И кожа Белая, бархатистая, даже опаленная летним солнцем и обветренная деревенскими ветрами, она не теряла своей свежести. А что до волос, то любая сердобольная тетушка, знакомая матери или соседка, всегда не преминет при встрече восхититься их пышностью и цветом.
Но Петер тоже парень заметный. Высокий, статный. Не блондин, но близок к этому. Настоящий арий. Как раз таких изображают на рекламных плакатах Гитлерюгенда Только он живой. В его серо-голубых глазах нет того плакатного героизма и стальной твердости, что рисуют нынешние художники. Они приветливые и открытые. «Но что-то он не договаривает, – вдруг подумала она. – Может, это связано с его отцом? А вдруг у них там веселая рождественская вечеринка и какая-нибудь девица уже окрутила его. Много ли надо: вино, нежный шепоток на ушко, прикосновение… А меня ему еще ждать и ждать. Он же понимает…»
Она представила, как Петер в кругу сверстников и сверстниц распевает «Ночь при ясном небе», отмечая праздник зимнего солнцестояния. Она вздохнула и совершенно несчастная пошла спать.
Утром мать заглянула в комнату дочери.
– Эрна, пойди-ка посмотри, кто это там стоит. Уже минут тридцать
– Где стоит? – раздалось из-под одеяла сонное бормотание.
– Там, под окном.
Эрна пулей выскочила из кровати и прямо в ночной рубашке бросилась к окну.
– Да не здесь, в гостиной…
Она метнулась в гостиную и, отдернув штору, прильнула к окну. Внизу стоял Петер. Он смотрел куда-то в сторону, поеживаясь от холода. Эрна замахала руками и что-то закричала, но снизу, в окне третьего этажа, она скорее напоминала рыбу в аквариуме, только раскрывающую беззвучно рот. Она перестала махать руками, прижалась лбом и ладонями к холодному стеклу и стала смотреть.
– Ты хоть накинь халат, дочка, – сказал вошедший в комнату профессор. – Да пригласи его подняться. Чего там торчать.
– Не слишком ли ранний визит? – недовольно пробурчала мать.
Когда Петер поднял голову, он увидел сияющее лицо Эрны и помахал рукой.
Потом Петер сидел за большим овальным столом в столовой Вангеров и пил чай с остатками рождественских яств.
– Вы куда-то уезжали? – спросила его мать Эрны.
– Да, фрау Вангер, я гостил у мамы во Франкфурте. – Видя вопрос в глазах сидевшей напротив него строгой женщины, он, несколько смутившись, пояснил: – Она не живет с нами уже несколько лет.
– А что вы намерены делать после окончания школы? – желая увести разговор от семейных проблем Петера Кристиана, спросил его профессор.
– Я бы хотел стать адвокатом. Правда, папа против. Он хочет, чтобы я был… военным.
Здесь Петер несколько слукавил. Генрих Кристиан, его отец, желал видеть сына если не в Лейбштандарте СС «Адольф Гитлер», то хотя бы в почетном полку СА «Фельхеррнхалле» или в штабсвахе «Герман Геринг». Он считал, что у его сына просто нет иного пути, как стать офицером одного из боевых полков партии. Он хотел закалить его физически, посылая летом после увлекательных круизов в лагеря с самой насыщенной спортивно-туристической программой. Несколько раз он привозил Петера к себе на работу, рассчитывая закалить его и духовно. Конечно, лагерфюрер Кристиан не показывал ему экзекуции и карцеры. Он только вывел однажды сына на балкон своей служебной квартиры с видом на аппельплац, на котором изнывала от жары тысяча узников.
– Вот что ожидает тех, кто перестает быть немцем! Ты хочешь стать защитником этих отбросов? Пойми, сынок, нам не нужны адвокаты. Наш фюрер – совесть нации и ее правосудие. Он не допустит несправедливости Сейчас, когда Третий рейх вступает на свой тысячелетний путь и начинает его с железного века, все правосудие должно вершиться по принципу трибунала. Только судьи – доверенные люди фюрера, – и никаких адвокатов и обвинителей!
Когда они вышли из ворот, то увидели шедшую навстречу группу вновь прибывших. Мужчины разных возрастов, человек двенадцать. Все были еще в своей одежде с большими тяжелыми чемоданами в руках. Многие несли на свободной руке добротное пальто или плащ.
Лагерфюрер жестом остановил охрану. Те построили осужденных в шеренгу, велели им положить чемоданы на землю и открыть их.
– А этот что, без вещей? – спросил отец Петера кого-то из охраны и подошел к пожилому человеку в летним костюме и шляпе.
– Да. Таким нам передали его с поезда, гауптштурмфюрер.
– Откуда?
– Из Нюрнберга.
– Еврей?
– По документам русский, из эмигрантов.
Кристиан-старший протянул руку, и в нее легла папка с личным делом осужденного.
– Та-а-ак. Посмотрим. Русский, говоришь…
Он стал листать содержимое папки, хмыкая что-то себе под нос.
– Вот посмотри, Петер, – повернулся он к послушно ожидавшему рядом сыну, – этот господин живет в нашей стране уже двадцать лет, а работать не хочет. Отказник. Когда прикрыли его жидовскую газетенку, где он сочинял грязные пасквили по заказу большевиков и социал-демократов, и предложили заняться полезным трудом, он обиделся. Глядя на таких, хочется пятый пункт нашей программы, где «Германия только для немцев», сделать первым. И приписать к нему: «А Дахау – для всех прочих!» Особенно для тех, кто мог, но не захотел стать немцем. – Обращаясь ко всем, лагерфюрер повысил голос: – Фюрер еще в двадцать втором сказал: «Нашим девизом станет: если ты не хочешь быть немцем, я набью тебе морду!»
Однако Петер всячески старался уходить от разговоров на подобные темы. Он находил разные предлоги, чтобы не ездить больше к отцу. Петер был глубоко убежден, что лагеря и тюрьмы – суровая необходимость. Конечно, кто-то должен в них работать. И многие, судя по довольному виду некоторых охранников, были созданы для такой работы. Вот пусть они ее и выполняют. А он… Он как-нибудь убедит отца, что юридическое образование не помешает будущему солдату партии. А там посмотрим.
Как раз эта несогласованность с отцом во взглядах на собственное будущее, раскол семьи, длившийся вот уже три года без официального развода и надежд на воссоединение, и были причиной той тени, которую уловила чуткая душа Эрны в его глазах.
В тот день они долго гуляли, а потом Петер пригласил Эрну к себе домой.
– Отца нет. Он вообще иногда по нескольку дней не приезжает в Мюнхен. Дома только Хольм.
– А кто это?
– Ординарец папы. На службе он ему не нужен, поэтому всегда живет здесь, выполняя некоторую работу по дому.
– Другими словами, прислуга, – констатировала с шутливой укоризной Эрна.
Недавно произведенный в штурмбаннфюреры СС Генрих Кристиан снимал квартиру на Элизенштрассе почти напротив ботанического сада. Двери им открыл невысокий человек лет пятидесяти. На нем была короткая белая курточка, какие Эрна видела летом в Байройте на официантах, разносивших в перерывах между героическими аккордами вагнеровской музыки прохладительные напитки. Такие курточки почему-то называли обезьяньими.
– Это Хольм, – сказал Петер и пропустил Эрну вперед. – Хольм воевал на стороне итальянцев в Альпах Хольм, в какой по счету битве на реке Изонцо тебя взяли в плен?
– В десятой, Петер, в десятой. Только я сам сдался.
– Он наполовину итальянец, наполовину австриец, – пояснил Петер, помогая Эрне снять пальто. – Хольм, ты угостишь нас чаем?
Квартира была просторной, значительно больше, чем у Вангеров. В большой гостиной Эрна увидела на стене скрещенные сабли, огромный револьвер, карту Африки и много фотографий в рамках. На них чаще всего был изображен загорелый мужчина с волевым, как бы рассеченным надвое вертикальным сабельным ударом подбородком. Широкополая шляпа или английский тропический шлем, непременное ружье в руках или на плече, патронташ на поясе. Улыбающиеся полуголые негры, пальмы, слоны…
– До войны мой папа долго жил в колониях. Камерун, Того, Немецкая Новая Гвинея. Он работал в инспекции по делам колоний. Вот здесь он в Немецкой Восточной Африке. Видишь эту гору? Это вулкан Килиманджаро. Он был на нашей территории.
– А это кто? – Эрна показала на портрет пожилого генерала в широкополой шляпе, один край поля которой был загнут и пристегнут к тулье.
– Это фон Леттов-Форбек, герой обороны Восточной Африки. Он сложил оружие только после нашего поражения в Европе. Папа участвовал в боях с англичанами в отрядах его аскеров и даже был ранен в битве при Яссине.
Петер показал на карте это место. Потом он достал фотоальбом и стал показывать другие фотографии. Эрна узнала, что еще до Африки его отец, девятнадцатилетний рядовой экспедиционного корпуса фельдмаршала фон Вальдерзее, участвовал в подавлении китайского восстания ихэтуаней, вошедшего в историю как «Боксерское». На одной из страниц альбома она прочитала написанные аккуратным почерком слова:
«Как некогда гунны под водительством Аттилы стяжали себе незабываемую в истории репутацию, так же пусть и Китаю станет известна Германия, чтобы ни один китаец впредь не смел искоса взглянуть на немца».
Это были слова кайзера. Она проходила в школе те события 1900-1901 годов. Сколько же тогда стран вошли в союз и направили свои войска, чтобы защитить христиан от озверевших китайских повстанцев! Германия, Великобритания, Австро-Венгрия, Франция, Италия, Япония, США, Россия… А через тринадцать лет они начали войну друг с другом.
Петер показал медную пряжку от поясного ремня, на которой в круглом медальоне был изображен дракон. Их специально отштамповали для солдат, проходивших службу в Китае.
– Да, – мечтательно произнесла Эрна, – жаль, что теперь у нас нет всех этих стран. Я бы тоже хотела работать где-нибудь в Африке, например, в нашем Красном Кресте.
– Папа говорит, что скоро мы все вернем обратно, только я считаю, что времена колоний прошли. Скоро середина двадцатого века. В другие страны нужно ездить в качестве путешественников, ученых или миссионеров А чужое все равно останется чужим. А ты как думаешь?
Она кивнула.
– А это, – Петер ткнул пальцем в фотографию молодого офицера в форме люфтваффе, – мой брат Пауль.
– Ты никогда не рассказывал мне о нем, – удивилась Эрна.
– Мы редко видимся. Мы братья только по отцу. Пауль родился в Африке за несколько дней до начала войны.
– Он летчик?
– Нет. Он служит у Геринга в его личном полку.
Ни Петер, ни его отец не имели ни малейшего понятия, что летом тридцать четвертого года судьба Генриха Кристиана висела на волоске. Когда Гиммлер обсуждал с Германом Герингом списки обреченных на уничтожение штурмовиков, возглавлял которые Эрнст Рем, будущий рейхсмаршал увидел в одной из строчек фамилию Кристиан. Он вспомнил, что в его охранном полку, набранном когда-то из персонала прусской полиции, служит унтер-офицер с такой фамилией. Геринг не поленился навести справки и выяснил, что это сын угодившего в черный список штандартенфюрера СА из группы «Западная Марка» Генриха Кристиана. Еще он узнал, что его, Германа Геринга, отец, бывший в начале века губернатором Намибии, лично знал этого Кристиана.
Фамилию заменили другой. Фюрер подписал списки, и смерть обошла стороной одного из его верных сторонников. Тем же летом Генриха Кристиана направили в распоряжение Теодора Эйке, и тот назначил бывшего защитника имперских колоний в один из филиалов своего разраставшегося учреждения с коротким и хлестким названием «Дахау». Воистину, мы висим на тонкой нити невидимой пряхи, ткущей паутину наших судеб.
– А что стало с мамой Пауля? – спросила Эрна.
– Они разошлись. Отец, похоже, не создан для прочной семейной жизни.
Петер догадывался, что у его отца есть любовницы. Недавно он видел, как Георг открывал дверцу машины, выпуская очередную из них.
Они пили чай. Рассматривали экзотические предметы, привезенные с Маршалловых островов или из провинции Цинцзяу, разговаривали и спорили обо всем на свете.
– Пошли на улицу, – предложил Петер.
– Пошли!
Новый год они решили встретить вместе. Петер был официально приглашен к Вангерам и явился с подарками. Он принес шампанское и букет роз из оранжереи Гаусмана, стоивший, вероятно, бешеных денег. Еще в его руках был сверток – роскошное издание Гая Светония Транквилла «Властелины Рима». Цветы для фрау Вангер и книга для библиотеки господина профессора были как раз такими подарками, от которых нельзя было отказаться, даже при всей щепетильности родителей Эрны.
Самой Эрне он подарил небольшое золотое колечко с маленьким алмазом.
– Петер! – воскликнула Эрна. – Что же ты не намекнул, что придешь с подарками? Мы бы тоже тебе что-нибудь подарили. Даже как-то неловко.
– Скажи, что завтра весь день мы будем вместе.
– Конечно!
– Вот это и есть самый лучший подарок.
Она бросилась ему на шею и впервые, по-детски неумело, прижалась своими губами к его губам.
Счастливая пора их дружбы, а слово «любовь» они не произносили, как бы приберегая его на потом и будучи уверены, что это «потом» обязательно наступит, продолжилась до конца января. А дальше случилось неожиданное, хотя и вполне предсказуемое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Но Петер тоже парень заметный. Высокий, статный. Не блондин, но близок к этому. Настоящий арий. Как раз таких изображают на рекламных плакатах Гитлерюгенда Только он живой. В его серо-голубых глазах нет того плакатного героизма и стальной твердости, что рисуют нынешние художники. Они приветливые и открытые. «Но что-то он не договаривает, – вдруг подумала она. – Может, это связано с его отцом? А вдруг у них там веселая рождественская вечеринка и какая-нибудь девица уже окрутила его. Много ли надо: вино, нежный шепоток на ушко, прикосновение… А меня ему еще ждать и ждать. Он же понимает…»
Она представила, как Петер в кругу сверстников и сверстниц распевает «Ночь при ясном небе», отмечая праздник зимнего солнцестояния. Она вздохнула и совершенно несчастная пошла спать.
Утром мать заглянула в комнату дочери.
– Эрна, пойди-ка посмотри, кто это там стоит. Уже минут тридцать
– Где стоит? – раздалось из-под одеяла сонное бормотание.
– Там, под окном.
Эрна пулей выскочила из кровати и прямо в ночной рубашке бросилась к окну.
– Да не здесь, в гостиной…
Она метнулась в гостиную и, отдернув штору, прильнула к окну. Внизу стоял Петер. Он смотрел куда-то в сторону, поеживаясь от холода. Эрна замахала руками и что-то закричала, но снизу, в окне третьего этажа, она скорее напоминала рыбу в аквариуме, только раскрывающую беззвучно рот. Она перестала махать руками, прижалась лбом и ладонями к холодному стеклу и стала смотреть.
– Ты хоть накинь халат, дочка, – сказал вошедший в комнату профессор. – Да пригласи его подняться. Чего там торчать.
– Не слишком ли ранний визит? – недовольно пробурчала мать.
Когда Петер поднял голову, он увидел сияющее лицо Эрны и помахал рукой.
Потом Петер сидел за большим овальным столом в столовой Вангеров и пил чай с остатками рождественских яств.
– Вы куда-то уезжали? – спросила его мать Эрны.
– Да, фрау Вангер, я гостил у мамы во Франкфурте. – Видя вопрос в глазах сидевшей напротив него строгой женщины, он, несколько смутившись, пояснил: – Она не живет с нами уже несколько лет.
– А что вы намерены делать после окончания школы? – желая увести разговор от семейных проблем Петера Кристиана, спросил его профессор.
– Я бы хотел стать адвокатом. Правда, папа против. Он хочет, чтобы я был… военным.
Здесь Петер несколько слукавил. Генрих Кристиан, его отец, желал видеть сына если не в Лейбштандарте СС «Адольф Гитлер», то хотя бы в почетном полку СА «Фельхеррнхалле» или в штабсвахе «Герман Геринг». Он считал, что у его сына просто нет иного пути, как стать офицером одного из боевых полков партии. Он хотел закалить его физически, посылая летом после увлекательных круизов в лагеря с самой насыщенной спортивно-туристической программой. Несколько раз он привозил Петера к себе на работу, рассчитывая закалить его и духовно. Конечно, лагерфюрер Кристиан не показывал ему экзекуции и карцеры. Он только вывел однажды сына на балкон своей служебной квартиры с видом на аппельплац, на котором изнывала от жары тысяча узников.
– Вот что ожидает тех, кто перестает быть немцем! Ты хочешь стать защитником этих отбросов? Пойми, сынок, нам не нужны адвокаты. Наш фюрер – совесть нации и ее правосудие. Он не допустит несправедливости Сейчас, когда Третий рейх вступает на свой тысячелетний путь и начинает его с железного века, все правосудие должно вершиться по принципу трибунала. Только судьи – доверенные люди фюрера, – и никаких адвокатов и обвинителей!
Когда они вышли из ворот, то увидели шедшую навстречу группу вновь прибывших. Мужчины разных возрастов, человек двенадцать. Все были еще в своей одежде с большими тяжелыми чемоданами в руках. Многие несли на свободной руке добротное пальто или плащ.
Лагерфюрер жестом остановил охрану. Те построили осужденных в шеренгу, велели им положить чемоданы на землю и открыть их.
– А этот что, без вещей? – спросил отец Петера кого-то из охраны и подошел к пожилому человеку в летним костюме и шляпе.
– Да. Таким нам передали его с поезда, гауптштурмфюрер.
– Откуда?
– Из Нюрнберга.
– Еврей?
– По документам русский, из эмигрантов.
Кристиан-старший протянул руку, и в нее легла папка с личным делом осужденного.
– Та-а-ак. Посмотрим. Русский, говоришь…
Он стал листать содержимое папки, хмыкая что-то себе под нос.
– Вот посмотри, Петер, – повернулся он к послушно ожидавшему рядом сыну, – этот господин живет в нашей стране уже двадцать лет, а работать не хочет. Отказник. Когда прикрыли его жидовскую газетенку, где он сочинял грязные пасквили по заказу большевиков и социал-демократов, и предложили заняться полезным трудом, он обиделся. Глядя на таких, хочется пятый пункт нашей программы, где «Германия только для немцев», сделать первым. И приписать к нему: «А Дахау – для всех прочих!» Особенно для тех, кто мог, но не захотел стать немцем. – Обращаясь ко всем, лагерфюрер повысил голос: – Фюрер еще в двадцать втором сказал: «Нашим девизом станет: если ты не хочешь быть немцем, я набью тебе морду!»
Однако Петер всячески старался уходить от разговоров на подобные темы. Он находил разные предлоги, чтобы не ездить больше к отцу. Петер был глубоко убежден, что лагеря и тюрьмы – суровая необходимость. Конечно, кто-то должен в них работать. И многие, судя по довольному виду некоторых охранников, были созданы для такой работы. Вот пусть они ее и выполняют. А он… Он как-нибудь убедит отца, что юридическое образование не помешает будущему солдату партии. А там посмотрим.
Как раз эта несогласованность с отцом во взглядах на собственное будущее, раскол семьи, длившийся вот уже три года без официального развода и надежд на воссоединение, и были причиной той тени, которую уловила чуткая душа Эрны в его глазах.
В тот день они долго гуляли, а потом Петер пригласил Эрну к себе домой.
– Отца нет. Он вообще иногда по нескольку дней не приезжает в Мюнхен. Дома только Хольм.
– А кто это?
– Ординарец папы. На службе он ему не нужен, поэтому всегда живет здесь, выполняя некоторую работу по дому.
– Другими словами, прислуга, – констатировала с шутливой укоризной Эрна.
Недавно произведенный в штурмбаннфюреры СС Генрих Кристиан снимал квартиру на Элизенштрассе почти напротив ботанического сада. Двери им открыл невысокий человек лет пятидесяти. На нем была короткая белая курточка, какие Эрна видела летом в Байройте на официантах, разносивших в перерывах между героическими аккордами вагнеровской музыки прохладительные напитки. Такие курточки почему-то называли обезьяньими.
– Это Хольм, – сказал Петер и пропустил Эрну вперед. – Хольм воевал на стороне итальянцев в Альпах Хольм, в какой по счету битве на реке Изонцо тебя взяли в плен?
– В десятой, Петер, в десятой. Только я сам сдался.
– Он наполовину итальянец, наполовину австриец, – пояснил Петер, помогая Эрне снять пальто. – Хольм, ты угостишь нас чаем?
Квартира была просторной, значительно больше, чем у Вангеров. В большой гостиной Эрна увидела на стене скрещенные сабли, огромный револьвер, карту Африки и много фотографий в рамках. На них чаще всего был изображен загорелый мужчина с волевым, как бы рассеченным надвое вертикальным сабельным ударом подбородком. Широкополая шляпа или английский тропический шлем, непременное ружье в руках или на плече, патронташ на поясе. Улыбающиеся полуголые негры, пальмы, слоны…
– До войны мой папа долго жил в колониях. Камерун, Того, Немецкая Новая Гвинея. Он работал в инспекции по делам колоний. Вот здесь он в Немецкой Восточной Африке. Видишь эту гору? Это вулкан Килиманджаро. Он был на нашей территории.
– А это кто? – Эрна показала на портрет пожилого генерала в широкополой шляпе, один край поля которой был загнут и пристегнут к тулье.
– Это фон Леттов-Форбек, герой обороны Восточной Африки. Он сложил оружие только после нашего поражения в Европе. Папа участвовал в боях с англичанами в отрядах его аскеров и даже был ранен в битве при Яссине.
Петер показал на карте это место. Потом он достал фотоальбом и стал показывать другие фотографии. Эрна узнала, что еще до Африки его отец, девятнадцатилетний рядовой экспедиционного корпуса фельдмаршала фон Вальдерзее, участвовал в подавлении китайского восстания ихэтуаней, вошедшего в историю как «Боксерское». На одной из страниц альбома она прочитала написанные аккуратным почерком слова:
«Как некогда гунны под водительством Аттилы стяжали себе незабываемую в истории репутацию, так же пусть и Китаю станет известна Германия, чтобы ни один китаец впредь не смел искоса взглянуть на немца».
Это были слова кайзера. Она проходила в школе те события 1900-1901 годов. Сколько же тогда стран вошли в союз и направили свои войска, чтобы защитить христиан от озверевших китайских повстанцев! Германия, Великобритания, Австро-Венгрия, Франция, Италия, Япония, США, Россия… А через тринадцать лет они начали войну друг с другом.
Петер показал медную пряжку от поясного ремня, на которой в круглом медальоне был изображен дракон. Их специально отштамповали для солдат, проходивших службу в Китае.
– Да, – мечтательно произнесла Эрна, – жаль, что теперь у нас нет всех этих стран. Я бы тоже хотела работать где-нибудь в Африке, например, в нашем Красном Кресте.
– Папа говорит, что скоро мы все вернем обратно, только я считаю, что времена колоний прошли. Скоро середина двадцатого века. В другие страны нужно ездить в качестве путешественников, ученых или миссионеров А чужое все равно останется чужим. А ты как думаешь?
Она кивнула.
– А это, – Петер ткнул пальцем в фотографию молодого офицера в форме люфтваффе, – мой брат Пауль.
– Ты никогда не рассказывал мне о нем, – удивилась Эрна.
– Мы редко видимся. Мы братья только по отцу. Пауль родился в Африке за несколько дней до начала войны.
– Он летчик?
– Нет. Он служит у Геринга в его личном полку.
Ни Петер, ни его отец не имели ни малейшего понятия, что летом тридцать четвертого года судьба Генриха Кристиана висела на волоске. Когда Гиммлер обсуждал с Германом Герингом списки обреченных на уничтожение штурмовиков, возглавлял которые Эрнст Рем, будущий рейхсмаршал увидел в одной из строчек фамилию Кристиан. Он вспомнил, что в его охранном полку, набранном когда-то из персонала прусской полиции, служит унтер-офицер с такой фамилией. Геринг не поленился навести справки и выяснил, что это сын угодившего в черный список штандартенфюрера СА из группы «Западная Марка» Генриха Кристиана. Еще он узнал, что его, Германа Геринга, отец, бывший в начале века губернатором Намибии, лично знал этого Кристиана.
Фамилию заменили другой. Фюрер подписал списки, и смерть обошла стороной одного из его верных сторонников. Тем же летом Генриха Кристиана направили в распоряжение Теодора Эйке, и тот назначил бывшего защитника имперских колоний в один из филиалов своего разраставшегося учреждения с коротким и хлестким названием «Дахау». Воистину, мы висим на тонкой нити невидимой пряхи, ткущей паутину наших судеб.
– А что стало с мамой Пауля? – спросила Эрна.
– Они разошлись. Отец, похоже, не создан для прочной семейной жизни.
Петер догадывался, что у его отца есть любовницы. Недавно он видел, как Георг открывал дверцу машины, выпуская очередную из них.
Они пили чай. Рассматривали экзотические предметы, привезенные с Маршалловых островов или из провинции Цинцзяу, разговаривали и спорили обо всем на свете.
– Пошли на улицу, – предложил Петер.
– Пошли!
Новый год они решили встретить вместе. Петер был официально приглашен к Вангерам и явился с подарками. Он принес шампанское и букет роз из оранжереи Гаусмана, стоивший, вероятно, бешеных денег. Еще в его руках был сверток – роскошное издание Гая Светония Транквилла «Властелины Рима». Цветы для фрау Вангер и книга для библиотеки господина профессора были как раз такими подарками, от которых нельзя было отказаться, даже при всей щепетильности родителей Эрны.
Самой Эрне он подарил небольшое золотое колечко с маленьким алмазом.
– Петер! – воскликнула Эрна. – Что же ты не намекнул, что придешь с подарками? Мы бы тоже тебе что-нибудь подарили. Даже как-то неловко.
– Скажи, что завтра весь день мы будем вместе.
– Конечно!
– Вот это и есть самый лучший подарок.
Она бросилась ему на шею и впервые, по-детски неумело, прижалась своими губами к его губам.
Счастливая пора их дружбы, а слово «любовь» они не произносили, как бы приберегая его на потом и будучи уверены, что это «потом» обязательно наступит, продолжилась до конца января. А дальше случилось неожиданное, хотя и вполне предсказуемое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82