Никаких публичных заявлений и протестов не последовало, однако
разговоры не прекращались, - разговоры вполголоса, затихавшие при
появлении народогвардейца или жандарма, разговоры возмущенные,
сочувственные, предательские. Вонарский патриотизм, похоже, был уже не
тот. Исчерпав порожденную Революцией ярость, народ начинал терять вкус к
кровопролитию. Толпа, ежедневно собиравшаяся на площади Равенства, заметно
поредела, что с тревогой отмечали "кормильцы" Кокотты и их хозяева.
Граждане словно очнулись от глубокого похмелья и ощутили пресыщение,
тошноту, стыд или просто усталость. Увы, слишком многие из них оказались
на поверку негодным сосудом, не способным вместить поток изливаемых
экспроприационистами благ.
Решив, что хорошая доза здоровой пропаганды взбодрит затухающий
энтузиазм масс, "Сосед Джумаль" вновь взялся за перо. За одну ночь Уисс
Валёр состряпал апологию на четырнадцать тысяч слов - сочинение до такой
степени косноязычное, бестолковое, изобилующее повторами и отступлениями,
что никакое редактирование не могло привести его в читабельный вид. Только
тут до властей дошло, что они создали для себя проблему, требующую
скорейшего и окончательного решения. Процесс над "бандой Нирьена" был
приостановлен, и перед Народным Трибуналом предстали уцелевшие жертвы
бойни в "Логове", основательно перебинтованные.
Номинальный суд состоялся, разумеется, при закрытых дверях. Решение и
приговор были вынесены с достойной всяческих похвал быстротой, и уже на
другой день - а он выдался по-весеннему солнечный - в пять часов пополудни
преступники, обнаженные и со связанными руками, тряслись в повозке,
которая везла их на площадь Равенства.
Проводить их на казнь собралось много народу. Дружки и подружки
Кокотты, как всегда, толпились у помоста, преисполненные бурных восторгов.
Расставленные в толпе агенты с красными ромбами на одежде, как всегда,
усердно дергались и орали; разносчики громко расхваливали свой нехитрый
товар. И шуму, и толкотни, как всегда, было предостаточно.
Но все это тонуло в мрачном безмолвии народа. Лучи весеннего солнца
падали на море человеческих лиц - застывших, если не сказать - угрюмых.
Собравшиеся отнюдь не походили на жаждущую крови толпу недавнего времени,
и эта разница стала еще заметней, когда с проспекта Аркад с грохотом
выкатила одинокая повозка. Раньше ее появление было бы встречено
остервенелыми криками. Но в этот день вопли наемных крикунов потонули в
великом молчании народа. Молчание это сопровождало студентов на всем
протяжении их последнего пути: когда их высадили из повозки, построили в
ряд у подножия эшафота и одного за другим скормили Кокотте.
Чувствительница, палач и его подручные, как всегда, были на высоте.
Дружки и подружки Кокотты, как и прежде, вопили, махали руками и бросали
красные гвоздики всякий раз, когда на рогах их богини вспыхивал разряд
поглощения. В первых рядах, как всегда, дрались за обрывки окровавленной
веревки. Но подавляющая масса народа застыла в безмолвии, и это было не к
добру.
К счастью, все быстро закончилось: в этот день Кокотте досталась
только одна повозка. Чувствительница завершила трапезу, когда солнце еще и
не думало заходить. Площадь быстро очистилась - горожане исчезли, но в их
тихом уходе было столько немой ненависти, что даже Бирса Валёра проняло.
Он очнулся и поглядел им вслед с недовольной гримасой.
Все говорило о том, что казнь предателей-студентов положит конец
бессмысленной операции Народного Авангарда. Палачи ровным счетом ничего не
достигли. Мало того, что тупые шерринские горожане проявили совершенно
неуместную сентиментальность; допрос захваченных в сущности не дал
результатов. Пыточницы в подвалах "Гробницы" легко сломили несчастных
мальчишек, превратив их в зареванных осведомителей, и извлекли из них
кое-какие сведения, не имеющие, впрочем, отношения к главному. Палачи так
ничего и не узнали о таинственном Кинце во Дерривале и его сообщнице.
29
- Евларк Валёр давал о себе знать? - поинтересовалась Элистэ как-то
вечером, сидя у дядюшки.
- Нет, моя дорогая, - ответил Кинц.
- Мог бы сообщить, что благополучно добрался. После всего, что вы для
него сделали, мог хотя бы спасибо сказать.
- Бедняга поблагодарил меня от всего сердца перед отбытием. Что до
сообщений, так это дело сложное и опасное. Будем считать, что с ним все в
порядке, раз нет других известий.
- Дядюшка, вы и впрямь намерены в одиночку разделаться с этим мерзким
Уиссом Валёром? Кто теперь? Сестра?
- Увы, с ней не так просто. После освобождения Улуара и Евларка их
отца и сестру стерегут с удвоенной бдительностью. Мастерицу Флозину
содержат в "Гробнице", а в эту твердыню я неспособен проникнуть. Пока я
бессилен, и тем не менее положение отнюдь не безнадежно. Я, кажется,
придумал способ, как ее оттуда извлечь, но для этого нужна помощь, и тут,
моя дорогая, я рассчитываю на тебя.
- На меня, дядюшка? Вам нужна моя помощь? Но что я могу?
- Поработать носильщиком. Ага, вижу, ты удивилась. Не тревожься, дитя
мое, я все объясню. Но сперва посмотрим, насколько ты преуспела в
искусстве. Ты выполняла упражнения, как я просил?
- Неукоснительно.
- Отлично. В таком случае будь добра, покажи, чему ты научилась.
Дядюшка Кинц что-то пробормотал и взмахнул рукой. В тот же миг вокруг
потемнело и комнату заполнил густой непроницаемый туман, поглотивший
стены, потолок, обстановку и даже самого Кинца.
Элистэ опешила. Дядюшкины наваждения, как правило, бывали
привлекательны, даже обольстительны, им было трудно противиться. На сей
раз, однако, обошлось без соблазна. Ее удивление возросло, когда в каждом
углу комнаты материализовалось по высокой фигуре - их ослепительная
белизна просвечивала сквозь клубы тумана. Поначалу Элистэ приняла их за
статуи, мраморные изваяния в древнем духе, богоподобные фигуры немыслимого
совершенства. Но она ошиблась. Фигуры действительно напоминали
классические статуи - ниспадающие одежды, правильные черты лица, мертвый
взгляд пустых глаз, - тем не менее они были живые. Это стало ясно, когда
ближайшая фигура медленно воздела вытянутую правую руку. В кулаке у нее
появился слепящий зигзаг молнии. Белая фигура на миг застыла - совершенный
образ карающего божества - и метнула огненную стрелу.
Элистэ невольно вскрикнула, отскочила в сторону и укрылась за
креслом. Молния, с шипением вспоров воздух, пролетела мимо и ударила в пол
в том месте, где она только что стояла. Коврик и половицы вокруг
обуглились. Поразительно. Творения Кинца впервые выказали столь
смертоносную ярость. Элистэ, впрочем, было не до размышлений, ибо уже
вторая фигура подняла руку, нацелив магическую стрелу. И вновь метнулась
жгучая молния, поразив кресло, за которым укрывалась Элистэ. В воздухе
запахло паленым, кресло вспыхнуло. Девушка отшатнулась, но искры, летящие
во все стороны, попали ей на юбку, и ткань загорелась. Она принялась
лихорадочно сбивать пламя, катаясь по полу. Ей почти удалось затушить
огонь, но тут тлеющая оборка подола вспыхнула и пламя язычками поползло
вверх по юбке, обдавая жаром ноги. Огонь жег ее, сжигал заживо...
- Дядюшка Кинц! - завопила Элистэ от боли и смертельного ужаса. -
Дядюшка!
Он не ответил, она его даже не видела. Наверно, он задохнулся от
дыма. Потерял сознание, не способен помочь ни ей, ни себе, повержен своим
же собственным наваждением...
Дядюшка Кинц - и повержен наваждением, тем более им же сотворенным?
Смешно.
И знание, о котором она забыла, поддавшись панике, вновь вернулось к
ней. Ведь все происходящее нереально. А она-то, дурочка, попалась на этот
обман.
Дальше все было просто. Элистэ глубоко вздохнула, собралась с
мыслями, напрягла волю, вспомнила приемы, которые отрабатывала последнее
время, и разом убрала огонь с юбки. Встала, огляделась и сама подивилась,
каким образом, пусть на минуту, этот кукольный театр смог ввести ее в
заблуждение. Туман по-прежнему висел в воздухе, но стал для нее
прозрачным. У камина сидел и внимательно наблюдал за ней дядюшка Кинц.
Кресло, коврик и половицы не претерпели ни малейшего ущерба. Живые белые
статуи продолжали стоять по углам, но теперь она видела их призрачную
нематериальность и не спеша рассматривала их, восхищаясь дядюшкиным
мастерством. Две фигуры воздели руки и одновременно метнули в нее
ослепительные стрелы. Развеять наваждение было проще простого, но из
чистого любопытства Элистэ решила не делать этого. Молнии ударили в цель;
она была готова, но все равно ощутила слабую тень удара - настолько
могущественным было наваждение. Самообладания она не потеряла, но что-то
почувствовала и невольно зажмурилась, когда жгучий блеск ударивших молний
взорвался призрачным сиянием. Наваждение совершенно безвредное, и тем не
менее неприятно. Элистэ сосредоточилась, распознала сквозь туман подлинную
реальность и тем самым развеяла чары. Дым, статуи и призрачные следы
разрушения исчезли. Комната обрела прежний вид.
Элистэ облегченно вздохнула и заметила:
- Чуть было не поддалась.
- Ну, всего на минутку, и сразу преодолела. Только что, дитя мое, ты
развеяла довольно сложное наваждение. Поздравляю! - Кинц улыбнулся,
подошел к ней и поцеловал в щеку. Не успел он, однако, коснуться ее
губами, как из угла послышалось возбужденное гудение и пощелкивание. Дядя
и племянница удивленно обернулись и увидели, что Чувствительница Глориэль
загорелась пульсирующими огнями, а ее полированный металлический купол
дрожит мелкой дрожью.
- Что с ней? - спросила Элистэ, в то время как гудение
Чувствительницы поднялось до пронзительного механического визга.
- Она разволновалась. Мне не следовало целовать тебя в ее
присутствии.
- Почему?
- Это ее расстроило. Бедная моя красавица чувствует себя неуверенно.
Ей требуется любовь, понимание и, в первую очередь, заверения.
- В чем?
- В любви.
- Да неужто она ревнует?
- Попытайся ее понять, дитя мое. Она чрезвычайно ранима, а главное -
ей не хватает самоуверенности.
- Вот уж не сказала бы. Ладно, ладно, дядюшка Кинц, не нужно ничего
объяснять.
- Я прошу тебя не говорить так о ней.
Кинц, опустившись на колени перед обиженной Чувствительницей,
принялся оглаживать ее стеклянные рожки и бормотать какие-то нежности.
Глориэль перестала раздраженно мигать и засияла ровным мягким светом.
Пронзительный механический визг перешел в тихое мурлыканье и пощелкивание
Кинц посмотрел на Элистэ:
- Она пришла в себя. Сейчас самое время к ней обратиться. Иди-ка
сюда, моя дорогая, и положи на нее ладони.
- Я? Зачем? - опешила Элистэ.
- Глориэли нужно привыкнуть к твоему прикосновению, дитя мое, иначе
ты не сумеешь помочь нам нынче ночью.
- А, понимаю... Хорошо. Что вы там говорили о носильщиках?
Элистэ опустилась на колени рядом с дядей и осторожно протянула руку.
- Видишь ли, мой скромный план освобождения мастерицы Флозины Валёр
предполагает участие Глориэли. Глориэль великодушно согласилась помочь, но
нам предстоит решить одну проблему. Дитя мое, просто приложи к ней ладони.
Она не будет против. Обе ладони - вот так. Умница.
Элистэ прикоснулась пальцами к металлической поверхности, затем
прижала ладони к серебристым бокам Глориэли, ожидая то ли отталкивания
мертвой материи, то ли удара. Но она почувствовала под руками всего лишь
тепло и идущую откуда-то изнутри дрожь. Мурлыканье Глориэли перешло в
другую тональность, а огни из золотых превратились в густо-оранжевые.
- Как мило с ее стороны! Полный успех. По-моему, дитя мое, ты
пришлась ей по душе.
"Отнюдь, - подумала Элистэ. - Как и она - мне. Но ради вас, дядюшка,
она меня перетерпит. Не понимаю, откуда пришло ко мне это знание, но
пришло".
- Дивно, дивно, все восхитительно!
- М-м-м... - протянула Элистэ. "Вовсе нет".
- Отлично. Теперь - к делу. Ты мне поможешь, дитя мое?
- С радостью, дядюшка. Что нужно сделать?
- Отнести нынче вечером Глориэль в сады Авиллака. Увы, мне одному не
под силу ее поднять. У юного Дрефа свои дела, а это задание я мог бы
доверить только ему и тебе.
- В сады Авиллака? Но зачем и что будет делать там Глориэль?
- Сперва она освоится. А потом... потом поглядим.
- Дядюшка, вы говорите загадками. Я понимаю, после вы все объясните.
Правда, вы расскажете мне, когда мы будем в Садах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
разговоры не прекращались, - разговоры вполголоса, затихавшие при
появлении народогвардейца или жандарма, разговоры возмущенные,
сочувственные, предательские. Вонарский патриотизм, похоже, был уже не
тот. Исчерпав порожденную Революцией ярость, народ начинал терять вкус к
кровопролитию. Толпа, ежедневно собиравшаяся на площади Равенства, заметно
поредела, что с тревогой отмечали "кормильцы" Кокотты и их хозяева.
Граждане словно очнулись от глубокого похмелья и ощутили пресыщение,
тошноту, стыд или просто усталость. Увы, слишком многие из них оказались
на поверку негодным сосудом, не способным вместить поток изливаемых
экспроприационистами благ.
Решив, что хорошая доза здоровой пропаганды взбодрит затухающий
энтузиазм масс, "Сосед Джумаль" вновь взялся за перо. За одну ночь Уисс
Валёр состряпал апологию на четырнадцать тысяч слов - сочинение до такой
степени косноязычное, бестолковое, изобилующее повторами и отступлениями,
что никакое редактирование не могло привести его в читабельный вид. Только
тут до властей дошло, что они создали для себя проблему, требующую
скорейшего и окончательного решения. Процесс над "бандой Нирьена" был
приостановлен, и перед Народным Трибуналом предстали уцелевшие жертвы
бойни в "Логове", основательно перебинтованные.
Номинальный суд состоялся, разумеется, при закрытых дверях. Решение и
приговор были вынесены с достойной всяческих похвал быстротой, и уже на
другой день - а он выдался по-весеннему солнечный - в пять часов пополудни
преступники, обнаженные и со связанными руками, тряслись в повозке,
которая везла их на площадь Равенства.
Проводить их на казнь собралось много народу. Дружки и подружки
Кокотты, как всегда, толпились у помоста, преисполненные бурных восторгов.
Расставленные в толпе агенты с красными ромбами на одежде, как всегда,
усердно дергались и орали; разносчики громко расхваливали свой нехитрый
товар. И шуму, и толкотни, как всегда, было предостаточно.
Но все это тонуло в мрачном безмолвии народа. Лучи весеннего солнца
падали на море человеческих лиц - застывших, если не сказать - угрюмых.
Собравшиеся отнюдь не походили на жаждущую крови толпу недавнего времени,
и эта разница стала еще заметней, когда с проспекта Аркад с грохотом
выкатила одинокая повозка. Раньше ее появление было бы встречено
остервенелыми криками. Но в этот день вопли наемных крикунов потонули в
великом молчании народа. Молчание это сопровождало студентов на всем
протяжении их последнего пути: когда их высадили из повозки, построили в
ряд у подножия эшафота и одного за другим скормили Кокотте.
Чувствительница, палач и его подручные, как всегда, были на высоте.
Дружки и подружки Кокотты, как и прежде, вопили, махали руками и бросали
красные гвоздики всякий раз, когда на рогах их богини вспыхивал разряд
поглощения. В первых рядах, как всегда, дрались за обрывки окровавленной
веревки. Но подавляющая масса народа застыла в безмолвии, и это было не к
добру.
К счастью, все быстро закончилось: в этот день Кокотте досталась
только одна повозка. Чувствительница завершила трапезу, когда солнце еще и
не думало заходить. Площадь быстро очистилась - горожане исчезли, но в их
тихом уходе было столько немой ненависти, что даже Бирса Валёра проняло.
Он очнулся и поглядел им вслед с недовольной гримасой.
Все говорило о том, что казнь предателей-студентов положит конец
бессмысленной операции Народного Авангарда. Палачи ровным счетом ничего не
достигли. Мало того, что тупые шерринские горожане проявили совершенно
неуместную сентиментальность; допрос захваченных в сущности не дал
результатов. Пыточницы в подвалах "Гробницы" легко сломили несчастных
мальчишек, превратив их в зареванных осведомителей, и извлекли из них
кое-какие сведения, не имеющие, впрочем, отношения к главному. Палачи так
ничего и не узнали о таинственном Кинце во Дерривале и его сообщнице.
29
- Евларк Валёр давал о себе знать? - поинтересовалась Элистэ как-то
вечером, сидя у дядюшки.
- Нет, моя дорогая, - ответил Кинц.
- Мог бы сообщить, что благополучно добрался. После всего, что вы для
него сделали, мог хотя бы спасибо сказать.
- Бедняга поблагодарил меня от всего сердца перед отбытием. Что до
сообщений, так это дело сложное и опасное. Будем считать, что с ним все в
порядке, раз нет других известий.
- Дядюшка, вы и впрямь намерены в одиночку разделаться с этим мерзким
Уиссом Валёром? Кто теперь? Сестра?
- Увы, с ней не так просто. После освобождения Улуара и Евларка их
отца и сестру стерегут с удвоенной бдительностью. Мастерицу Флозину
содержат в "Гробнице", а в эту твердыню я неспособен проникнуть. Пока я
бессилен, и тем не менее положение отнюдь не безнадежно. Я, кажется,
придумал способ, как ее оттуда извлечь, но для этого нужна помощь, и тут,
моя дорогая, я рассчитываю на тебя.
- На меня, дядюшка? Вам нужна моя помощь? Но что я могу?
- Поработать носильщиком. Ага, вижу, ты удивилась. Не тревожься, дитя
мое, я все объясню. Но сперва посмотрим, насколько ты преуспела в
искусстве. Ты выполняла упражнения, как я просил?
- Неукоснительно.
- Отлично. В таком случае будь добра, покажи, чему ты научилась.
Дядюшка Кинц что-то пробормотал и взмахнул рукой. В тот же миг вокруг
потемнело и комнату заполнил густой непроницаемый туман, поглотивший
стены, потолок, обстановку и даже самого Кинца.
Элистэ опешила. Дядюшкины наваждения, как правило, бывали
привлекательны, даже обольстительны, им было трудно противиться. На сей
раз, однако, обошлось без соблазна. Ее удивление возросло, когда в каждом
углу комнаты материализовалось по высокой фигуре - их ослепительная
белизна просвечивала сквозь клубы тумана. Поначалу Элистэ приняла их за
статуи, мраморные изваяния в древнем духе, богоподобные фигуры немыслимого
совершенства. Но она ошиблась. Фигуры действительно напоминали
классические статуи - ниспадающие одежды, правильные черты лица, мертвый
взгляд пустых глаз, - тем не менее они были живые. Это стало ясно, когда
ближайшая фигура медленно воздела вытянутую правую руку. В кулаке у нее
появился слепящий зигзаг молнии. Белая фигура на миг застыла - совершенный
образ карающего божества - и метнула огненную стрелу.
Элистэ невольно вскрикнула, отскочила в сторону и укрылась за
креслом. Молния, с шипением вспоров воздух, пролетела мимо и ударила в пол
в том месте, где она только что стояла. Коврик и половицы вокруг
обуглились. Поразительно. Творения Кинца впервые выказали столь
смертоносную ярость. Элистэ, впрочем, было не до размышлений, ибо уже
вторая фигура подняла руку, нацелив магическую стрелу. И вновь метнулась
жгучая молния, поразив кресло, за которым укрывалась Элистэ. В воздухе
запахло паленым, кресло вспыхнуло. Девушка отшатнулась, но искры, летящие
во все стороны, попали ей на юбку, и ткань загорелась. Она принялась
лихорадочно сбивать пламя, катаясь по полу. Ей почти удалось затушить
огонь, но тут тлеющая оборка подола вспыхнула и пламя язычками поползло
вверх по юбке, обдавая жаром ноги. Огонь жег ее, сжигал заживо...
- Дядюшка Кинц! - завопила Элистэ от боли и смертельного ужаса. -
Дядюшка!
Он не ответил, она его даже не видела. Наверно, он задохнулся от
дыма. Потерял сознание, не способен помочь ни ей, ни себе, повержен своим
же собственным наваждением...
Дядюшка Кинц - и повержен наваждением, тем более им же сотворенным?
Смешно.
И знание, о котором она забыла, поддавшись панике, вновь вернулось к
ней. Ведь все происходящее нереально. А она-то, дурочка, попалась на этот
обман.
Дальше все было просто. Элистэ глубоко вздохнула, собралась с
мыслями, напрягла волю, вспомнила приемы, которые отрабатывала последнее
время, и разом убрала огонь с юбки. Встала, огляделась и сама подивилась,
каким образом, пусть на минуту, этот кукольный театр смог ввести ее в
заблуждение. Туман по-прежнему висел в воздухе, но стал для нее
прозрачным. У камина сидел и внимательно наблюдал за ней дядюшка Кинц.
Кресло, коврик и половицы не претерпели ни малейшего ущерба. Живые белые
статуи продолжали стоять по углам, но теперь она видела их призрачную
нематериальность и не спеша рассматривала их, восхищаясь дядюшкиным
мастерством. Две фигуры воздели руки и одновременно метнули в нее
ослепительные стрелы. Развеять наваждение было проще простого, но из
чистого любопытства Элистэ решила не делать этого. Молнии ударили в цель;
она была готова, но все равно ощутила слабую тень удара - настолько
могущественным было наваждение. Самообладания она не потеряла, но что-то
почувствовала и невольно зажмурилась, когда жгучий блеск ударивших молний
взорвался призрачным сиянием. Наваждение совершенно безвредное, и тем не
менее неприятно. Элистэ сосредоточилась, распознала сквозь туман подлинную
реальность и тем самым развеяла чары. Дым, статуи и призрачные следы
разрушения исчезли. Комната обрела прежний вид.
Элистэ облегченно вздохнула и заметила:
- Чуть было не поддалась.
- Ну, всего на минутку, и сразу преодолела. Только что, дитя мое, ты
развеяла довольно сложное наваждение. Поздравляю! - Кинц улыбнулся,
подошел к ней и поцеловал в щеку. Не успел он, однако, коснуться ее
губами, как из угла послышалось возбужденное гудение и пощелкивание. Дядя
и племянница удивленно обернулись и увидели, что Чувствительница Глориэль
загорелась пульсирующими огнями, а ее полированный металлический купол
дрожит мелкой дрожью.
- Что с ней? - спросила Элистэ, в то время как гудение
Чувствительницы поднялось до пронзительного механического визга.
- Она разволновалась. Мне не следовало целовать тебя в ее
присутствии.
- Почему?
- Это ее расстроило. Бедная моя красавица чувствует себя неуверенно.
Ей требуется любовь, понимание и, в первую очередь, заверения.
- В чем?
- В любви.
- Да неужто она ревнует?
- Попытайся ее понять, дитя мое. Она чрезвычайно ранима, а главное -
ей не хватает самоуверенности.
- Вот уж не сказала бы. Ладно, ладно, дядюшка Кинц, не нужно ничего
объяснять.
- Я прошу тебя не говорить так о ней.
Кинц, опустившись на колени перед обиженной Чувствительницей,
принялся оглаживать ее стеклянные рожки и бормотать какие-то нежности.
Глориэль перестала раздраженно мигать и засияла ровным мягким светом.
Пронзительный механический визг перешел в тихое мурлыканье и пощелкивание
Кинц посмотрел на Элистэ:
- Она пришла в себя. Сейчас самое время к ней обратиться. Иди-ка
сюда, моя дорогая, и положи на нее ладони.
- Я? Зачем? - опешила Элистэ.
- Глориэли нужно привыкнуть к твоему прикосновению, дитя мое, иначе
ты не сумеешь помочь нам нынче ночью.
- А, понимаю... Хорошо. Что вы там говорили о носильщиках?
Элистэ опустилась на колени рядом с дядей и осторожно протянула руку.
- Видишь ли, мой скромный план освобождения мастерицы Флозины Валёр
предполагает участие Глориэли. Глориэль великодушно согласилась помочь, но
нам предстоит решить одну проблему. Дитя мое, просто приложи к ней ладони.
Она не будет против. Обе ладони - вот так. Умница.
Элистэ прикоснулась пальцами к металлической поверхности, затем
прижала ладони к серебристым бокам Глориэли, ожидая то ли отталкивания
мертвой материи, то ли удара. Но она почувствовала под руками всего лишь
тепло и идущую откуда-то изнутри дрожь. Мурлыканье Глориэли перешло в
другую тональность, а огни из золотых превратились в густо-оранжевые.
- Как мило с ее стороны! Полный успех. По-моему, дитя мое, ты
пришлась ей по душе.
"Отнюдь, - подумала Элистэ. - Как и она - мне. Но ради вас, дядюшка,
она меня перетерпит. Не понимаю, откуда пришло ко мне это знание, но
пришло".
- Дивно, дивно, все восхитительно!
- М-м-м... - протянула Элистэ. "Вовсе нет".
- Отлично. Теперь - к делу. Ты мне поможешь, дитя мое?
- С радостью, дядюшка. Что нужно сделать?
- Отнести нынче вечером Глориэль в сады Авиллака. Увы, мне одному не
под силу ее поднять. У юного Дрефа свои дела, а это задание я мог бы
доверить только ему и тебе.
- В сады Авиллака? Но зачем и что будет делать там Глориэль?
- Сперва она освоится. А потом... потом поглядим.
- Дядюшка, вы говорите загадками. Я понимаю, после вы все объясните.
Правда, вы расскажете мне, когда мы будем в Садах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125