– А почему ты решил, что Совет сможет тебе помочь?
– Это не я решил. Мне подсказал Туолин.
По лицу Кири пробежала тень. Она пожала плечами.
– Не представляю, зачем он это сделал. От Совета тебе никакой пользы не...
Ронин схватил ее за плечи.
– Кири, я должен с ними увидеться!
– Других возможностей нет?
– Никаких.
Она растрепала его волосы.
– Хорошо, мой воин. Завтра ты будешь в палатах Совета.
Он прижал ее к себе и крепко поцеловал, чувствуя, как тает в его объятиях ее гибкое, извивающееся тело. Ее распущенные волосы разметались на ветру. Лампа зашипела и погасла.
Она что-то достала из-под подушки и подняла руку, казавшуюся в полутьме изящной колонной, длинной, белой и стройной. Ее лиловые ногти смотрелись сейчас почти черными, точно запекшаяся кровь. Между большим и указательным пальцами она держала какой-то маленький черный предмет, а между указательным и средним – еще один, точно такой же. Приложив большой и указательный пальцы к губам, она вдохнула, потом протянула руку к Ронину, и с ее губ сорвался манящий зов – таинственный крик морской птицы, одиноко парящей над перекатывающимися волнами. Ее пальцы, прохладные на ощупь, у него на губах.
– Съешь это.
Когда он открыл рот, она спросила:
– Ты веришь мне?
Он промолчал. Что бы он ни ответил, это уже не имело значения.
Тепло, охватившее тело. Трение, точно гладишь атласной перчаткой слоновую кость.
Ее губы, влажные и блестящие, выпевали таинственную молитву, в которой слились звук, движение и форма. Слова оставались призрачной идеей, не имеющей очертаний и не остающейся в памяти, заброшенной в отдаленной пещере яркого света и звериных запахов.
Ветер стих, и воздух сделался неподвижным. Ночная тьма окутала их черным бархатным покрывалом. Атмосфера застыла между тихими вздохами. Ронин лежал, прислушиваясь к плеску волн, мощному и отчетливому, как громовые раскаты, накатывающему на его барабанные перепонки в такт с содроганиями его тела.
И тело его изменилось, наполнившись дивным теплом, экстазом вожделения, растекающимся от ступней по ногам, по промежности, от живота к голове, и в это мгновение сила движущегося над ним тела Кири стала изысканным физическим ощущением. Картины, звуки, прикосновения, вкус и образы на подмостках его рассудка сливались в единое целое, в то время как он воспринимал их раздельно, смакуя каждое впечатление. Время растягивалось перед ним, как бесконечное и сиюминутное общение с новым жизнерадостным другом.
Тоннель.
Он бороздил вздымающиеся моря, стоя на носу могучего корабля, а рядом с ним были воины, готовые к отмщению. Во рту – привкус чего-то сладкого и горячего. Он забрался на высокую изогнутую шею дракона, в виде которого был вырезан нос корабля, воздел над собой длинный меч, что-то крича среди ветра. Он сам был кораблем. Он чувствовал, как тяжелые воды омывают его борта, как нос рассекает волну, бросая дрожащую пену в прозрачный воздух и оставляя за кормой белую водяную пыль. Он был человеком и кораблем. Он был чем-то большим, чем просто корабль и человек.
Он погружался в море, желтое и вздымающееся волнами. Он чувствовал, как ноги его обвивают скользкие чешуйчатые кольца. Он потянулся вниз и с торжеством победителя поднял голову, невыразимо изысканную, с фиолетовыми глазами – глазами Кири, – темными, как морские пучины, с серебристыми искорками в глубине, подобными косяку летучих рыб, с мягкими волосами-водорослями и снежно-белым лицом. Под ним извивались могучие кольца. Верхом на Ламии он уплывал от желтых отмелей шаангсейского моря в невообразимую даль, мимо покрытых соленой пеной рифов, кишащих странной и непонятной жизнью, все дальше и дальше, к великому западному течению, на глубину.
Именно тогда и возник леденящий страх, ощущение присутствия чего-то ужасного, непостижимого. Он взмыл ввысь, словно животное, подхваченное смерчем. Теперь он знал имя этого существа. Из недр его души, пульсирующей раскаленным добела камнем и остающейся неподвижной среди бушующего потока, вызванного странным снадобьем, которое он проглотил, донесся звук: Дольмен. Все его существо раскрылось и настроилось на грядущую встречу. Он уже чувствовал приближение Дольмена. И это было как опустошение. Как уход в небытие. Подобно могучему сверхчеловеку, обозревающему вселенную, он видел обугленные осколки мира, обожженные и безжизненные, разбросанные по просторам космоса огненным вихрем неизмеримой силы. Страх сдавил его сердце черными когтями. Он почувствовал, как сжимается его грудь, пока последние остатки воздуха выходили из его опаленных легких. Он сопротивлялся пришествию темной мощи, ощущая собственное бессилие. Он слышал слово, смысла которого не мог постичь. «Тебя! – ревел Дольмен, сотрясая вселенную. – Тебя! Тебя!»
Ронин закричал и соскочил с кровати. Споткнулся и налетел на стену. Ставни задрожали. Он был весь мокрый. От пота? Или от морской воды?
Кири, обнаженная и восхитительная – слоновая кость и уголь, – подошла к нему и опустилась на корточки рядом.
– Все хорошо, – нежно проговорила она, неправильно истолковав его состояние. – Я забыла, что ты не привык даже к дыму, а это было еще сильнее. Я хотела доставить тебе удовольствие.
Он обнял ее, ощущая всей кожей удары пронизывающего ночного ветра, летящего с моря. Он взглянул на черное небо и заставил себя дышать глубже, чтобы очистить тело кислородом.
– Нет, Кири, нет, – сказал он изменившимся, напряженным голосом. – Я его чувствовал... не просто видел, а чувствовал. То, что ты мне дала, установило... какую-то связь. Я почувствовал... Дольмен близко, очень близко.
В завываниях ветра голос его превратился в шепот.
– И он идет за мной.
Она решила не задерживаться в этом доме, хотя им обоим надо было отдохнуть. Ронин чувствовал, что ей страшно и что страх ее с каждой минутой сильнее. А к нему, как ни странно, уже вернулось обычное хладнокровие. Воспоминания о кошмаре еще оставались, но в сознании его уже образовалась защитная оболочка, позволяющая спокойно размышлять, не предаваясь мучительным переживаниям.
Они вышли на узкую сверкающую улицу. Было темно – луна уже зашла, а рассвет еще только готовился озарить небо. Шел дождь, в воздухе стоял какой-то густой едкий запах.
Они побежали под дождем к терпеливо ожидавшему их кубару, и тот тут же сорвался с места и побежал через болотистую дельту порта в черные отдаленные пределы Шаангсея.
Молнии, вспарывающие небеса, напоминали скрученные ветви громадного древнего дерева, а громовые раскаты, отдающиеся эхом от стен домов, заставляли кубару то и дело сбиваться с шага.
Они оказались в странном по виду районе – странном даже для экзотического Шаангсея. Они ехали по узким немощеным улицам. Их кубару месил грязь, шлепая по лужам босыми подошвами, а черная вода катилась мутной волной, обгоняя повозку.
Маленькие деревянные и тростниковые домики росли здесь словно из земли, а их запущенность и ветхость производили труднообъяснимое впечатление скорбного достоинства. Безо всяких объяснений со стороны Кири Ронин понял, что перед ним – Шаангсей в том виде, в каком скорее всего он и был до появления на этой земле кантонских жрецов и пучеглазых риккагинов.
Рикша остановился перед возвышающимися колоннами приземистого и широкого каменного храма с мокрым от дождя фасадом, потрескавшимся и заросшим до половины какими-то ползучими растениями.
Ронин с Кири свернули на узкую улицу и вслед за кубару прошли через двойные бамбуковые двери, обрамленные черным железом. Рикша провел их сквозь толпу кубару, которые толклись возле входа. Ронин решил, что их с Кири вряд ли бы пропустили сюда без провожатого.
Серый каменный пол. Сводчатые каменные стены, от которых гулким эхом – дрожащим, словно неровное пламя оплывшей свечи, – отдавались шепот и бормотание. Этот храм пробуждал иные ощущения, совсем не похожие на те, что испытал Ронин, когда забрел в храм с колоколами.
– Что это за место? – шепотом спросил он.
Кири повернулась к нему, и только теперь он увидел, что она достала откуда-то лиловый шелковый платок и обернула им голову, словно хотела остаться неузнанной, хотя Ронин и не представлял, кто ее может узнать в этом странном месте.
– Кей-Иро Де, – ответила она, использовав не имевшее точного перевода слово из древнего языка народа Шаангсея. Оно означало «морская песнь», «нефритовая змея», «та, которая не имеет конечностей» и, возможно, еще кое-что, чего Ронин не знал. – Я уже говорила тебе, что сегодня наступает кульминация праздника Ламии, – продолжала Кири. Ее фиолетовые глаза поблескивали в полумраке. – Но нынешняя ночь особая. Каждый седьмой год в последнюю ночь празднества является Сиркус Шаангсея.
Ронину вспомнилась женщина с обезьяньим лицом, а рядом – лысый, прячущий деньги. Таинственный шепот. Загадочная сделка.
Сейчас, когда они шли за кубару по узкому коридору без окон, храм казался Ронину необъятным. Влажные каменные стены, покрытые капельками влаги, разносили их шаги гулким эхом. Через равные промежутки в стенах коридора были прорезаны арки, в верхней части которых крепились металлические светильники, отбрасывающие тусклый неровный свет. Они добрались до широкой лестницы и пошли по ступенькам вниз. Ронин с некоторым удивлением отметил, что другого выхода в этом конце коридора, кажется, не было.
Они осторожно спускались по лестнице. Теперь их путь освещали зажженные факелы, закрепленные на закопченных металлических кронштейнах весьма древнего вида. Еще пятьдесят ступеней – и они оказались на площадке, заполненной кубару, внимательно изучавшими каждого проходящего. Они спускались все ниже. Воздух становился все более сырым и промозглым, а ступени – скользкими от влаги и ила. Ронин в конце концов перестал считать пролеты.
Когда они добрались до последней площадки и миновали стражу, он заметил, что воздух насыщен солью и испарениями фосфора и серы. Распорядитель подал им знак, и они, едва ли не ползком, пробрались сквозь узкий и темный лаз, грубо высеченный в скале. По сырому полу у них из-под ног разбегались какие-то мелкие зверюшки.
Тоннель привел в обширный грот, освещенный огромными оплывающими факелами, потрескивающими и дымящими в сыром воздухе. Из неровного пола вырастали огромные каменные колонны естественного происхождения, уходившие в темноту невидимого потолка. Они были испещрены влажными пятнами и полосками минеральных вкраплений, отсвечивающих металлическим блеском.
В пещере было столько людей, что Ронин поначалу не разглядел, вокруг чего они все толпились. Потом, как-то неуловимо переместившись, толпа мгновенно раздалась, и он увидел водоем.
Он зачарованно подошел поближе. Это был огромных размеров овал, появившийся в днище пещеры в результате каких-то природных катаклизмов, происходивших в незапамятные времена. Он в жизни не видел воды такого странного цвета. В ее подвижных глубинах не было ни следа синего или коричневого, хотя не бывает воды без подобных оттенков. Эта вода была невероятно зеленой, цвета пихтового леса в разгаре лета прозрачности отборнейшего нефрита и бездонной глубины. Здесь, похоже, был выход в океанские просторы за пределами Шаангсея.
И снова Ронин вспомнил про женщину с обезьяньим лицом. Вспомнил о том, как таинственно она прошептала непонятное слово «Сиркус». Тогда Ронин счел это обычной, ничего не значащей болтовней. Теперь же он сам оказался в Сиркусе. Было чему подивиться.
Кубару непрерывно стекались в грот из нескольких низких отверстий в стенах, таких же, как то, через которое попали сюда Ронин с Кири. Все – с миндалевидными глазами, с черными блестящими волосами, заплетенными сзади в косы. Все – в свободных одеждах из хлопка и грубого шелка. Ронин понял, что перед ним – истинный Шаангсей, открывший свое подлинное лицо здесь, на подмостках Кей-Иро Де, в эту самую заветную из ночей. Сейчас эти люди сбросили бремя работы в полях и войны, гнет захватчиков и неумолимого времени. Все измены и горечи в эту ночь отошли на задний план. Десять тысяч лет отпали, как старая кожа, чтобы открыть... Открыть – что? Ответ сейчас будет. Ждать осталось недолго.
Ронин услышал пение, доносившееся издалека и откуда-то сверху. Полумрак нехотя уступил место теплому желтому свету. Из потайного хода в грот вошли жрецы, которые несли перед собой огромные фонари, изготовленные из цельных шкур гигантских рыб, высушенных и покрытых для жесткости лаком. Первоначальный их вид был искусно воспроизведен и подчеркнут при помощи разнообразных красителей, передающих неповторимое своеобразие каждого создания.
На жрецах были развевающиеся плащи цвета морской воды, оставлявшие обнаженными их сильные мускулистые руки. Все – достаточно молодые. У всех – продолговатые выбритые черепа и желтая кожа.
Они поставили лампы из рыбьей кожи на краю овального водоема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37