Трейси решил искать. Трейси было двадцать три, остальным парням по девятнадцать, и он был их признанным лидером.
К концу четвертого дня ребята уже готовы были возвращаться обратно, но Трейси убеждал их продолжать поиски.
Совершенно неожиданно лес кончился. Впереди они увидели огромные древние каменные строения.
Держа автоматы наперевес, они крались среди ставших синими в сумерках камней. Трейси увидел широкую лестницу, ведущую на галерею по меньшей мере трехсот футов длиной. По обеим сторонам галереи стояли каменные скульптуры – изваяния богов и богинь, различных зверей. Их окружали памятники древней кампучийской культуры, немые, непроницаемые, но от этого не менее прекрасные.
Он брел по истории, и она уносила его вдаль. Но в самом конце галереи они увидели следы войны – черные ожоги напалма, следы пуль на каменных телах Будд.
Трейси подумал: а не наткнулся ли он случайно на сказочный Ангкор-Ват, построенный кхмерским королем Сурьяварманом II где-то между 1113и 1152 годами нашей эры? Храм бога Вишну, если он правильно помнил. На карте Камбоджи найти Ангкор-Ват он не мог.
Он услышал где-то слева грохот и обернулся. Питерс, один из городских ковбоев Детройта, крушил прикладом лицо скульптуры.
Трейси подбежал к нему, левой рукой схватил Питерса за грудки, легко развернул парня и правой врезал ему по физиономии.
Питерс рухнул на землю. Оружие вывалилось у него из рук. Он потер покрасневшую скулу и пробормотал:
– Что за черт? Из-за чего ты взбесился? – Он с трудом поднялся на ноги. – Это же не Микеланджело или что-нибудь такое. Это обыкновенный камень, он ни черта не стоит. Я имею в виду, это даже не христианское, Господи, прости.
– Это – история, – Трейси трясло от ярости. – И не тебе крушить историю.
Он стал разглядывать повреждения. Голова скульптуры отвалилась и валялась на каменном полу. Питерс искалечил изваяние Шивы. Как говорили кхмеры? Мир будет цел, пока Шива танцует свой танец.
Он со всеми предосторожностями провел своих через руины, чувствуя себя карликом, ничтожеством перед ликами времени. И в дальнем краю города-призрака они увидели маленькое здание. – В нем кто-то был.
Трейси скомандовал своим людям спрятаться. По сравнению с огромными скульпторами и величавыми руинами храм казался совсем простым каменным домом. Лианы оплели его вход, забрались на крышу.
Трейси слышал шум листьев, болтовню обезьян, сопровождавшую их уже так много дней. Как бы он хотел остаться здесь и обследовать, изучить руины с любопытством ребенка, получившего в подарок новую игру.
Он увидел, как вышли из леса кхмерские крестьяне. Они принесли еду к порогу храма, потому что буддийским монахам запрещено возделывать почву и самим добывать себе еду, ибо они могут невольно лишить жизни невинную мошку или червяка.
Трейси очень нужна была информация. И он вошел в храм. Внутри было темно, стоял тяжелый запах курений. На неотесанном каменном постаменте стояло золотое изображение Будды Амиды.
Священнослужитель – он говорил по-французски – рассказал, как в деревню, где когда-то жил именно этот Будда, ворвались солдаты. Они повалили скульптуру и стали царапать ее штыками, чтобы узнать, не из цельного ли золота она отлита.
– Но когда они увидели, что это просто позолоченный камень, они спалили алтарь, на котором она стояла двести лет.
Это был маленький, сухой человек в оранжевой тоге. Его чисто выбритая голова сияла, словно смазанная маслом.
Лицо у него было необыкновенное. Трейси показалось, что черты его вырезаны каким-то неземным резцом. Он был частью земли, неба, джунглей. Их внутренние мелодии совпадали.
Но только когда монах протянул руку и дотронулся до него, Трейси в полной мере осознал его необычайность. Это было бесконечно нежное прикосновение, прикосновение, которым любящая мать ласкает свое дитя. И при этом оно излучало какую-то невероятную силу. Трейси был уверен, что монах мог бы лишь кончиками пальцев приподнять его над землей. Казалось, силе, влиянию монаха нет предела.
И при том в нем не было ничего нечеловеческого, божественного: тихий, спокойный, внимательный, словно олень у ручья. От него не исходило ни страха, ни враждебности. Казалось в нем просто не может быть подобных эмоций. И именно благодаря их отсутствию в нем было столько силы – отказываясь от одного, ты приобретаешь в другом.
– Я знаю, почему ты пришел сюда, – мягко произнес монах. Теперь он перешел на кхмерский. Трейси склонил голову:
– Я прошу прощения за то, что пришел, – ответил он на том же языке.
– Не чувствуй сожаления, – что-то в касании священнослужителя изменилось, и Трейси поднял на него взгляд. Глаза монаха казались озерами, в которых отражался весь мир. – Я расскажу тебе то, что ты желаешь знать.
Трейси не понял, почему, но на глаза его навернулись слезы. А потом он понял и это. Покой, бесконечный покой, который сейчас снизошел на него, был лишь маленьким островком в океане крови и напалма. Смерть и разрушение, которые сеял новый порядок красных кхмеров, должны были уничтожить этот покой. И впервые в жизни он осознал, что такое буддизм – это нечто большее, чем религия. Этот образ жизни.
Трейси вернулся в настоящее и в какой уже раз погладил маленькую фигурку Будды, которую дал ему монах. Воспоминание о той встрече не способны стереть ни время, ни более поздние воспоминания. Где сейчас этот монах? Может, еще жив?
Зажужжал интерком.
– Да, Айрини?
– Вас хотела бы видеть мисс Маршалл.
Господи, какие еще неожиданности ждут его сегодня? Разве что небо упадет на землю... Или, может, уже упало. Он не видел Лорин Маршалл – сколько? Девять, десять месяцев? С той самой ночи, когда она от него ушла. И вот теперь вернулась?
– Хорошо, Айрини. Пригласи ее.
Лорин Маршалл. Изящная, гибкая, с телом танцовщицы, необыкновенным телом. Длинная шея, овальное лицо, волосы цвета вечернего солнца, стянутые в длинный конский хвост. Но ярче всего он помнил ее походку – ей достаточно было пройти по комнате, чтобы в нем вспыхнуло желание.
И он не был готов к тому, что увидел сейчас. Прежде всего, она прибавила в весе. Немного, но заметно. Бедра ее стали тяжелее, талия шире. Почему? В балете места для лишних фунтов нет.
Широко расставленные глаза с любопытством оглядели его кабинет. Волосы были туго стянуты – слава Богу, хоть конский хвостик остался прежним. На ней был темно-синий облегающий топ и простая юбка с запахом – в таком наряде она обычно ходила на репетиции. На ногах – маленькие плоские туфельки, из называют «балетными». Ярко-зеленый шелковый жакет, который она перекинула через руку, почему-то придавал ей трогательный и беззащитный вид, словно она была маленькой девочкой. И потому она казалась моложе своих двадцати семи лет.
– Трейси... – она произнесла его имя так тихо, что он скорее прочел это по ее губам, чем услышал. Он молчал, зачарованно глядя на нее.
Она сделала два неуверенных шага к нему, и он почувствовал, как часто забилось его сердце.
– Меня удивило... что ты согласился увидеть меня, – голос ее стал громче. Она попыталась улыбнуться. – Я не знала... Я не знала, что меня ждет, – она отчаянно вцепилась в сумочку, будто от этого зависела ее жизнь. – Я рада. Я... – голос у нее дрогнул, она еще раз оглядела комнату. – А здесь ничего не изменилось.
– Разве только Джона не стало.
Она дернула головой и сделала еще шаг.
– Конечно, я знаю о том, что он умер. Мне так жаль, Трейси... Я знаю, что он значил для тебя.
– Да. Спасибо, – его голос даже ему показался очень официальным. Он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Я не знаю, что еще сказать, – она боязливо подошла поближе, словно опасалась, что если подойдет к нему слишком близко, он ее ударит. – Об этом невозможно говорить... Слова кажутся такими глупыми, неточными, – она храбро улыбнулась ему, и это был первый честный поступок, совершенный ею с того момента, как она открыла дверь. – Я никогда толком не разбиралась в человеческих чувствах. У меня не было практики. Опыта. Я всегда знала лишь одно: балет. Остального просто не понимала.
Теперь до Трейси дошло, что она говорит уже не о смерти Джона Холмгрена, а об их истории.
– Я полагал, ты всегда будешь танцевать, – сказал он скорее из самозащиты.
Лицо Лорин приняло странное выражение.
– Я не танцевала уже девять месяцев, – в голосе ее появилась невыносимая тоска. – Сразу же после того... После того, как мы... расстались, я повредила бедро, – взгляд ее скользнул в сторону. – Неудачный прыжок в «Бале у королевы». Я даже сначала не поняла, что случилось. Я плохо сконцентрировалась.
– Это не похоже на тебя, Лорин.
– Вот в этом-то и дело! – воскликнула она. – Я – не я. И я не знаю, кто я теперь, – плечи ее вздрагивали. – Я не знаю, что теперь для меня важно. Я занимаюсь по восемь часов в день. Мне надо вернуться в балет, но... я не вернусь.
Ее зеленые глаза были полны слез, и Трейси, сам не зная почему, встал и вышел из-за укрытия, которое создавал ему письменный стол. Они стояли друг против друга, достаточно близко, чтобы прикоснуться, но не делали этого.
– Я танцую, – прошептала Лорин, – и технику я восстановила, но что-то бесследно ушло. И это что-то – ты. – Она прерывисто вздохнула. – Я только сейчас это поняла. – Теперь она плакала в открытую. – Я часами стою у станка, и все это время думаю не о занятиях, а о тебе. Я разогреваюсь, натягиваю пуанты – и думаю о тебе. Я выхожу на сцену – и думаю о тебе.
Она стиснула кулачки.
– Черт побери! – воскликнула она. – Теперь-то я понимаю, почему ушла. Я не могла смириться с тем, что со мной происходило. Я и сейчас не могу с этим смириться, – ее глаза искали его ответный взгляд. – Но я должна была вернуться. Понять. Потому что я так больше жить не могу...
– Помнишь, что ты сказала мне в ту ночь? – Трейси вглядывался в ее лицо и видел слезинки, повисшие на длинных ресницах. – «Балет – это вся моя жизнь». Разве ты не помнишь, Лорин? «Это то, чему я училась всю жизнь, и это моя первая и единственная любовь».
Лорин уже рыдала.
– Но этого недостаточно, Трейси. Я больше не могу танцевать. Так, как я хочу, так, как должна. Я танцевала хорошо только тогда, когда была с тобой. А потом... я вычеркнула тебя из моей жизни. Я была не права, я это теперь знаю. Но, Господи, я ведь тогда ужасно испугалась. После этого я ночи напролет не спала, все сидела и думала, думала, – и она с мольбой заглядывала ему в глаза. – Я не могу так больше, Трейси. Ты был прав, а я – нет. Я это признаю.
Как же ему хотелось обнять, успокоить, защитить ее. Но он не мог. Что-то внутри сопротивлялось, что-то не желало сдаваться, он не мог ни забыть, ни простить то, что она с ним сделала.
– Я не знаю, Лорин, – наконец произнес он. – За это время многое произошло.
– Пожалуйста, – шептала она. – Я ведь не прошу о невозможном. Ну давай хоть попробуем! Давай дадим себе хоть немного времени, чтобы заново узнать друг друга.
– Вряд ли это возможно, – и Трейси увидел, какой болью наполнялись ее глаза.
– Какая же я дура, что пришла, – проговорила она. – Но ты не можешь винить меня за то, что я считала тебя достаточно сильным, чтобы меня понять. Все мы совершаем ошибки, Трейси. Даже ты.
Он молчал и ненавидел себя за это молчание. Лицо у нее сразу осунулось, постарело. Она повернулась, но напоследок спросила:
– Ты с кем-нибудь встречаешься?
Вопрос был настолько неожиданным, что он ответил честно:
– Нет.
– Тогда, может быть, мы с тобой еще увидимся, – она снова попыталась изобразить улыбку, но на этот раз у нее ничего не получилось. – До свидания, Трейси. – Она мягко притворила за собой дверь.
И Трейси громко-громко выкрикнул ее имя в пустоту комнаты.
Июнь 1966 года
Пномпень, Камбоджа
Поскольку семья Киеу была семьей интеллигентной, никого не удивляло, что Киеу Кемара, отец Сока, работал у Чау Сенга – руководителя секретариата принца Сианука.
Когда в пятидесятых Чау Сенг вернулся из Франции, Кемара помог ему подготовить доклад о сложной проблеме среднего образования в Кампучии. Сианука впечатлил этот доклад, и он ввел Чау Сенга в свой круг. Киеу Кемара тоже попал туда.
По правде говоря, отец Сока был одним из тех немногих, кто мог выносить Чау Сенга. Чау Сенг был прогрессивно мыслящим, глубоким человеком, но он также был и ужасным грубияном. Он был таким же антиимпериалистом, как и принц, но ему не хватало той выдержки, которую Сианук, в силу своего положения, обязан был время от времени проявлять.
Как обычно в четверг Киеу Сока отправился в королевский дворец за своей сестрой Малис. Из-за того, что семья Киеу была приближена к принцу, каждый четверг Малис репетировала в Павильоне Лунного Света – она входила в труппу Королевского балета Камбоджи.
Сока нарочно пришел пораньше, чтобы увидеть некоторые из танцев. Он глазел на ряды девушек в белых блузках без рукавов и в красных сампут чанг кбеу– юбках, завязанных спереди узлом.
Первой он заметил Бопа Деви – она была дочерью самого Сианука и звездой труппы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115