– Объясняю. У тебя, командир, смена хорошая растет. Стратегия, тактика, логическое мышление… Боевая подготовка, наконец.
– Ну, насчет боевой подготовки мы еще посмотрим. Тревожно мне, Петрович!
– Обойдется, Константиныч. Парень с головой. Не чета моей старшей!
Младший сын Норвегова в свое время весьма интересовался старшей дочкой Семиверстова, но та вышла замуж за франка Шарля.
– Что, гуляет? – поинтересовался полковник преувеличенно безразличным тоном.
– Да ну ее! – отозвался зам, – давай лучше выпьем!
– Давай! – согласился Константин Константинович. Поняв намек, начальник штаба извинился и достал из внутреннего кармана бутылку «Перцовой крепкой».
От руки сделанная надпись была тем не менее, весьма актуальна. Только они удобно расселись, в дверь просунулась физиогномия Рябинушкина.
– Еще один «стручок» пожаловал. Виват, Витек!
Зам по тылу смотрел на них, как баран на новый лиловый передник своей хозяйки – недоуменно и выжидающе. Наконец он спросил:
– Вы что, выпиваете?
– Нет, какая поразительная догадливость! – пробормотал Семиверстов. Рябинушкин подошел, и плюхнулся в соседнее кресло, уже гретое сегодня задницей келаря.
– Итак, за что будем пить? – поинтересовался командир. Виктор Вячеславович бросил оценивающий взгляд на сервировку.
– А это что, и вся закуска? – недоуменно спросил он.
– Израиль – государство маленькое, но такое говнистое! Погоди, Вячеславович, у меня где-то тут должен быть зам по тылу.
Полковник, играя в одному ему известную игру, засунул голову под стол и принялся там ковыряться. Рябинушкин пожал плечами и глянул на Семиверстова. Тот проницательно постучал пальцем по лбу. Тогда Виктор Вячеславович ухмыльнулся своим жабьим ртом и раскрыл портфель. Вынув оттуда краюху хлеба, он положил ее на стол. Затем к ней присоединились: брусок свежего сливочного масла, наполнивший кабинет благоуханием сепараторной, и баночку с какой-то красной субстанцией.
Тем временем Норвегов закончил поиски и вылез из-под стола. Увидев изменение количества закуски в качественную сторону, он радостно вскричал:
– Вижу! Вижу своего зама по тылу! – и, потянувшись к холодильнику, достал еще поллитровку.
– Что в баночке? – спросил глотая слюну Семиверстов, не евший с самого обеда.
– Рыбьи яйца, – шепотом ответил Рябинушкин. Тот не понял, открыл банку и обнаружил там крупнозернистую икру.
– Ну, поехали, – скомандовал Норвегов.
На прощание начальник штаба сказал Рябинушкину:
– Ваши рыбьи яйца были восхитительны, а местами просто великолепны!
Недослышавший Норвегов едва не обделался.
Поздним вечером, возвратясь в свою теплую постельку и обнаружив там жену, он пробормотал:
– Ах, ты моя старая перечница!
Проснувшаяся Елизавета Петровна полночи доказывала свою еще не ушедшую молодость.
Глава 33.
И день настал! «Черная акула», патрулировавшая левобережье Днепра, заметила приближение орды. Верхом на лошадках Пржевальского, Восток катился волною на Запад. Сметая все на своем пути, орда подобно саранче оставляла за собой руины городов, горы трупов и испражнений.
Иссык– хан, уверовав в бездарность своих полководцев, сам вел свое непобедимое войско. Непокорный город должен был пасть, ибо не было силы, способной противостоять сынам степи. Мыслящий иначе да захлебнется в собственной крови!
Но самое смешное случилось позавчера. Вновь объявился черниговский князь Брячислав (именно такое имя он носил с рождения) вместе с семью сотнями ратников. Они поднялись на четырех трофейных галерах вверх по Днепру и Березовой речке. Не сморгнув глазом, Брячислав объявил, что его дружина прибыла помочь братьям-славянам отбиваться от супостата. Норвегов гадливо троекратно облобызался с ренегатом и пригласил его на совещание.
Князь появился в офицерском собрании и объявил удивленным военным:
– Спасибо за науку. Вогнали мне, понимаешь, ума в задние ворота – теперь вот пришел на помощь.
Со всевозможной вежливостью черниговца и его дружину отрядили на один из второстепенных участков обороны, а именно – охрану последних километров шляха перед переправой. Кроме того, уже в тайне, ребятне из роты штабных машин выдали оружие и наказали присматривать за неожиданными союзниками – кабы не ударили с тылу. Норвегов меньше всего доверял подобным «сюрпризам».
Наконец, в один из дней, когда солнце уже клони лось к западу, воспаленные глаза старого хитреца увидали вдалеке водную гладь. Это была Великоречка – последняя преграда на пути к заветной цели. Низменная равнина на другом берегу позволяла стать лагерем на пару дней для отдыха перед решающим броском. Лошадки, чуя воду, понеслись резвее и уже скоро путешественников овеяло долгожданной прохладой. Все эти дни солнце палило немилосердно: немало славных багатуров получили солнечные удары и теперь сидели в повозках с мокрыми тряпками на головах.
Старый хан одним из первых форсировал реку и, взобравшись на высокий холм, принялся до рези в глазах всматриваться в заросли лещины, скрывавшей подступы к лесу. Поднеся ладонь к глазам он минут десять осматривал горизонт, а затем гикнул, пришпорил коня и понесся вниз – к своим. Следом понеслись его верные джигиты.
– Что, старый хрен, много высмотрел! – засмеялся Мурашевич, сидящий на толстом суку и глазеющий в бинокль на форсирование Днепра полчищами аваров.
– Мазохисты! – фыркнул Волков.
– Motherfuckerы! – уточнил Володя, – потомственные.
Они торчали здесь уже более суток. Сотня человек против тридцати тысяч кочевников. Такое могло присниться лишь голливудскому режиссеру в наркотическом бреду. Правда, этой сотне не рекомендовалось класть пальцы в рот, но как говаривал пьяный Мухин: «Толпой и батьку бить не страшно». Вместе с солдатами были монахи, десять иноков в черных рясах. Они беззаботно рыскали по лесу в поисках ягод и первых сыроежек. Их безалаберность сильно раздражала Мурашевича, но Андрей только посмеивался с кипятившегося товарища.
– Брось ты, Вовка. Они так беззаботны, потому что вера в наше «сатанинское» оружие безгранична, – успокаивал он приятеля.
– Еще бы бабочек ловили! – бушевал Володя, – маленькие, черненькие, разбегаются точно вши, аж в глазах рябит!
– А что ты им делать прикажешь?
– Да… хоть пускай кресты свои почистят! Если бы у нас в карантине сержант нашел бы хоть одну такую бляху, то пришлось бы выяснять всему взводу: может человек раздеться за пять секунд или нет.
– Брось. Это ведь нереально!
– Так точно, господин лейтенант! Четыре часа занятий показали, что это действительно невозможно. Эй, монахи! – позвал Мурашевич, – ко мне гурьбой!
Святые люди осторожно приблизились.
– Вот что, ребята, – обратился к ним младший лейтенант, – почистили бы вы свои кресты, что ли… Как-то несолидно. Вы же бойцы белоросской церкви… Вот, к примеру, меня убьют, а ты. Брат Кирилл подойдешь меня отпевать с этакой зеленой растопыркой! Так я предупреждаю: вернусь с того света и оттаскаю тебя за бороду.
– Мы бы рады, – пробасил инок, – да…
– Нет, ты только глянь на лик Назаретянина! – распалялся Володя, – это же не святый лик, это – морда последнего забулдыги! Я удивляюсь, как тебя еще молнией не пристукнуло за подобное разгильдяйство!
– Мы бы рады почистить, – торопливо вставил попик, – да нечем.
– Как, нечем! – воскликнул Мурашевич, – на!
Парень извлек из кармана головку пасты имени «Горно-обогатительного института» и торжественно протянул ее брату Кириллу.
– Сделаешь из куска войлока «пидарку», тьфу! Натрешь маленькую войлочную тряпочку вот этим камешком, а затем каждый будет тереть свой крест. Чтобы через два часа ваши распятия блестели, как у кота – яйца! Аминь! К выполнению приступить!
Монахи убежали. Мурашевич самодовольно повернулся к приятелю – тот катался по земле беззвучно хохоча. Владимир удивленно уставился на него:
– Тебя что, гадюка укусила?
– Ой, не могу! – прохрипел посиневший Андрей, – тебе нужно дать игумену пару показательных уроков по управлению монастырем, чтобы все в нем блестело, как у кота… саксофон! Ой, не могу! Старший инок Вовка Мурашевич дрочит вверенное ему подразделение!
Мурашевич обхватил руками сосну и сполз рядом. Два друга кудахтали и закатывались со смеху минут пятнадцать, затем обессилевший Волков встал и поднес к глазам бинокль.
– Ну, чего? – спросил тяжело дышавший Володя.
– Чего-чего! Потерпи чуток! Пусть супостат расслабится.
По лугу растекались и вставали биваком все новые сотни и тысячи. Тут и там вырастали шатры, начинали крутиться дымки. Вскоре ветер донес запах готовящейся пищи.
– Вкусно пахнет, черт побери! – облизываясь, пробурчал Мурашевич.
– Гля! – перебил его Андрей, – шатер для хана ставят!
В самом центре луга несколько десятков басурман ставили огромный шатер с позолоченной окантовкой. Чем дальше, тем труднее было наблюдать за людским муравейником – постепенно свободное пространство исчезало, заполняясь телами людей и лошадей, а также арбами, предназначенными для награбленного и, следовательно, пока пустыми. Яблоко, вздумай оно вдруг упасть, на сыру землю не приземлилось бы точно.
– Вроде и пора… – с сомнением сказал Володя, опуская бинокль.
– Что, дерьмо кончилось? – злорадно сказал Волков, когда кочевники по несколько человек стали просачиваться в лес на поиски хвороста.
– Кизяк каюк! – подтвердил приятель.
– Давай, Вовка, готовь группу перехвата, – сказал Андрей, – я ожидаю в спецмашине. Сдюжишь?
– Не дрейфь! – ответил Мурашевич, – помнишь основной вопрос философии?
– «Что первично, материя или сознание»? Помню. Ответа только не знаю.
– Ответ знал один лишь Мухин. Но он в Париже, – Володя сладко потянулся, – хотя его ответ ты должен знать.
– «Смотря сколько выпьешь!» – усмехнулся Андрей, – так у него на десять бед один ответ. Держись, дружище! Для нас с тобой материя всегда на первом месте.
– А для них? – Володя кивнул в сторону располагавшейся на отдых орды.
– А для них, даже еще больше, чем для нас. Сознание для них – пока не открытая категория.
Андрей шел к усилительной установке, расположенной в зарослях волчьего лыка и скрытой от посторонних глаз. Рядом с ней кучковались монахи и яростно чистили свою амуницию. Улыбнувшись, лейтенант залез в кунг и связался с Серегиным.
– Согласовываем время начала операции, – произнес он в микрофон.
– Время «Ч», – поправили на том конце.
– Ну, хоть и «Ч», – согласился Волков, – предлагаю 22.40 по ямало-ненецкому.
– По какому?
– А как это время еще назвать?
– Убедил. 22.40, принято. До связи!
– Роджер! – вспомнил Андрей какой-то боевик. Отключив микрофон, он откинулся на спинку стула.
– Колдун! – позвал он, – ты свои ящики проверил?
Оператор, Коля Повшебный, бодро кивнул головой, едва не задев своим шнобелем за настольную лампу.
– Все в порядке, командир! Как часики.
Дверь распахнулась и ввалился Мурашевич, волоча за собой связанного человека.
– Так скоро? – удивился Андрей.
– А чего нам! – победно усмехнулся Володя, – знакомься: Кунгуз!
– Кунгуз-Чамар! – отозвался пленный.
– Ну, то что ты «чамар» видно и так, – почесал ухо младший лейтенант, – а теперь слушай сюда: этот дядя тебе поручит выполнить одно задание. Если ты не захочешь его выполнить, то я засуну тебя в задницу твоего боевого «горбунка». Уяснил?
– Короче, – сказал Волков, – «кунгуз» ты, или «чамар», или сам дедушка Пак – это не имеет значения. Ты громко, держа перед собой вот эту штуку, скажешь следующее: «Братья! Если не хотите завтра гнить здесь в виде трупов, то немедленно убирайтесь с белоросской земли!» Если они не начнут убираться, то через час мы атакуем.
– Вам нас не одолеть! – убежденно сказал обрин, – у нас есть горящие опилки и черный огонь.
– Чего? – не понял Мурашевич.
– Порох и нефть, – пояснил Андрей, – секрет, очевидно, сперт у китайцев.
– Ага! – улыбался Кунгуз, – теперь вы, сыновья шакала, поняли, что мы сильнее?
– Сильнее мы! – выпятил челюсть колесом Мурашевич, – у нас есть палки грома, железные повозки, стальные птицы, резиновые дубинки и огненная вода! Понял, ирокез хренов! Говори, что велено!
– Коля, врубай! – приказал Володя.
Повшебный включил рубильник и нажал клавишу «Готовность». Послышался тоненький свист конвертеров.
– Когда махну рукой, можешь говорить, – предупредил «Колдун».
– Сначала я, – сказал Волков, забирая к себе микрофон. Николай дал отмашку.
– От Советского Информбюро! – загремел вверху полуторакиловаттный голос, – нашим узкоглазым и кривоногим друзьям! Сейчас перед вами выступит Заслуженный артист республики Кунгуз Чмо! Ему слово.
– Колись, гнида! – зашипел Мурашевич, взял «языка» за ухо и покрутил против часовой стрелки.
– Бля-а! – раздалось в лесу по-аварски. Далее Кунгуз ровным тоном поведал соплеменникам об ультиматуме противника. Закончив свою речь, он повернулся к Андрею.
– Все. Теперь, росичи, они придут и убьют вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65