Не думаю, что гарнизон «Приюта» ждала радушная встреча. И тут к ним попадаю я, фельдфебель Вальтер Бюрен. Это подарок судьбы. Теперь у них в руках взятый с боем «язык», с помощью которого можно реабилитироваться перед своими. Отличный козырь! И этот козырь они берегли пуще любого из своих товарищей.
На следующий день к вечеру мы пришли в какое-то селение, занятое большевиками Меня сразу же отвели на допрос в один из домов. На столе, за которым расположился офицер, лежал мой выпотрошенный рюкзак, документы и поясной ремень. Офицер очень плохо говорил по-немецки и еще хуже понимал то, что отвечал ему я. Не знаю, чем бы все это кончилось, только вдруг выяснилось, что он хорошо владеет английским, примерно на том же уровне, что и я. Мы сразу стали понимать друг друга, и оба вздохнули с облегчением. Офицер оказался капитаном НКВД.
Я откровенно отвечал на вопросы, касающиеся номера моей части и имен командиров. Никакого существенного значения все это иметь не могло. Что касается планов командования, то фельдфебелю их знать не полагалось. Я сказал только, что мы получили задание подняться на Эльбрус и установить флаг. Не забыл рассказать и о том, что мы отпустили их солдат, взятых в плен в «Приюте одиннадцати».
«Наши красноармейцы рассказали, что вырвались из плена сами, убив двоих ваших», – поведал мне капитан.
«Это неправда. Там были еще два метеоролога, муж и жена, разыщите их и спросите. Они не военные и вряд ли станут врать»
«Я склонен вам поверить, господин Бюрен. Как, вы говорите, называется ваша дивизия? „Эдельвейс“?»
«Неофициально, да».
«Эсэсовцы?»
«Вовсе нет!» – Я взял себя за воротник, показывая ему армейские петлицы.
«Все вы, попадая в плен, сразу становитесь обычными солдатами А про эсэсовскую нашивку на своем рукаве забыли?»
Он показал на мою правую руку.
«Но, господин капитан, это эмблема горных войск вермахта! – стал убеждать его я. – У эсэсовцев она тоже есть, но отличается от армейской. Их эдельвейс вышит на черном куске ткани и окружен не волнистой веревкой, а ровным серебристым овалом».
Я чувствовал, что он не верит. Они там с чего-то взяли, что «эдельвейсы» – из войск СС. К нашим друзьям из этой организации во всем мире относились неважно, а уж в России, где на месте расстреливали даже военных полицейских и снайперов, пленный эсэсовец быстро становился мертвым. Нужно было во что бы то ни стало переубедить капитана, чтобы не отвечать за чужие грехи.
«Посмотрите, в конце концов, мою солдатскую книжку, капитан, если вы не верите нашивкам. У солдат СС орел на левом рукаве, а у меня – над правым карманом. К чему бы мне весь этот маскарад?..»
Я еще что-то говорил. Он же тем временем стал снова рассматривать мой зольдбух, пытаясь разобраться в многочисленных записях и печатях.
«Вы были ранены? Когда и где?»
«Два года назад в Югославии. Осколок мины сорвал с моего левого плеча погон вместе с куском мяса и перебил ключицу».
«Покажите».
Я снял куртку, свитер и рубаху, оголив плечо. Шрам был на месте.
«У вас неверное представление о наших горных войсках, – продолжал я убеждать капитана. – Нас годами готовили в австрийских горных лагерях еще до войны. Нашими инструкторами были настоящие спортсмены и даже чемпионы Германии. А в СС горные дивизии появились уже во время войны. Они не чета нам, и, насколько я знаю, их не послали на Кавказ».
Капитан отложил мои документы и сменил тему разговора.
«Вы альпинист?»
«Военный альпинист. До войны я занимался горными лыжами и туризмом».
Капитан сказал, что у него есть знакомый москвич, участник Берлинской олимпиады. Мы поговорили на эту и некоторые другие отвлеченные темы.
«Какие перевалы вы намерены захватить в ближайшие дни?» – совершенно неожиданно спросил он.
«Не знаю. Думаю, что все те, которые представляют ценность в стратегическом плане».
Он вызвал охрану, и меня отвели в какой-то сарай. Там я провел ночь.
На следующий день мне велели забраться в кузов небольшого допотопного грузовичка, где уже сидело пятеро незнакомых солдат, у одного из которых был мой изрядно похудевший рюкзак. Мы поехали по узкой горной дороге, петляя вдоль извилистого ущелья. Солнце находилось то справа, то слева от нас, то надолго пропадало за горами, так что разобрать, в какую сторону мы двигались, было почти невозможно. Несколько раз был слышен гром отдаленной канонады. Над нами пролетали самолеты. Дорога постепенно расширялась. Иногда мы обгоняли группы людей с тележками и повозками, наполненными всяким скарбом. Они везли с собой детей и вели на привязи коз и овец. Один раз вся дорога оказалась забитой овцами, которых гнали конные пастухи. Люди уходили от войны, которую принесли сюда мы, прокладывая себе путь к бакинской и грозненской нефти.
К полудню наш грузовичок снова свернул на узкую пустынную дорогу, больше походившую на тропу. Мотор натужно урчал, скорость упала. Мы поднимались вверх, пока не уперлись в завал. Естественные причины или бомбы вызвали его? В любом случае ехать дальше было совершенно невозможно.
Мы спрыгнули вниз, и солдаты побросали на землю свои мешки, завязанные веревкой, выполняющей также роль плечевой лямки. Грузовик долго елозил по каменистой тропе, прежде чем смог развернуться и уехать. Как я правильно догадался, дальше нам предстояло идти пешком.
Но сначала был привал. Впервые за два дня мне удалось поесть. Потом все разобрали оружие и мешки, а мне поручили нести тяжелый моток веревки, который я перекинул через плечо.
Шли долго, напрямую на восток, на высокий хребет. Перед этим пересекли неширокую, но очень бурную реку. Один раз над нами пролетела большая группа самолетов. Это были наши «Ю-52», сопровождаемые истребителями. Они летели в том же направлении, куда шли мы, везя в своих фюзеляжах десант или горную артиллерию.
К вечеру погода испортилась. Задул резкий холодный ветер. Я видел, что трое из этой пятерки совершенно выбились из сил. Что говорить, если и я, пять лет пролазивший по горам с рюкзаком и карабином, тоже изрядно устал. Мы стали искать место для ночного привала, где можно укрыться от ветра. Под одной из скал мы вдруг заметили парашют. Белый шелк облепил камень с острыми углами, и свободные концы парашюта трепетали и хлопали на сильном ветру.
Русские остановились. Они о чем-то говорили друг с другом и даже спорили. Парашют мог означать десант, выброшенный неподалеку, и я сразу понял чей. За моими плечами десять прыжков. Мне не нужно было подходить близко, чтобы понять – это немецкий десантный парашют. Такой убогой подвесной системой пользовались только отважные парни Геринга и парашютисты сухопутных войск. В то время как у всех, включая русских, на вооружении уже были ирвинговские системы, наши продолжали применять допотопную подвеску, когда все стропы сходятся на один фал. Десантник болтается на нем, как Пиноккио, подвешенный за шиворот на крючке. Он не имеет ни малейшей возможности управлять своим спуском на землю, а при падении должен специальным ножом-стропорезом перерезать фал, в то время как американцу, англичанину или русскому достаточно лишь повернуть железку на груди, чтобы разом отпали все лямки. И, что интересно, у наших летчиков были современные системы, а вот на десантниках явно экономили.
Русские хотели пройти мимо, но я показал им знаками, что неплохо было бы забрать парашют с собой. Из него можно сделать сносную палатку или просто завернуться в шелк и укрыться от ветра. Старший махнул рукой, мол, делай как знаешь. Я снял парашют с камня, стараясь, чтобы ветер не вырвал его у меня из рук. Не знаю точно, тогда или чуть позже мне пришла в голову безумная мысль о способе моего побега.
Пройдя еще немного, мы очутились под небольшим каменным карнизом с уютной пещерой. Здесь почти не дуло. Солдаты повеселели и начали доставать консервы. Кто-то отправился на поиски дров, но вернулся ни с чем. Тем временем я стал аккуратно расправлять стропы и укладывать парашют по всем правилам. Потом мы ужинали. Каждый получил по большой банке перловой каши с замерзшим жиром и куску хлеба. Пили холодную воду из бурдюка с деревянными ручками, отчего жир в наших желудках замерзал снова. Тогда русские достали свои фляги, и мы периодически промывали облепленные жиром пищеводы водкой. Надо отдать должное этим солдатам – пищу они делили со мной поровну, правда, когда обращались, называли Фрицем. Сами они выковыривали застывшую кашу из банок ножами, мне же командир, пошарив в своем вещмешке, выдал отличную туристическую складную ложку из нержавеющей стали.
Потом четверо улеглись спать, даже не вспомнив о найденном парашюте. Один остался сидеть у входа. Он курил, поглядывая на меня, и иногда что-то говорил. Как и многие здесь в горах, он был нерусским. Внешне, да и судя по особой выносливости, он был горцем. Грузином, чеченцем или кем-то еще.
Я, показав ему жестом, что никак не могу согреться, стал обматывать свою грудь и плечи той самой веревкой, которую нес весь день. Он некоторое время наблюдал за моими действиями, а потом потерял к ним интерес и отвернулся. Выпитая водка окончательно придала мне решимости осуществить задуманное. Когда весь моток веревки был израсходован, я связал ее свободные концы у себя на груди под самым подбородком и незаметно привязал их к фалу парашюта, на котором сидел в тот момент. Оставалось улучить момент, выйти из укрытия, за которым сразу начинался крутой склон, и бросить по ветру свернутый шелк…
– Ты всерьез рассчитывал, что с помощью ветра сможешь вырваться из плена? – спросил Мартин, внимательно слушавший этот обстоятельный рассказ.
– А почему бы и нет? В ущелье стоял такой сквозняк, что можно было попробовать и на трезвую голову. А пьяному, как говорится, море по колено. Мой расчет был на то, что наши должны быть где-то рядом. Главное, оторваться, хотя бы на километр, от моих конвоиров. Судя по тому, как наши батальоны продвигались последние дни, эти места должны были быть уже больше немецкими, нежели русскими.
Короче говоря, я просто встал, взял в руки туго свернутый парашют и вышел на склон. Горец не сразу сообразил, что я задумал. Почуяв сильный ветер, я с силой швырнул парашют по его направлению и вверх. Он размотался, вытянувшись длинной трепещущей полосой, и вдруг вспыхнул с резким хлопком. Меня рвануло куда-то вбок и поволокло по камням. Если бы не крутой обрыв через десяток метров, я оставил бы на этих камнях окровавленные лохмотья своей униформы.
Меня оторвало от земли и понесло вниз, вдоль каньона. Падал я очень быстро. Гораздо быстрее, чем рассчитывал. А ведь я знал, что наши десантные парашюты обладают самой малой площадью купола. Недаром только немецкие парашютисты пользуются всякими наколенниками и налокотниками, чтобы не разбить суставы, когда шмякнешься о землю.
Короче говоря, я падал прямо в реку, ревущую на дне каньона. Ту самую, что мы форсировали совсем недавно. Меня сносило и по горизонтали, но гораздо меньше, чем хотелось бы.
Этот мой одиннадцатый полет на парашюте лишь чудом не стал для меня последним. Я шлепнулся в ледяную воду рядом с острой скалой и помчался вниз по течению, огибая валуны. Но вскоре я ощутил сильный рывок и остановился в своем продвижении. Вокруг меня пенились буруны, и отцепиться от застрявшего на камнях парашюта не было никакой возможности. Ножа я не имел, а развязать намокшие и затянувшиеся узлы, постоянно окунаясь в воду с головой, был совершенно не в состоянии. И если бы меня снова не понесло по течению, я через несколько минут просто умер бы от переохлаждения в этом потоке.
Не помню, как я выбрался на берег. Выпитая поневоле вода в количестве не менее двух литров пошла из желудка обратно, прихватив с собой весь мой недавний ужин. Я с трудом вытащил намокший парашют из воды и упал на камни. Спуск со снежной лавиной и этот полет в ночную горную реку – не слишком ли много за двое суток?
Ты не поверишь, но я не смог развязать простые узлы на простой веревке. Окоченевшие пальцы не слушались, а все тело содрогалось от озноба. Понимая, что нужно уходить как можно дальше, я сгреб мокрый парашют в охапку, взвалил его себе на шею и побежал, точнее, побрел вдоль реки, белый, словно привидение Конечно, с парашютом на спине меня было видно со всех окрестных гор.
Через полчаса грянул выстрел. Он прозвучал впереди, там, куда я двигался. Я замедлил шаг и в темноте разглядел фигуру с ружьем. Прямо на меня шел тот самый горец, что сторожил наш бивуак под карнизом. Как он сумел спуститься так быстро вниз, да еще зайти вперед, для меня до сих пор остается загадкой. Он забросил винтовку за спину, молча обрезал ножом веревки, и я покорно поплелся впереди него вверх на гребень…
На следующий день мы вышли на небольшое селение. Типичный горный аул, не занятый ни большевиками, ни нашими. Меня поместили в небольшой сарай, сложенный из нетесаного камня. Посадили на землю спиной к стоявшему там столбу и связали руки позади него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
На следующий день к вечеру мы пришли в какое-то селение, занятое большевиками Меня сразу же отвели на допрос в один из домов. На столе, за которым расположился офицер, лежал мой выпотрошенный рюкзак, документы и поясной ремень. Офицер очень плохо говорил по-немецки и еще хуже понимал то, что отвечал ему я. Не знаю, чем бы все это кончилось, только вдруг выяснилось, что он хорошо владеет английским, примерно на том же уровне, что и я. Мы сразу стали понимать друг друга, и оба вздохнули с облегчением. Офицер оказался капитаном НКВД.
Я откровенно отвечал на вопросы, касающиеся номера моей части и имен командиров. Никакого существенного значения все это иметь не могло. Что касается планов командования, то фельдфебелю их знать не полагалось. Я сказал только, что мы получили задание подняться на Эльбрус и установить флаг. Не забыл рассказать и о том, что мы отпустили их солдат, взятых в плен в «Приюте одиннадцати».
«Наши красноармейцы рассказали, что вырвались из плена сами, убив двоих ваших», – поведал мне капитан.
«Это неправда. Там были еще два метеоролога, муж и жена, разыщите их и спросите. Они не военные и вряд ли станут врать»
«Я склонен вам поверить, господин Бюрен. Как, вы говорите, называется ваша дивизия? „Эдельвейс“?»
«Неофициально, да».
«Эсэсовцы?»
«Вовсе нет!» – Я взял себя за воротник, показывая ему армейские петлицы.
«Все вы, попадая в плен, сразу становитесь обычными солдатами А про эсэсовскую нашивку на своем рукаве забыли?»
Он показал на мою правую руку.
«Но, господин капитан, это эмблема горных войск вермахта! – стал убеждать его я. – У эсэсовцев она тоже есть, но отличается от армейской. Их эдельвейс вышит на черном куске ткани и окружен не волнистой веревкой, а ровным серебристым овалом».
Я чувствовал, что он не верит. Они там с чего-то взяли, что «эдельвейсы» – из войск СС. К нашим друзьям из этой организации во всем мире относились неважно, а уж в России, где на месте расстреливали даже военных полицейских и снайперов, пленный эсэсовец быстро становился мертвым. Нужно было во что бы то ни стало переубедить капитана, чтобы не отвечать за чужие грехи.
«Посмотрите, в конце концов, мою солдатскую книжку, капитан, если вы не верите нашивкам. У солдат СС орел на левом рукаве, а у меня – над правым карманом. К чему бы мне весь этот маскарад?..»
Я еще что-то говорил. Он же тем временем стал снова рассматривать мой зольдбух, пытаясь разобраться в многочисленных записях и печатях.
«Вы были ранены? Когда и где?»
«Два года назад в Югославии. Осколок мины сорвал с моего левого плеча погон вместе с куском мяса и перебил ключицу».
«Покажите».
Я снял куртку, свитер и рубаху, оголив плечо. Шрам был на месте.
«У вас неверное представление о наших горных войсках, – продолжал я убеждать капитана. – Нас годами готовили в австрийских горных лагерях еще до войны. Нашими инструкторами были настоящие спортсмены и даже чемпионы Германии. А в СС горные дивизии появились уже во время войны. Они не чета нам, и, насколько я знаю, их не послали на Кавказ».
Капитан отложил мои документы и сменил тему разговора.
«Вы альпинист?»
«Военный альпинист. До войны я занимался горными лыжами и туризмом».
Капитан сказал, что у него есть знакомый москвич, участник Берлинской олимпиады. Мы поговорили на эту и некоторые другие отвлеченные темы.
«Какие перевалы вы намерены захватить в ближайшие дни?» – совершенно неожиданно спросил он.
«Не знаю. Думаю, что все те, которые представляют ценность в стратегическом плане».
Он вызвал охрану, и меня отвели в какой-то сарай. Там я провел ночь.
На следующий день мне велели забраться в кузов небольшого допотопного грузовичка, где уже сидело пятеро незнакомых солдат, у одного из которых был мой изрядно похудевший рюкзак. Мы поехали по узкой горной дороге, петляя вдоль извилистого ущелья. Солнце находилось то справа, то слева от нас, то надолго пропадало за горами, так что разобрать, в какую сторону мы двигались, было почти невозможно. Несколько раз был слышен гром отдаленной канонады. Над нами пролетали самолеты. Дорога постепенно расширялась. Иногда мы обгоняли группы людей с тележками и повозками, наполненными всяким скарбом. Они везли с собой детей и вели на привязи коз и овец. Один раз вся дорога оказалась забитой овцами, которых гнали конные пастухи. Люди уходили от войны, которую принесли сюда мы, прокладывая себе путь к бакинской и грозненской нефти.
К полудню наш грузовичок снова свернул на узкую пустынную дорогу, больше походившую на тропу. Мотор натужно урчал, скорость упала. Мы поднимались вверх, пока не уперлись в завал. Естественные причины или бомбы вызвали его? В любом случае ехать дальше было совершенно невозможно.
Мы спрыгнули вниз, и солдаты побросали на землю свои мешки, завязанные веревкой, выполняющей также роль плечевой лямки. Грузовик долго елозил по каменистой тропе, прежде чем смог развернуться и уехать. Как я правильно догадался, дальше нам предстояло идти пешком.
Но сначала был привал. Впервые за два дня мне удалось поесть. Потом все разобрали оружие и мешки, а мне поручили нести тяжелый моток веревки, который я перекинул через плечо.
Шли долго, напрямую на восток, на высокий хребет. Перед этим пересекли неширокую, но очень бурную реку. Один раз над нами пролетела большая группа самолетов. Это были наши «Ю-52», сопровождаемые истребителями. Они летели в том же направлении, куда шли мы, везя в своих фюзеляжах десант или горную артиллерию.
К вечеру погода испортилась. Задул резкий холодный ветер. Я видел, что трое из этой пятерки совершенно выбились из сил. Что говорить, если и я, пять лет пролазивший по горам с рюкзаком и карабином, тоже изрядно устал. Мы стали искать место для ночного привала, где можно укрыться от ветра. Под одной из скал мы вдруг заметили парашют. Белый шелк облепил камень с острыми углами, и свободные концы парашюта трепетали и хлопали на сильном ветру.
Русские остановились. Они о чем-то говорили друг с другом и даже спорили. Парашют мог означать десант, выброшенный неподалеку, и я сразу понял чей. За моими плечами десять прыжков. Мне не нужно было подходить близко, чтобы понять – это немецкий десантный парашют. Такой убогой подвесной системой пользовались только отважные парни Геринга и парашютисты сухопутных войск. В то время как у всех, включая русских, на вооружении уже были ирвинговские системы, наши продолжали применять допотопную подвеску, когда все стропы сходятся на один фал. Десантник болтается на нем, как Пиноккио, подвешенный за шиворот на крючке. Он не имеет ни малейшей возможности управлять своим спуском на землю, а при падении должен специальным ножом-стропорезом перерезать фал, в то время как американцу, англичанину или русскому достаточно лишь повернуть железку на груди, чтобы разом отпали все лямки. И, что интересно, у наших летчиков были современные системы, а вот на десантниках явно экономили.
Русские хотели пройти мимо, но я показал им знаками, что неплохо было бы забрать парашют с собой. Из него можно сделать сносную палатку или просто завернуться в шелк и укрыться от ветра. Старший махнул рукой, мол, делай как знаешь. Я снял парашют с камня, стараясь, чтобы ветер не вырвал его у меня из рук. Не знаю точно, тогда или чуть позже мне пришла в голову безумная мысль о способе моего побега.
Пройдя еще немного, мы очутились под небольшим каменным карнизом с уютной пещерой. Здесь почти не дуло. Солдаты повеселели и начали доставать консервы. Кто-то отправился на поиски дров, но вернулся ни с чем. Тем временем я стал аккуратно расправлять стропы и укладывать парашют по всем правилам. Потом мы ужинали. Каждый получил по большой банке перловой каши с замерзшим жиром и куску хлеба. Пили холодную воду из бурдюка с деревянными ручками, отчего жир в наших желудках замерзал снова. Тогда русские достали свои фляги, и мы периодически промывали облепленные жиром пищеводы водкой. Надо отдать должное этим солдатам – пищу они делили со мной поровну, правда, когда обращались, называли Фрицем. Сами они выковыривали застывшую кашу из банок ножами, мне же командир, пошарив в своем вещмешке, выдал отличную туристическую складную ложку из нержавеющей стали.
Потом четверо улеглись спать, даже не вспомнив о найденном парашюте. Один остался сидеть у входа. Он курил, поглядывая на меня, и иногда что-то говорил. Как и многие здесь в горах, он был нерусским. Внешне, да и судя по особой выносливости, он был горцем. Грузином, чеченцем или кем-то еще.
Я, показав ему жестом, что никак не могу согреться, стал обматывать свою грудь и плечи той самой веревкой, которую нес весь день. Он некоторое время наблюдал за моими действиями, а потом потерял к ним интерес и отвернулся. Выпитая водка окончательно придала мне решимости осуществить задуманное. Когда весь моток веревки был израсходован, я связал ее свободные концы у себя на груди под самым подбородком и незаметно привязал их к фалу парашюта, на котором сидел в тот момент. Оставалось улучить момент, выйти из укрытия, за которым сразу начинался крутой склон, и бросить по ветру свернутый шелк…
– Ты всерьез рассчитывал, что с помощью ветра сможешь вырваться из плена? – спросил Мартин, внимательно слушавший этот обстоятельный рассказ.
– А почему бы и нет? В ущелье стоял такой сквозняк, что можно было попробовать и на трезвую голову. А пьяному, как говорится, море по колено. Мой расчет был на то, что наши должны быть где-то рядом. Главное, оторваться, хотя бы на километр, от моих конвоиров. Судя по тому, как наши батальоны продвигались последние дни, эти места должны были быть уже больше немецкими, нежели русскими.
Короче говоря, я просто встал, взял в руки туго свернутый парашют и вышел на склон. Горец не сразу сообразил, что я задумал. Почуяв сильный ветер, я с силой швырнул парашют по его направлению и вверх. Он размотался, вытянувшись длинной трепещущей полосой, и вдруг вспыхнул с резким хлопком. Меня рвануло куда-то вбок и поволокло по камням. Если бы не крутой обрыв через десяток метров, я оставил бы на этих камнях окровавленные лохмотья своей униформы.
Меня оторвало от земли и понесло вниз, вдоль каньона. Падал я очень быстро. Гораздо быстрее, чем рассчитывал. А ведь я знал, что наши десантные парашюты обладают самой малой площадью купола. Недаром только немецкие парашютисты пользуются всякими наколенниками и налокотниками, чтобы не разбить суставы, когда шмякнешься о землю.
Короче говоря, я падал прямо в реку, ревущую на дне каньона. Ту самую, что мы форсировали совсем недавно. Меня сносило и по горизонтали, но гораздо меньше, чем хотелось бы.
Этот мой одиннадцатый полет на парашюте лишь чудом не стал для меня последним. Я шлепнулся в ледяную воду рядом с острой скалой и помчался вниз по течению, огибая валуны. Но вскоре я ощутил сильный рывок и остановился в своем продвижении. Вокруг меня пенились буруны, и отцепиться от застрявшего на камнях парашюта не было никакой возможности. Ножа я не имел, а развязать намокшие и затянувшиеся узлы, постоянно окунаясь в воду с головой, был совершенно не в состоянии. И если бы меня снова не понесло по течению, я через несколько минут просто умер бы от переохлаждения в этом потоке.
Не помню, как я выбрался на берег. Выпитая поневоле вода в количестве не менее двух литров пошла из желудка обратно, прихватив с собой весь мой недавний ужин. Я с трудом вытащил намокший парашют из воды и упал на камни. Спуск со снежной лавиной и этот полет в ночную горную реку – не слишком ли много за двое суток?
Ты не поверишь, но я не смог развязать простые узлы на простой веревке. Окоченевшие пальцы не слушались, а все тело содрогалось от озноба. Понимая, что нужно уходить как можно дальше, я сгреб мокрый парашют в охапку, взвалил его себе на шею и побежал, точнее, побрел вдоль реки, белый, словно привидение Конечно, с парашютом на спине меня было видно со всех окрестных гор.
Через полчаса грянул выстрел. Он прозвучал впереди, там, куда я двигался. Я замедлил шаг и в темноте разглядел фигуру с ружьем. Прямо на меня шел тот самый горец, что сторожил наш бивуак под карнизом. Как он сумел спуститься так быстро вниз, да еще зайти вперед, для меня до сих пор остается загадкой. Он забросил винтовку за спину, молча обрезал ножом веревки, и я покорно поплелся впереди него вверх на гребень…
На следующий день мы вышли на небольшое селение. Типичный горный аул, не занятый ни большевиками, ни нашими. Меня поместили в небольшой сарай, сложенный из нетесаного камня. Посадили на землю спиной к стоявшему там столбу и связали руки позади него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82