он не таял, как облитая водой несчастная колдунья Бастинда, и тем не менее, чем дольше мы сидели, тем больше он как будто выцветал или уменьшался или сокращался. Казалось, из него прямо на глазах выходит газ или воздух.
— Послушайте, хочу вам на прощание сказать еще кое-что. Правда, мне уже трудно говорить, да и все мне уже трудно, но все же советую вам меня выслушать. Я постараюсь говорить достаточно ясно, чтобы вы смогли меня понять. Человечество всегда уделяло слишком много внимания мертвым. Смерть была фундаментальной частью самой жизни. Не совершайте подобной ошибки, Гарри. Забудьте о смерти. Она никогда не являлась частью Божьего замысла. Человек сам изобрел смерть, и до тех пор, пока он благоговеет перед ней, Бог позволяет ей существовать. — Он снова попытался и на сей раз все-таки сумел подняться и дотащиться до двери. — Станьте угрозой для мертвых. Пусть они боятся того, что вы создаете. Всякий человек, любящий свою работу, забывает о мертвых, даже о своих. Любая человеческая работа, особенно завершенная, снова и снова показывает им, сколь они неполноценны.
Встреча с представителями «Creditanstalt-Bank» затянулась, и большинство присутствующих в комнате уже устало обвисли в креслах, как утомленные пятиклассники на уроке арифметики. К счастью, секретарша позвала меня к телефону, причем звонящий, похоже, произвел на нее глубокое впечатление. Это оказался представитель султана Сару. Мне было сообщено, что Его Величество со своей нареченной решили почтить нас своим присутствием на Dachgleiche в знак поддержки как австрийского народа, так и музея.
— И когда же Их Высочества присоединятся к нам? — спросил я.
— Волею Божьей, через неделю, — ответил мой собеседник. После этого я услышал зловещий негромкий щелчок, который издает телефон, когда нажата кнопка «пауза».
— Гарри, это ты?
— Боже ты мой, никак это Фанни Невилл собственной персоной. Как поживаете, моя королева?
— Не напрягай меня, Гарри. Я просто хотела увериться, что ты тоже там будешь. Нам с тобой нужно поговорить. Только не пытайся догадаться о чем, поскольку все равно ошибешься. Так ты будешь там или нет?
— Послушай, куколка, ведь это мое здание. Естественно, буду.
— Как Клэр?
— С ней все в порядке. Она тоже приедет на праздник. Молчание, продолжавшееся очень, очень долго.
— О чем ты хочешь со мной поговорить, Фанни? Когда мы встретились в последний раз, ты поставила мне подножку. И у меня создалось впечатление, что больше тебе сказать нечего.
— Тогда так оно и было, но теперь нам нужно кое-о-чем переговорить. Ладно, мне нужно идти. Нам пора уезжать отсюда. Я как-то не привыкла, чтобы меня бомбили в собственном доме.
Конец двадцатого века — эра Обездоленных. Раз за разом, Давиды — будь то северные вьетнамцы, Аятолла Хомейни, даже «Нью-Йорк Джетс», — побеждали Голиафов — армию Соединенных Штатов, шаха Ирана, «Балтимор Колтс» — громили налево и направо до тех пор, пока вообще не исчезло такое понятие, как «заранее предопределенный исход».
Сарийская армия громила бойцов сопротивления Ктулу во всех крупных сражениях на протяжении шести месяцев. Это было неоспоримо. Ктулу вроде бы пришло самое время тащить свою задницу обратно в горные логова и с тоской взирать оттуда на победителей. Это было бы разумно. Но как сказочная птица Феникс, повстанцы раз за разом возрождались из пепла и снова бросались в бой. Поначалу этого следовало ожидать — типичная для большинства революционеров готовность сражаться до конца, страсть и энтузиазм. Потом это стало досадным недоразумением — когда же эти ребята наконец сдадутся? Ведь мы же выиграли сражение, разве нет? В конце концов Феникс превратился в монстра из фильма ужасов, который, независимо от того, сколько раз его пристреливали/пыряли/сжигали, возрождался, каждый раз становясь сильнее, чем прежде. Они захватили Вади-Зехид, где вырезали всех до единого пленных, которых им удалось захватить. В Чеддии было еще хуже. Видимо, они, как и Мурнгин из Австралии, верили, что дух мертвого врага вселяется в тело убившего его человека, который от этого становится вдвое крупнее и сильнее. Когда один французский журналист узнал, что многие из ближайших приспешников Ктулу кастрировали себя в знак преданности вождю, все сразу вспомнили русскую секту скопцов или «белых голубей». Этакая милая маленькая секта, где ради веры мужчины лишали себя мужских причиндалов, а женщины отрезали себе груди. При этом сектанты утверждали, будто сделать это велел им Бог. Тот же самый журналист, перед тем как исчезнуть с концами при исключительно подозрительных обстоятельствах во время визита к Ктулу и его монстрам, задал вождю вопрос: как могут его бойцы поступать с собой таким варварским образом. «Есть только герои и мертвецы, мсье. Если вы знаете, что человек, с которым вам предстоит сражаться, убив вас, может съесть ваше тело, ваше желание биться с ним станет гораздо меньше, верно? Кроме того, наши враги вовсе не люди. Они — исчадия ада, семя мертвых, тянущееся к жизни». Если бы этот старый придурок стоял где-нибудь на углу нью-йоркской улицы и проповедовал то, что говорил в интервью, людям достаточно бы было лишь разок взглянуть на него, чтобы поспешить убраться подальше. Но здесь он был Ктулу, лидером победоносной войны против правительства Сару.
В Целль-ам-Зее, когда речь заходила о том, что натворит этот людоед, если когда-нибудь придет к власти, люди обычно опускали глаза или отворачивались так, будто кто-то внезапно испортил воздух. Мы-то знали, каковы будут последствия его победы, но кому же охота говорить об этом? Особенно при том, что именно мы строили гигантское здание для его противников, известных как семя мертвых. Когда сарийский посол в Катаре и вся его семья были расстреляны из пулемета прямо перед зданием тамошнего посольства, Палм отправился в Вену и вернулся с еще семью охранниками, которые якобы были специально обучены технике контринфильтрации. Их присутствие позволило нам ощутить себя одновременно и в большей безопасности, и более уязвимыми. На протяжении недели этих охранников почти никто не видел и не слышал. Палм заверил меня, что они лучшие в своем деле, но также и безмолвно дал понять, что не желал бы распространяться на их счет. Поэтому я заткнулся и продолжал работать.
Хазенхюттль так больше и не появлялся. Вечером накануне приезда Клэр я отправился к тому штабелю досок, где мы с ним разговаривали, и немного поболтал с ним, где бы он сейчас ни находился. Я сказал ему, что с каждым днем становлюсь все увереннее в отношении будущего музея. Я рассказывал ему о своих идеях и вопросах, возникших у меня во время чтения Корана и Библии, и о том, что собираюсь попросить Клэр жить со мной. Я делился с ним путанными обрывками мыслей и желаний, надежд и тревог. Закончив и почувствовав даже какое-то смущение от того, что говорил с призраком ангела, я вдруг понял, что почти ничем из всего этого не делился с Мортоном Палмом. И не потому, что мне не хотелось, или я пытался что-то от него скрыть. Просто не рассказывал, и все. Поднявшись с досок и отряхнув руки, я сказал своему невидимому Надзирателю: «Теперь, когда тебя нет, ты стал моим другом!»
Если бы я не уклонился, она угодила бы мне прямо по лицу. Это было похоже на прекрасную сцену из какого-то фильма — Кларк Гейбл note 81 ждет в аэропорту с букетом роз в руках, Кэрол Ломбард появляется в зале прибытия и, увидев его, широко улыбается. Дорогой! Они сливаются в поцелуе, затмевающем любые другие поцелуи. Только Кэрол не отвечает на поцелуй, а отвешивает тому, кто ее целует, звонкую пощечину.
Клэр появилась в зале, улыбающаяся и выглядящая просто потрясающе. Волосы ее стали короче, и она была в джинсах и бейсбольном жилете, подчеркивавшем ее длинные ноги и широкие плечи. Грима у нее на лице было больше, чем обычно. Я представил себе, как она стоит в крошечном туалете самолета, одной рукой накладывая тушь, а другой при этом опираясь о стену. Я представил себе ее кресло в самолете: никаких смятых пластиковых стаканчиков в кармашке сидения впереди, никакого скомканного одеяла на полу. Ее журнал или книжка — как новенькие, и лежат там, где надо. В этом вся Клэр. Она всегда была очень эмоциональной, но исключительно аккуратной. Она предпочитала яркие цвета и фасоны, но точно знала, как их использовать наилучшим образом.
— Привет, милая! — Я протянул ей букет, и в тот же момент она взмахнула рукой. Я уклонился. Мать время от времени, когда я особенно наглел, лупила меня ремнем, а приобретенные в детстве навыки остаются на всю жизнь. Клэр промахнулась, но я почувствовал на лице ветерок от пронесшейся совсем рядом ладони. Я подумал, что это шутка, но стоило мне приглядеться к ней, как я понял, что она вовсе не шутит.
— Я вообще не знаю, зачем я здесь! Не знаю, зачем улетела из Лос-Анджелеса! Ты мерзавец! Почему я должна любить тебя? Насколько бы все было проще, если бы я тебя не любила!
— Клэр…
Тыльной стороной ладони она выбила у меня из рук цветы. Воздух наполнился красным и зеленым. Мы наблюдали за ними, как и все, кто стоял по соседству с нами.
— Клэр…
Она подошла к ближайшему цветку и начала его топтать.
— Ты всю жизнь достаешь меня, Гарри, и чертовски трудно выносить тебя и твое эго так долго. Но я все терплю, потому что люблю тебя и считаю, что в тебе есть величие. Но ты предал меня, сукин ты сын!
— Что? Как это?
К нам подошел полицейский и на ломаном английском спросил, что случилось. Я взял Клэр под руку и через плечо сказал копу, что у моей жены был трудный перелет и она себя плохо чувствует. Она вырвала у меня руку и заявила:
— Я прекрасно себя чувствую. Убери свои лапы.
С этими словами она двинулась вперед. Я взглянул на копа, растерянно пожал плечами и бросился за ней.
На выдаче багажа Клэр вообще не желала со мной разговаривать. Когда я попытался что-то сказать, она сердито топнула ногой и сказала:
— Я тебя не слышу. Можешь не стараться. Я тебя не слышу.
После этого я счел за лучшее помолчать. Не знаю даже что бы я делал, если бы, получив вещи, она отказалась идти со мной. Что же тогда — оглушить ее ударом по голове и погрузить в багажник? Правда, она, слава Богу, пошла, но первые полчаса поездки прошли в полном молчании. Я спросил, может, включить музыку? Молчание. Не голодна ли она? Молчание. Не хочется ли ей убить меня? Она бросила на меня взгляд, от которого, наверное, покрылось бы льдом и Солнце. Наверное, лучше было бы остановить машину и наконец выяснить наши отношения, но есть что-то гипнотическое в езде на большой скорости, и я надеялся, что вскоре она тоже успокоится. Я был так рад ее видеть. Мне хотелось обнять ее и поцеловать и столько всего ей рассказать, но я молчал.
Минут через сорок пять я краешком глаза заметил движение и понял, что она повернула голову и смотрит на меня.
— Знаешь, а мне звонила Фанни.
Я кивнул. Если бы я сказал что-нибудь не то, она снова могла бы замкнуться в молчании. — -Она позвонила и сказала, что хочет поговорить о тебе. Теперь, когда она выходит замуж и между вами больше ничего быть не может, она решила кое-что мне рассказать.
Я заметил табличку, указывающую, что в двух километрах находится площадка для отдыха. Я включил указатель поворота, давая другим водителям знак, что перехожу на более медленную полосу. Если сейчас мне предстояло услышать то, что я предполагал, то пусть лучше это произойдет не на ходу. Мне обязательно нужно было смотреть при этом Клэр в глаза. Фанни обладала множеством недостатков, и одним из них был исключительно злой язык. Если она чувствовала себя по-настоящему обиженной, то кто-то обязательно должен был заплатить за ее боль. Горе несчастному, которого она избрала своей мишенью. После нашего с ней разрыва, хоть он и произошел по ее инициативе, меня не оставляло ощущение, что она обязательно сделает какую-нибудь гадость. Но проходили недели, мои подозрения постепенно испарились, и я решил, что свою обиду она уже выразила, первой объявив о прекращении наших отношений. Я ошибался. Ей не достаточно было просто послать меня подальше. Именно поэтому она спросила про Клэр в тот день, когда мы говорили по телефону. Зная нечто такое, чего не знал я, она ожидала, что это сработает, как бомба с часовым механизмом. Кажется, есть такая разновидность жука или змеи, которая может много лет спокойно спать под землей, а потом пробуждается только для того, чтобы высунуть голову наружу и укусить любое живое существо, которому не посчастливится проходить мимо? Если нет, то должна была бы быть. В этом случае ученые вполне могли бы назвать ее гадюкой Невилл.
— Ты знаешь, о чем я говорю?
Мы как раз подкатили к съезду на площадку для отдыха. Я притормозил и свернул.
— Не знаю. А что ты имеешь в виду?
— Что я имею в виду, Гарри? Я имею в виду тот вечер, когда мы с тобой ходили обедать к Лоури. Куда ты отправился потом? Помнишь, ты тогда сказал, что тебе, мол, нужно еще поработать, а я тебе поверила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Послушайте, хочу вам на прощание сказать еще кое-что. Правда, мне уже трудно говорить, да и все мне уже трудно, но все же советую вам меня выслушать. Я постараюсь говорить достаточно ясно, чтобы вы смогли меня понять. Человечество всегда уделяло слишком много внимания мертвым. Смерть была фундаментальной частью самой жизни. Не совершайте подобной ошибки, Гарри. Забудьте о смерти. Она никогда не являлась частью Божьего замысла. Человек сам изобрел смерть, и до тех пор, пока он благоговеет перед ней, Бог позволяет ей существовать. — Он снова попытался и на сей раз все-таки сумел подняться и дотащиться до двери. — Станьте угрозой для мертвых. Пусть они боятся того, что вы создаете. Всякий человек, любящий свою работу, забывает о мертвых, даже о своих. Любая человеческая работа, особенно завершенная, снова и снова показывает им, сколь они неполноценны.
Встреча с представителями «Creditanstalt-Bank» затянулась, и большинство присутствующих в комнате уже устало обвисли в креслах, как утомленные пятиклассники на уроке арифметики. К счастью, секретарша позвала меня к телефону, причем звонящий, похоже, произвел на нее глубокое впечатление. Это оказался представитель султана Сару. Мне было сообщено, что Его Величество со своей нареченной решили почтить нас своим присутствием на Dachgleiche в знак поддержки как австрийского народа, так и музея.
— И когда же Их Высочества присоединятся к нам? — спросил я.
— Волею Божьей, через неделю, — ответил мой собеседник. После этого я услышал зловещий негромкий щелчок, который издает телефон, когда нажата кнопка «пауза».
— Гарри, это ты?
— Боже ты мой, никак это Фанни Невилл собственной персоной. Как поживаете, моя королева?
— Не напрягай меня, Гарри. Я просто хотела увериться, что ты тоже там будешь. Нам с тобой нужно поговорить. Только не пытайся догадаться о чем, поскольку все равно ошибешься. Так ты будешь там или нет?
— Послушай, куколка, ведь это мое здание. Естественно, буду.
— Как Клэр?
— С ней все в порядке. Она тоже приедет на праздник. Молчание, продолжавшееся очень, очень долго.
— О чем ты хочешь со мной поговорить, Фанни? Когда мы встретились в последний раз, ты поставила мне подножку. И у меня создалось впечатление, что больше тебе сказать нечего.
— Тогда так оно и было, но теперь нам нужно кое-о-чем переговорить. Ладно, мне нужно идти. Нам пора уезжать отсюда. Я как-то не привыкла, чтобы меня бомбили в собственном доме.
Конец двадцатого века — эра Обездоленных. Раз за разом, Давиды — будь то северные вьетнамцы, Аятолла Хомейни, даже «Нью-Йорк Джетс», — побеждали Голиафов — армию Соединенных Штатов, шаха Ирана, «Балтимор Колтс» — громили налево и направо до тех пор, пока вообще не исчезло такое понятие, как «заранее предопределенный исход».
Сарийская армия громила бойцов сопротивления Ктулу во всех крупных сражениях на протяжении шести месяцев. Это было неоспоримо. Ктулу вроде бы пришло самое время тащить свою задницу обратно в горные логова и с тоской взирать оттуда на победителей. Это было бы разумно. Но как сказочная птица Феникс, повстанцы раз за разом возрождались из пепла и снова бросались в бой. Поначалу этого следовало ожидать — типичная для большинства революционеров готовность сражаться до конца, страсть и энтузиазм. Потом это стало досадным недоразумением — когда же эти ребята наконец сдадутся? Ведь мы же выиграли сражение, разве нет? В конце концов Феникс превратился в монстра из фильма ужасов, который, независимо от того, сколько раз его пристреливали/пыряли/сжигали, возрождался, каждый раз становясь сильнее, чем прежде. Они захватили Вади-Зехид, где вырезали всех до единого пленных, которых им удалось захватить. В Чеддии было еще хуже. Видимо, они, как и Мурнгин из Австралии, верили, что дух мертвого врага вселяется в тело убившего его человека, который от этого становится вдвое крупнее и сильнее. Когда один французский журналист узнал, что многие из ближайших приспешников Ктулу кастрировали себя в знак преданности вождю, все сразу вспомнили русскую секту скопцов или «белых голубей». Этакая милая маленькая секта, где ради веры мужчины лишали себя мужских причиндалов, а женщины отрезали себе груди. При этом сектанты утверждали, будто сделать это велел им Бог. Тот же самый журналист, перед тем как исчезнуть с концами при исключительно подозрительных обстоятельствах во время визита к Ктулу и его монстрам, задал вождю вопрос: как могут его бойцы поступать с собой таким варварским образом. «Есть только герои и мертвецы, мсье. Если вы знаете, что человек, с которым вам предстоит сражаться, убив вас, может съесть ваше тело, ваше желание биться с ним станет гораздо меньше, верно? Кроме того, наши враги вовсе не люди. Они — исчадия ада, семя мертвых, тянущееся к жизни». Если бы этот старый придурок стоял где-нибудь на углу нью-йоркской улицы и проповедовал то, что говорил в интервью, людям достаточно бы было лишь разок взглянуть на него, чтобы поспешить убраться подальше. Но здесь он был Ктулу, лидером победоносной войны против правительства Сару.
В Целль-ам-Зее, когда речь заходила о том, что натворит этот людоед, если когда-нибудь придет к власти, люди обычно опускали глаза или отворачивались так, будто кто-то внезапно испортил воздух. Мы-то знали, каковы будут последствия его победы, но кому же охота говорить об этом? Особенно при том, что именно мы строили гигантское здание для его противников, известных как семя мертвых. Когда сарийский посол в Катаре и вся его семья были расстреляны из пулемета прямо перед зданием тамошнего посольства, Палм отправился в Вену и вернулся с еще семью охранниками, которые якобы были специально обучены технике контринфильтрации. Их присутствие позволило нам ощутить себя одновременно и в большей безопасности, и более уязвимыми. На протяжении недели этих охранников почти никто не видел и не слышал. Палм заверил меня, что они лучшие в своем деле, но также и безмолвно дал понять, что не желал бы распространяться на их счет. Поэтому я заткнулся и продолжал работать.
Хазенхюттль так больше и не появлялся. Вечером накануне приезда Клэр я отправился к тому штабелю досок, где мы с ним разговаривали, и немного поболтал с ним, где бы он сейчас ни находился. Я сказал ему, что с каждым днем становлюсь все увереннее в отношении будущего музея. Я рассказывал ему о своих идеях и вопросах, возникших у меня во время чтения Корана и Библии, и о том, что собираюсь попросить Клэр жить со мной. Я делился с ним путанными обрывками мыслей и желаний, надежд и тревог. Закончив и почувствовав даже какое-то смущение от того, что говорил с призраком ангела, я вдруг понял, что почти ничем из всего этого не делился с Мортоном Палмом. И не потому, что мне не хотелось, или я пытался что-то от него скрыть. Просто не рассказывал, и все. Поднявшись с досок и отряхнув руки, я сказал своему невидимому Надзирателю: «Теперь, когда тебя нет, ты стал моим другом!»
Если бы я не уклонился, она угодила бы мне прямо по лицу. Это было похоже на прекрасную сцену из какого-то фильма — Кларк Гейбл note 81 ждет в аэропорту с букетом роз в руках, Кэрол Ломбард появляется в зале прибытия и, увидев его, широко улыбается. Дорогой! Они сливаются в поцелуе, затмевающем любые другие поцелуи. Только Кэрол не отвечает на поцелуй, а отвешивает тому, кто ее целует, звонкую пощечину.
Клэр появилась в зале, улыбающаяся и выглядящая просто потрясающе. Волосы ее стали короче, и она была в джинсах и бейсбольном жилете, подчеркивавшем ее длинные ноги и широкие плечи. Грима у нее на лице было больше, чем обычно. Я представил себе, как она стоит в крошечном туалете самолета, одной рукой накладывая тушь, а другой при этом опираясь о стену. Я представил себе ее кресло в самолете: никаких смятых пластиковых стаканчиков в кармашке сидения впереди, никакого скомканного одеяла на полу. Ее журнал или книжка — как новенькие, и лежат там, где надо. В этом вся Клэр. Она всегда была очень эмоциональной, но исключительно аккуратной. Она предпочитала яркие цвета и фасоны, но точно знала, как их использовать наилучшим образом.
— Привет, милая! — Я протянул ей букет, и в тот же момент она взмахнула рукой. Я уклонился. Мать время от времени, когда я особенно наглел, лупила меня ремнем, а приобретенные в детстве навыки остаются на всю жизнь. Клэр промахнулась, но я почувствовал на лице ветерок от пронесшейся совсем рядом ладони. Я подумал, что это шутка, но стоило мне приглядеться к ней, как я понял, что она вовсе не шутит.
— Я вообще не знаю, зачем я здесь! Не знаю, зачем улетела из Лос-Анджелеса! Ты мерзавец! Почему я должна любить тебя? Насколько бы все было проще, если бы я тебя не любила!
— Клэр…
Тыльной стороной ладони она выбила у меня из рук цветы. Воздух наполнился красным и зеленым. Мы наблюдали за ними, как и все, кто стоял по соседству с нами.
— Клэр…
Она подошла к ближайшему цветку и начала его топтать.
— Ты всю жизнь достаешь меня, Гарри, и чертовски трудно выносить тебя и твое эго так долго. Но я все терплю, потому что люблю тебя и считаю, что в тебе есть величие. Но ты предал меня, сукин ты сын!
— Что? Как это?
К нам подошел полицейский и на ломаном английском спросил, что случилось. Я взял Клэр под руку и через плечо сказал копу, что у моей жены был трудный перелет и она себя плохо чувствует. Она вырвала у меня руку и заявила:
— Я прекрасно себя чувствую. Убери свои лапы.
С этими словами она двинулась вперед. Я взглянул на копа, растерянно пожал плечами и бросился за ней.
На выдаче багажа Клэр вообще не желала со мной разговаривать. Когда я попытался что-то сказать, она сердито топнула ногой и сказала:
— Я тебя не слышу. Можешь не стараться. Я тебя не слышу.
После этого я счел за лучшее помолчать. Не знаю даже что бы я делал, если бы, получив вещи, она отказалась идти со мной. Что же тогда — оглушить ее ударом по голове и погрузить в багажник? Правда, она, слава Богу, пошла, но первые полчаса поездки прошли в полном молчании. Я спросил, может, включить музыку? Молчание. Не голодна ли она? Молчание. Не хочется ли ей убить меня? Она бросила на меня взгляд, от которого, наверное, покрылось бы льдом и Солнце. Наверное, лучше было бы остановить машину и наконец выяснить наши отношения, но есть что-то гипнотическое в езде на большой скорости, и я надеялся, что вскоре она тоже успокоится. Я был так рад ее видеть. Мне хотелось обнять ее и поцеловать и столько всего ей рассказать, но я молчал.
Минут через сорок пять я краешком глаза заметил движение и понял, что она повернула голову и смотрит на меня.
— Знаешь, а мне звонила Фанни.
Я кивнул. Если бы я сказал что-нибудь не то, она снова могла бы замкнуться в молчании. — -Она позвонила и сказала, что хочет поговорить о тебе. Теперь, когда она выходит замуж и между вами больше ничего быть не может, она решила кое-что мне рассказать.
Я заметил табличку, указывающую, что в двух километрах находится площадка для отдыха. Я включил указатель поворота, давая другим водителям знак, что перехожу на более медленную полосу. Если сейчас мне предстояло услышать то, что я предполагал, то пусть лучше это произойдет не на ходу. Мне обязательно нужно было смотреть при этом Клэр в глаза. Фанни обладала множеством недостатков, и одним из них был исключительно злой язык. Если она чувствовала себя по-настоящему обиженной, то кто-то обязательно должен был заплатить за ее боль. Горе несчастному, которого она избрала своей мишенью. После нашего с ней разрыва, хоть он и произошел по ее инициативе, меня не оставляло ощущение, что она обязательно сделает какую-нибудь гадость. Но проходили недели, мои подозрения постепенно испарились, и я решил, что свою обиду она уже выразила, первой объявив о прекращении наших отношений. Я ошибался. Ей не достаточно было просто послать меня подальше. Именно поэтому она спросила про Клэр в тот день, когда мы говорили по телефону. Зная нечто такое, чего не знал я, она ожидала, что это сработает, как бомба с часовым механизмом. Кажется, есть такая разновидность жука или змеи, которая может много лет спокойно спать под землей, а потом пробуждается только для того, чтобы высунуть голову наружу и укусить любое живое существо, которому не посчастливится проходить мимо? Если нет, то должна была бы быть. В этом случае ученые вполне могли бы назвать ее гадюкой Невилл.
— Ты знаешь, о чем я говорю?
Мы как раз подкатили к съезду на площадку для отдыха. Я притормозил и свернул.
— Не знаю. А что ты имеешь в виду?
— Что я имею в виду, Гарри? Я имею в виду тот вечер, когда мы с тобой ходили обедать к Лоури. Куда ты отправился потом? Помнишь, ты тогда сказал, что тебе, мол, нужно еще поработать, а я тебе поверила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43