С подвернутой ногой тебе будет трудно забраться на нашего Гамилькара. – «Тем более что стремян-то еще не изобрели», – отметил он про себя. – Давай-давай. Я пройдусь пешком последнюю пару миль.
– Ты очень добр…
– Я это знаю. Ставь свою клетку вот сюда, в ноги. Трогай, Кратил, да не спеши – я не собираюсь бежать за вами вприпрыжку.
Повозка медленно покатилась, постукивая колесами на стыках дорожных камней.
– А ведь я знал твоего отца, патриций, – сказал вдруг прорицатель. – Мы с ним вместе участвовали в походе Мария против тевтонов. Гней Децимус Элианий был тогда префектом лагеря VIII легиона, а я состоял при консуле войсковым гаруспиком. При Аквах Секстиевых мы одержали великую победу.
– И твои предсказания, конечно, имели решающее значение? – усмехнулся Элианий. – Скажи-ка лучше, что ждет этот город? – Он показал рукой в сторону чернеющих холмов. – Ты наверняка сам уже не раз задавался подобным вопросом?
– Придет время, и Рим назовут Вечным городом.
– И только-то?
Поллион лег на спину и заложил руки за голову.
– Через двести лет, патриций, он сильно изменится. Вокруг старого Форума снесут множество мелких построек и создадут новые форумы, окруженные еще более величественными сооружениями. Поднимутся новые храмы, появятся триумфальные арки и колонны, в который уже раз перестроят храм Весты, а неподалеку возведут цирк, который станет символом могущества империи. Но… – он сделал паузу, – пройдет еще несколько столетий, и от всего этого ничего не останется. И не потому, что Рим разрушат варвары, просто сами римляне забудут свое прошлое. Как человек, пораженный недугом и проклятый богами, забывает, кто он и что он, так весь римский народ позабудет свои истоки и даже свой родной язык. Придут времена, когда римляне не найдут ничего лучшего, как только пасти коров на заросшем травой Форуме. Они будут бродить меж торчащих из груд мусора колонн, мимо вросшей на треть в землю арки Септимия Севера и ломать голову, что это? Откуда взялись здесь все эти причудливые и бесполезные сооружения? Прогоняя своих коров или свиней мимо Черного Камня, они, забывшие свой язык, не смогут прочесть на нем древнее предостережение: «Если кто осквернит это место, то пусть будет отдан духам подземного мира…» Священный Форум Романум станет городской свалкой, каменоломней и источником прочих строительных материалов. Ломая остатки храмов и цирков, горожане будут строить из них свои уродливые жилища. Статуи богов и капители колонн из каррарского мрамора станут тысячами сжигаться для получения извести. Римляне превратятся в варваров, и, хотя их город будет по-прежнему носить гордое имя, данное ему еще Ромулом, это будет нечто совершенно иное.
Элианий слушал прорицателя и вживую видел все, о чем тот говорил.
– Ты всем рассказываешь эту историю? – спросил он.
– Только тем, кто ее знает и так.
– Зачем же рассказывать тем, кто знает и так?
– Чтобы убедиться, что нет ошибки. – Старик как-то странно засмеялся.
Элианий вздрогнул. Он ощутил недоброе и вдруг понял, что Кратила впереди нет. Лошадь уже давно шла сама собой, а его раба не было ни на ней, ни рядом. Элианий прошел вперед – так и есть. Он вернулся назад – Гамилькара тоже не было. Неужели раб сбежал? Но зачем?
Сенатора прошиб озноб. Он повернулся к повозке и, увидав что полог опущен, резко отдернул его. Внутри никого не было. Только клетка с тем, что он принял вначале за цыплят, но это оказались отрезанные петушиные головы. Каждая смотрела на него и изредка лениво моргала, заволакивая глаз мутно-белой пленкой. Он отшатнулся, бросился вперед, чтобы выпрячь лошадь, и остолбенел: дороги впереди не было! Там не было вообще ничего. Пропасть, край которой был словно срезан острым ножом. Только черное небо, даже не небо, космос, усеянный странными созвездиями. Они мерцали повсюду, даже внизу под ним, а его лошадь спокойно стояла у самого обрыва, потряхивая головой. Элианий бросился назад, но и там, сразу за повозкой, начиналась пропасть. Он огляделся и понял, что находится на маленьком островке, представлявшем собой вырезанный, словно из пирога, кусок Остийской дороги, который парит в бесконечном пространстве без Луны и Солнца.
Лошадь всхрапнула и прянула назад Повозка начала откатываться к обрыву, и он схватился за нее, как за последнее, что у него еще оставалось. И закричал…
– Доминус! – его тряс за плечо Кратил. – Тебе привиделся дурной сон?
Элианий резко открыл глаза и поднял голову. Его руки изо всех сил сжимали борта повозки, и, только поняв, что вырвался из власти ночного кошмара, он смог ослабить хватку и снова откинуться на подушки.
– А где старик? Тот, с клеткой, которого мы подобрали на дороге? – спросил он, прерывисто дыша и уже догадываясь, что услышит в ответ.
– Какой старик, доминус? Мы никого не встречали. Я говорил тебе, что лемуры, в которых ты не веришь, бродят лунными ночами по дорогам и напускают на людей плохие сны и болезни.
Элианий поднялся на локте, Уже почти рассвело. Они стояли в окружении других путников и повозок у Остийских ворот и ждали, когда стража отопрет засовы. Недалеко от них, у самой стены, несколько солдат засыпали землей угли ночного костра. За их действиями сонно наблюдал знакомый Элианию помощник командира южного форта опцион Спурий Гета. Рядом крутилась бездомная собака.
«Не обратиться ли к толковательнице снов Нимфидии?» – подумал, просыпаясь уже окончательно, профессор Вангер.
IX
После тройной казни двадцать второго февраля аресты возобновились снова. Студентов (настоящих и бывших) увозили для беседы в гестапо. Большинство из них быстро отпускали, некоторых задерживали дольше, единицы переводились в тюрьму и оставались там месяцами. Для профессора Вангера это были мучительные дни. Во-первых, он боялся за дочь, особенно после угроз Шнаудера. Во-вторых, он ожидал ареста Курта Хубера, о факте которого знал, но дата которого была ему неизвестна. И когда двадцать восьмого февраля весь университет заговорил о том, что накануне вечером профессора Хубера забрало гестапо, Вангер почувствовал некоторое облегчение.
На этот раз следствие тянулось долго. Прошло не несколько дней, о которых говорилось в книге Шнайдера, а уже несколько месяцев, но повторного суда все не было. Германское правосудие уже доказало свою решительность на примере первой тройки казненных, и теперь перед органами дознания стояла задача тщательно вычистить заразу мятежа и смуты. Был слух об арестах в Гамбурге и где-то еще, но газеты по этому поводу хранили полное молчание.
Среди схваченных в те дни оказался еще один активный член организации «Белая роза» – некий Александр Шморель. Для многих тогда факт его ареста остался незамеченным. Только гестапо знало, что этот уроженец Оренбурга, русский по матери и православный по вере санитар вермахта был одним из главных участников подпольной группы. Его имя всплыло сразу, но с помощью друзей Шурику, как они его называли, удавалось скрываться почти целую неделю. Двадцать четвертого февраля во время воздушного налета на Мюнхен его случайно задержал кто-то из команды противовоздушной обороны и передал в гестапо. По этому делу была арестована и Инге Шолль – сестра Софи и Ганса.
Только в начале лета, шестнадцатого июня, состоялся судебный процесс. Фрейслер не счел нужным приезжать на этот раз. Может быть, поэтому несколько человек отделались тюремным заключением и только двое – Хубер и Шморель – были гильотинированы в тот же день. Поговаривали о произнесенной Куртом Хубером в своем последнем слове смелой обличительной речи, однако в «Народном обозревателе» об этом не было сказано ни слова. На основании ее статьи профессор Вангер сделал для себя долгожданный утешительный вывод: дело «Белой розы» скорее всего закрыто.
Наконец-то он по настоящему вздохнул с облегчением,
X
Ibi deficit orbis.
Ранним холодным утром девятого апреля 1940 года десять немецких эсминцев под покровом тумана каким-то чудом проскочили сторожевые позиции английских кораблей в Вест-фиорде и, взрезая своими острыми форштевнями свинцовые воды Уфут-фиорда, устремились к Нарвику. По мере их продвижения часть кораблей отделялась и веером уходила в стороны, в боковые многомильные отростки Уфут-фиорда, так что к самому Нарвику вышли лишь три эскадренных миноносца. По пути им пришлось преодолеть первое серьезное сопротивление; старый норвежский броненосец «Эйдсволл» и линкор «Норге», получившие по радио сообщение о немцах, начали стрелять, но были быстро отправлены на дно с помощью хитрости, торпед и орудий.
На палубе «Бернда фон Арнима», одного из упомянутых трех немецких эсминцев, закутавшись в шинель, с надетым под стальной шлем шерстяным током, стоял оберфельдфебель Мартин Вангер. Он и еще около двух сотен бледных, измученных морской болезнью солдат и унтер-офицеров 139-го горно-егерского полка напряженно всматривались вперед. В их лица летели снег и клочья тумана, смешанные с холодными солеными брызгами. Штормовая погода за трое суток перехода довела егерей до полного изнеможения. Они вышли шестого апреля из Везермюнде и только теперь наконец-то выбрались из своих коек на палубу, мечтая о суше, как о спасении. Если потребуется, они готовы были вырвать ее зубами у самого Одина.
До полярного лета оставалось еще далеко. Солнечный диск катился по горизонту, почти не отрываясь от него, после чего постепенно погружался в море или за голые заснеженные холмы на северо-западе, но темнота приходила не сразу. На много часов воцарялись сумерки, а после непродолжительной ночи они возвращались снова. Несмотря на апрель, по берегам лежал глубокий снег. С неба он шел и теперь. Море было чертовски холодным, и одна мысль о том, что можешь оказаться в воде, приводила в содрогание.
Это был первый день операции «Везерюбунг». Две тысячи горных стрелков под личным командованием генерал-майора Эдуарда Дитля со скоростью 30 узлов неслись на штурм маленького норвежского городка Нарвика и еще более мелких населенных пунктов, расположенных поблизости. Это был самый северный незамерзающий порт, из которого зимой, когда судоходство в Ботническом заливе прекращалось, в Германию отправлялась шведская железная руда.
Но опасения горцев оказались напрасными. Никто больше не оказал сопротивления, и все эсминцы благополучно достигли берегов. В 8 часов утра Нарвик был уже в руках немцев. Дитль принял капитуляцию местного гарнизона, и к вечеру, преодолев радиопомехи полярных широт, сообщение об этом кое-как добралось до Берлина. В тот же день далеко на юго-западе пали Тронхейм, Берген, Кристиансанн, Ставангер, Эгерсунн и другие более или менее крупные порты Норвегии. Та же участь постигла и столицу, покинутую за несколько часов до вторжения королем и правительством.
Нарвик, представлявший собой маленький городок с двухэтажными домиками, был, как и все другие города королевства, ошеломлен произошедшим. Заснувшие спокойным сном вчера вечером, его несколько тысяч жителей были разбужены донесшейся из тумана непродолжительной перестрелкой и взрывами, а когда окончательно опомнились, по улицам уже деловито шагали немцы.
Однако того, что произошло в тот же день в Дании, здесь не случилось. Престарелый датский король запретил своим генералам оказывать малейшее сопротивление и сдал страну практически без выстрела. Узнав, что с ним обойдутся вполне сносно, он даже похвалил немцев за «блестяще проведенную операцию». Его же брат – король Норвегии Хокон VII – повел себя иначе. Он отказался капитулировать и вести переговоры. Покинув Осло вместе со всем правительством, король бежал на несколько десятков километров на север, призывая народ не подчиняться самопровозглашенному правительству изменника Квислинга. Были моменты, когда король и его люди буквально брели пешком по колено в снегу, в то время как бомбардировщики люфтваффе сносили подчистую деревни, в которых он только что останавливался. Так что очаги сопротивления сохранялись на юге еще некоторое время, в расчете на помощь западных союзников, главным образом англичан и французов.
На следующий день после занятия частями вермахта Нарвика к нему под покровом снежных зарядов подошли несколько британских эсминцев и устроили в фиордах настоящую резню. Сражение было жестоким. Оно возобновилось тринадцатого апреля. Окончательным итогом стало потопление всех немецких кораблей вместе с командиром эскадры коммодором Бонте. Несколько эсминцев были уничтожены огнем более удачливых англичан, другие взорваны или выброшены на мель самими экипажами, когда закончились торпеды и снаряды. На дно отправились и все транспортные суда, пришедшие сюда в соответствии с планом вторжения или оказавшиеся тут по другим причинам. Уфут-фиорд и его ответвления отныне были плотно запечатаны кораблями Грандфлита. Над егерями генерала Дитля начали сгущаться тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Ты очень добр…
– Я это знаю. Ставь свою клетку вот сюда, в ноги. Трогай, Кратил, да не спеши – я не собираюсь бежать за вами вприпрыжку.
Повозка медленно покатилась, постукивая колесами на стыках дорожных камней.
– А ведь я знал твоего отца, патриций, – сказал вдруг прорицатель. – Мы с ним вместе участвовали в походе Мария против тевтонов. Гней Децимус Элианий был тогда префектом лагеря VIII легиона, а я состоял при консуле войсковым гаруспиком. При Аквах Секстиевых мы одержали великую победу.
– И твои предсказания, конечно, имели решающее значение? – усмехнулся Элианий. – Скажи-ка лучше, что ждет этот город? – Он показал рукой в сторону чернеющих холмов. – Ты наверняка сам уже не раз задавался подобным вопросом?
– Придет время, и Рим назовут Вечным городом.
– И только-то?
Поллион лег на спину и заложил руки за голову.
– Через двести лет, патриций, он сильно изменится. Вокруг старого Форума снесут множество мелких построек и создадут новые форумы, окруженные еще более величественными сооружениями. Поднимутся новые храмы, появятся триумфальные арки и колонны, в который уже раз перестроят храм Весты, а неподалеку возведут цирк, который станет символом могущества империи. Но… – он сделал паузу, – пройдет еще несколько столетий, и от всего этого ничего не останется. И не потому, что Рим разрушат варвары, просто сами римляне забудут свое прошлое. Как человек, пораженный недугом и проклятый богами, забывает, кто он и что он, так весь римский народ позабудет свои истоки и даже свой родной язык. Придут времена, когда римляне не найдут ничего лучшего, как только пасти коров на заросшем травой Форуме. Они будут бродить меж торчащих из груд мусора колонн, мимо вросшей на треть в землю арки Септимия Севера и ломать голову, что это? Откуда взялись здесь все эти причудливые и бесполезные сооружения? Прогоняя своих коров или свиней мимо Черного Камня, они, забывшие свой язык, не смогут прочесть на нем древнее предостережение: «Если кто осквернит это место, то пусть будет отдан духам подземного мира…» Священный Форум Романум станет городской свалкой, каменоломней и источником прочих строительных материалов. Ломая остатки храмов и цирков, горожане будут строить из них свои уродливые жилища. Статуи богов и капители колонн из каррарского мрамора станут тысячами сжигаться для получения извести. Римляне превратятся в варваров, и, хотя их город будет по-прежнему носить гордое имя, данное ему еще Ромулом, это будет нечто совершенно иное.
Элианий слушал прорицателя и вживую видел все, о чем тот говорил.
– Ты всем рассказываешь эту историю? – спросил он.
– Только тем, кто ее знает и так.
– Зачем же рассказывать тем, кто знает и так?
– Чтобы убедиться, что нет ошибки. – Старик как-то странно засмеялся.
Элианий вздрогнул. Он ощутил недоброе и вдруг понял, что Кратила впереди нет. Лошадь уже давно шла сама собой, а его раба не было ни на ней, ни рядом. Элианий прошел вперед – так и есть. Он вернулся назад – Гамилькара тоже не было. Неужели раб сбежал? Но зачем?
Сенатора прошиб озноб. Он повернулся к повозке и, увидав что полог опущен, резко отдернул его. Внутри никого не было. Только клетка с тем, что он принял вначале за цыплят, но это оказались отрезанные петушиные головы. Каждая смотрела на него и изредка лениво моргала, заволакивая глаз мутно-белой пленкой. Он отшатнулся, бросился вперед, чтобы выпрячь лошадь, и остолбенел: дороги впереди не было! Там не было вообще ничего. Пропасть, край которой был словно срезан острым ножом. Только черное небо, даже не небо, космос, усеянный странными созвездиями. Они мерцали повсюду, даже внизу под ним, а его лошадь спокойно стояла у самого обрыва, потряхивая головой. Элианий бросился назад, но и там, сразу за повозкой, начиналась пропасть. Он огляделся и понял, что находится на маленьком островке, представлявшем собой вырезанный, словно из пирога, кусок Остийской дороги, который парит в бесконечном пространстве без Луны и Солнца.
Лошадь всхрапнула и прянула назад Повозка начала откатываться к обрыву, и он схватился за нее, как за последнее, что у него еще оставалось. И закричал…
– Доминус! – его тряс за плечо Кратил. – Тебе привиделся дурной сон?
Элианий резко открыл глаза и поднял голову. Его руки изо всех сил сжимали борта повозки, и, только поняв, что вырвался из власти ночного кошмара, он смог ослабить хватку и снова откинуться на подушки.
– А где старик? Тот, с клеткой, которого мы подобрали на дороге? – спросил он, прерывисто дыша и уже догадываясь, что услышит в ответ.
– Какой старик, доминус? Мы никого не встречали. Я говорил тебе, что лемуры, в которых ты не веришь, бродят лунными ночами по дорогам и напускают на людей плохие сны и болезни.
Элианий поднялся на локте, Уже почти рассвело. Они стояли в окружении других путников и повозок у Остийских ворот и ждали, когда стража отопрет засовы. Недалеко от них, у самой стены, несколько солдат засыпали землей угли ночного костра. За их действиями сонно наблюдал знакомый Элианию помощник командира южного форта опцион Спурий Гета. Рядом крутилась бездомная собака.
«Не обратиться ли к толковательнице снов Нимфидии?» – подумал, просыпаясь уже окончательно, профессор Вангер.
IX
После тройной казни двадцать второго февраля аресты возобновились снова. Студентов (настоящих и бывших) увозили для беседы в гестапо. Большинство из них быстро отпускали, некоторых задерживали дольше, единицы переводились в тюрьму и оставались там месяцами. Для профессора Вангера это были мучительные дни. Во-первых, он боялся за дочь, особенно после угроз Шнаудера. Во-вторых, он ожидал ареста Курта Хубера, о факте которого знал, но дата которого была ему неизвестна. И когда двадцать восьмого февраля весь университет заговорил о том, что накануне вечером профессора Хубера забрало гестапо, Вангер почувствовал некоторое облегчение.
На этот раз следствие тянулось долго. Прошло не несколько дней, о которых говорилось в книге Шнайдера, а уже несколько месяцев, но повторного суда все не было. Германское правосудие уже доказало свою решительность на примере первой тройки казненных, и теперь перед органами дознания стояла задача тщательно вычистить заразу мятежа и смуты. Был слух об арестах в Гамбурге и где-то еще, но газеты по этому поводу хранили полное молчание.
Среди схваченных в те дни оказался еще один активный член организации «Белая роза» – некий Александр Шморель. Для многих тогда факт его ареста остался незамеченным. Только гестапо знало, что этот уроженец Оренбурга, русский по матери и православный по вере санитар вермахта был одним из главных участников подпольной группы. Его имя всплыло сразу, но с помощью друзей Шурику, как они его называли, удавалось скрываться почти целую неделю. Двадцать четвертого февраля во время воздушного налета на Мюнхен его случайно задержал кто-то из команды противовоздушной обороны и передал в гестапо. По этому делу была арестована и Инге Шолль – сестра Софи и Ганса.
Только в начале лета, шестнадцатого июня, состоялся судебный процесс. Фрейслер не счел нужным приезжать на этот раз. Может быть, поэтому несколько человек отделались тюремным заключением и только двое – Хубер и Шморель – были гильотинированы в тот же день. Поговаривали о произнесенной Куртом Хубером в своем последнем слове смелой обличительной речи, однако в «Народном обозревателе» об этом не было сказано ни слова. На основании ее статьи профессор Вангер сделал для себя долгожданный утешительный вывод: дело «Белой розы» скорее всего закрыто.
Наконец-то он по настоящему вздохнул с облегчением,
X
Ibi deficit orbis.
Ранним холодным утром девятого апреля 1940 года десять немецких эсминцев под покровом тумана каким-то чудом проскочили сторожевые позиции английских кораблей в Вест-фиорде и, взрезая своими острыми форштевнями свинцовые воды Уфут-фиорда, устремились к Нарвику. По мере их продвижения часть кораблей отделялась и веером уходила в стороны, в боковые многомильные отростки Уфут-фиорда, так что к самому Нарвику вышли лишь три эскадренных миноносца. По пути им пришлось преодолеть первое серьезное сопротивление; старый норвежский броненосец «Эйдсволл» и линкор «Норге», получившие по радио сообщение о немцах, начали стрелять, но были быстро отправлены на дно с помощью хитрости, торпед и орудий.
На палубе «Бернда фон Арнима», одного из упомянутых трех немецких эсминцев, закутавшись в шинель, с надетым под стальной шлем шерстяным током, стоял оберфельдфебель Мартин Вангер. Он и еще около двух сотен бледных, измученных морской болезнью солдат и унтер-офицеров 139-го горно-егерского полка напряженно всматривались вперед. В их лица летели снег и клочья тумана, смешанные с холодными солеными брызгами. Штормовая погода за трое суток перехода довела егерей до полного изнеможения. Они вышли шестого апреля из Везермюнде и только теперь наконец-то выбрались из своих коек на палубу, мечтая о суше, как о спасении. Если потребуется, они готовы были вырвать ее зубами у самого Одина.
До полярного лета оставалось еще далеко. Солнечный диск катился по горизонту, почти не отрываясь от него, после чего постепенно погружался в море или за голые заснеженные холмы на северо-западе, но темнота приходила не сразу. На много часов воцарялись сумерки, а после непродолжительной ночи они возвращались снова. Несмотря на апрель, по берегам лежал глубокий снег. С неба он шел и теперь. Море было чертовски холодным, и одна мысль о том, что можешь оказаться в воде, приводила в содрогание.
Это был первый день операции «Везерюбунг». Две тысячи горных стрелков под личным командованием генерал-майора Эдуарда Дитля со скоростью 30 узлов неслись на штурм маленького норвежского городка Нарвика и еще более мелких населенных пунктов, расположенных поблизости. Это был самый северный незамерзающий порт, из которого зимой, когда судоходство в Ботническом заливе прекращалось, в Германию отправлялась шведская железная руда.
Но опасения горцев оказались напрасными. Никто больше не оказал сопротивления, и все эсминцы благополучно достигли берегов. В 8 часов утра Нарвик был уже в руках немцев. Дитль принял капитуляцию местного гарнизона, и к вечеру, преодолев радиопомехи полярных широт, сообщение об этом кое-как добралось до Берлина. В тот же день далеко на юго-западе пали Тронхейм, Берген, Кристиансанн, Ставангер, Эгерсунн и другие более или менее крупные порты Норвегии. Та же участь постигла и столицу, покинутую за несколько часов до вторжения королем и правительством.
Нарвик, представлявший собой маленький городок с двухэтажными домиками, был, как и все другие города королевства, ошеломлен произошедшим. Заснувшие спокойным сном вчера вечером, его несколько тысяч жителей были разбужены донесшейся из тумана непродолжительной перестрелкой и взрывами, а когда окончательно опомнились, по улицам уже деловито шагали немцы.
Однако того, что произошло в тот же день в Дании, здесь не случилось. Престарелый датский король запретил своим генералам оказывать малейшее сопротивление и сдал страну практически без выстрела. Узнав, что с ним обойдутся вполне сносно, он даже похвалил немцев за «блестяще проведенную операцию». Его же брат – король Норвегии Хокон VII – повел себя иначе. Он отказался капитулировать и вести переговоры. Покинув Осло вместе со всем правительством, король бежал на несколько десятков километров на север, призывая народ не подчиняться самопровозглашенному правительству изменника Квислинга. Были моменты, когда король и его люди буквально брели пешком по колено в снегу, в то время как бомбардировщики люфтваффе сносили подчистую деревни, в которых он только что останавливался. Так что очаги сопротивления сохранялись на юге еще некоторое время, в расчете на помощь западных союзников, главным образом англичан и французов.
На следующий день после занятия частями вермахта Нарвика к нему под покровом снежных зарядов подошли несколько британских эсминцев и устроили в фиордах настоящую резню. Сражение было жестоким. Оно возобновилось тринадцатого апреля. Окончательным итогом стало потопление всех немецких кораблей вместе с командиром эскадры коммодором Бонте. Несколько эсминцев были уничтожены огнем более удачливых англичан, другие взорваны или выброшены на мель самими экипажами, когда закончились торпеды и снаряды. На дно отправились и все транспортные суда, пришедшие сюда в соответствии с планом вторжения или оказавшиеся тут по другим причинам. Уфут-фиорд и его ответвления отныне были плотно запечатаны кораблями Грандфлита. Над егерями генерала Дитля начали сгущаться тучи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82