Особенно врезались мне в память две увиденные по дороге сценки. Первая — это маленький мальчик с верблюдом на веревке, стоящий на фоне рекламы сименсовских телекоммуникаций. На рекламном щите был изображен космический спутник, испускающий шербетово-зеленый луч света на сексуально красную телефонную трубку в сексуально белой европейской руке. Что мог значить спутник для этого мальчишки? Или телефон? Когда мы проносились мимо, верблюд повернул голову и проводил нас взглядом.
Картинка номер два представляла собой рекламу кока-колы, встретившуюся нам через несколько миль после первой. Она была мне хорошо знакома, поскольку точно такие же красуются и у нас в Калифорнии. Только здесь в самом центре плаката зияла дыра с обугленными краями — как раз на том месте, где должно было быть хорошенькое женское личико. Осталась в живых лишь рука, сжимающая покрытую инеем бутылочку самого популярного в мире напитка.
— Что здесь произошло? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Выстрел из гранатомета, — хором ответили Хассан и его телохранитель.
— Но зачем кому-то понадобилось стрелять в рекламу?
— Потому что кока-кола не просто напиток, Радклифф. Это Америка. Вы хоть представляете, сколько народу в этой части света ненавидит вашу страну?
— В таком случае, принц, и я могу открыть вам один секрет. В Америке тоже не слишком обожают ваш Средний Восток. Я уже устал слушать, как мою страну смешивают с дерьмом. Если уж мы и впрямь такое дерьмо, то почему же весь остальной мир столь во многом пытается нам подражать? Как получается, что террористы в Бейруте носят футболки с изображением Майкла Джексона? А японцы составляют свои прогнозы погоды с помощью наших компьютеров «Крэй»? Почему вы сами, если так нас презираете, получали образование в нашей стране?
В машине воцарилось гробовое молчание. Правда, сидящий впереди Хассан не стал оборачиваться, чтобы смерить меня гневным взглядом, зато водитель то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида, пронзая меня лазерами своих глаз. Думаю, он хотел испепелить меня, но, однако, каждый раз, встречаясь с ним взглядом, я широко улыбался. А один раз даже произнес:
— Кстати, а вы знаете, что в Финляндии треть всех архитекторов — женщины?
То немногое, что я успел в тот первый день разглядеть в Баззафе, не произвело на меня впечатления и даже разочаровало. Современного вида город, выстроенный на холмистой местности и в основном состоящий из безликих сляпанных на скорую руку бетонных коробок. Воздух пах кардамоном, пылью и жарящимся мясом. В центре города посреди потока машин и записанных на пленку призывов к молитве, разносящихся из динамиков на минаретах, раскинулся обширный живописный рынок под открытым небом. Только он и мог дать представление о том, какова была здешняя жизнь много-много лет назад. Неподалеку от него виднелись развалины греческого амфитеатра, над которыми будто насмехались торчащие вокруг рекламы сигарет «Мальборо», джинсов «Джимми» и уродливые, в пятнах, многоквартирные дома с развешанным на балконах бельем. Древний театр вызывал, скорее, сочувствие, чем благоговение или восторг перед той красотой, которая в нем еще сохранилась. Читайте статью Гарри Радклиффа на эту тему под названием: «Донкихотствующий Колизей и кинотеатр для автомобилистов».
Судя по тому, как шофер гнал машину через город, экскурсия по столице мне явно не светила.
— К чему такая спешка? — наконец не выдержал я, видя, как машина проносится мимо женщин в чадрах и запряженных волами повозок, невероятно грязных мерседесов-такси среди гвалта, который дал бы сто очков вперед даже самой Таймс-сквер.
— Нельзя терять ни минуты. В Сару вы можете пробыть не более трех, максимум четырех дней — до тех пор, пока люди Ктулу не пронюхают о вашем присутствии.
После этого они непременно попытаются убить вас, поскольку знают, что вы работали с моим отцом. Впрочем, вы, конечно, можете оставаться столько, сколько вашей душе будет угодно, но я бы вам не советовал. — Хассан в первый раз за всю дорогу обернулся ко мне и улыбнулся. — Я, конечно, ровным счетом ничего против вашей гибели не имею, Радклифф, но все же предпочел бы, чтобы вы прожили достаточно долго и закончили свой проект.
— Очень великодушно с вашей стороны, принц. Но я все равно не понимаю, как вы можете вот так запросто разъезжать по городу без всякой охраны? Люди Ктулу наверняка хотят покончить с вами гораздо больше чем со мной. Ведь я всего-навсего архитектор.
— Нас хорошо охраняют, хотя вы, возможно, этого и не замечаете. — Он едва заметно кивнул в сторону Кумпола. — Кстати, ваш верз тоже является частью охраны.
— И куда же мы направляемся?
— В Налим. Это то место, где отец хотел построить музей.
Стоило нам миновать царящую в центре города сутолоку, как машина понеслась по узким извилистым улочкам, обсаженным кипарисами и кедрами, по обеим сторонам которых тянулись скромные домики на одну семью. По словам Хассана, это был самый фешенебельный район города, где жило большинство дипломатов и иностранных бизнесменов.
— Немного напоминает Хайфу.
— Не могу сказать. Никогда там не был.
Эге-ге! Стоило мне не побыть на Среднем Востоке несколько месяцев, как у меня совершенно вылетело из головы, что в здешних местах кое-с-чем упоминать не принято, в частности — об Израиле.
— И сколько отсюда До Налима?
— Около получаса. Это на окраине города. Отец хотел, чтобы музей располагался неподалеку и люди могли бы запросто его посещать. Сейчас все изменилось, но, тем не менее, здание должно быть возведено.
За пригородами показался неизбежный спортивный комплекс с его футбольным стадионом на семьдесят тысяч мест, плавательным бассейном, таким большим, что в нем могли бы одновременно искупаться все слоны Ганнибала, современный трек. Во всех государствах Залива, которые мне довелось посетить, сколь бы отсталыми или бедными они ни были, столица непременно располагала подобным чудовищем. Стадионы использовались в лучшем случае раз десять за год, бассейны были платными, и это в странах, где доход на душу населения порой был менее ста пятидесяти долларов в год… Но все компенсировалось гордостью за обладание подобным чудом. Именно эти спорткомплексы вам показывали в первую очередь во время экскурсии по городу: большие яркие цветки в петлицах изрядно потрепанных костюмов этих стран.
— Отец ненавидел спорт. А этот комплекс — особенно. Он всегда говорил, что он напоминает ему о Гитлере и о гитлерюгенде.
— Зачем же тогда он его выстроил?
— Это не он — деньги дали две нефтяные компании, которые боялись, что он выкинет их из страны и завладеет скважинами. На этом месте он первоначально хотел построить музей, но потом, узнав, что комплекс построят бесплатно, уступил. Сооружение, конечно, уродливое, но пользу приносит. Он распорядился, чтобы любая команда, какая бы маленькая она ни была, могла тренироваться на стадионе, да и бассейн работает ежедневно.
— И сколько стоит там попалавать?
— Нисколько. Даже занятия бесплатные.
Задолго до того, как мы добрались до Налима, я, наконец, начал понимать, насколько приличным человеком и исключительным правителем был покойный султан Сару. Больницы и школы, фабрики, где брали на работу инвалидов… Человек, которого я знал по лос-анджелесскому отелю теперь представал передо мной совершенно в ином свете — как очень прагматичный мечтатель.
Мохаммед Идрис Гарадани задумал проложить своей стране путь в конец двадцатого века решительно и практично. Сару, даже несмотря на свои запасы нефти, все еще бедствовала, но если бы султану удалось продолжить начатое, думаю, его страна в конце концов стала бы наиболее динамично развивающимся государством Среднего Востока — ничем не хуже остальных, состоявшихся.
Налим оказался просто ничем — несколько домишек, несколько коз, лавчонка, настолько убогая и темная, что вполне сошла бы за пещеру. Одним словом, через селение мы пронеслись секунд за восемь, не больше. Еще через несколько минут езды местность начала выравниваться и превратилась в сухую красноватую равнину. В высоком голубом небе сверкнула серебристая искорка самолета, оставляющего за собой тонкий белый след. Посреди раскинувшейся вокруг нас пустыни это показалось мне ужасно безнадежным и милым.
Наконец, машина свернула с шоссе на узенькую грунтовую дорогу. Мы медленно ковыляли по ней минут десять, пока не увидели перед собой, как ни странно, высокую сетчатую ограду. За ней высился пологий холм, на вершине которого виднелось что-то вроде развалин.
Водитель заглушил мотор и надавил на клаксон. И он и его хозяин сидели, глядя прямо перед собой и не говоря ни слова. Тишину нарушало только потрескивание остывающего металла.
— Что дальше?
— Ждем сторожа.
Я обвел взглядом окрестности.
— И где же он?
— Он живет по ту сторону холма.
— Так, может, нам просто перелезть через ограду? Зачем ему тащиться сюда в такую даль?
— Потому, Радклифф, что в этом смысл его жизни. Пять или шесть раз в год кто-нибудь приезжает посмотреть на развалины, и старику выпадает редкая радость почувствовать себя важной персоной. Он спускается с холма со своим единственным ключом, отпирает ворота, хотя через ограду легко мог бы перелезть кто угодно, а потом, когда прибывшие пройдут, он снова закрывает ворота. То же самое повторяется когда посетители уезжают. После этого ему есть, о чем поговорить с самим собой, поскольку с тех пор, как умерла его жена, здесь не осталось ни единой живой души. За все это государство платит ему жалованье, и жизнь его имеет хоть какой-то смысл.
После такой заслуженной отповеди, я откинулся на спинку сидения в ожидании этого привратника Годо. Он появился минут через пять, тащась так медленно, будто сила притяжения действовала только на него лично. Одетый в бывшую когда-то черной, но выцветшую до какого-то неописуемого цвета хламиду человек оказался морщинистым и практически беззубым старцем. Но Хассан был прав — еще спускаясь по склону холма этот тип так взахлеб и радостно что-то лопотал, что не оставалось сомнений: мы для его слезящихся глаз самое счастливое зрелище.
Даже открывание ворот оказалось самой настоящей церемонией. После продолжительных приветствий старик вытащил откуда-то из недр своего одеяния ключ и через окно машины показал Хассану. Принц одобрительно кивнул. Сторож прижал ключ ко лбу в знак, как я предположил, преданности. Отперев наконец замок, он медленно развел створки в стороны и жестом пригласил нас въезжать. Когда он оказался напротив моего окна, я обратил внимание на выражение его лица — полное блаженство. Он помахал мне рукой. Я помахал в ответ.
— Его зовут Махди. Трое его сыновей погибли, сражаясь вместе с отцом против Ктулу.
— А дочери у него есть?
— Нет, все его дети умерли. И жена тоже.
Мы остановились футах в пятидесяти от развалин. Хотя, интересно, можно ли кучу камней назвать развалинами?
— Когда-то здесь была крепость. Одна из пустынных крепостей моих предков. Они приезжали сюда поохотиться.
— Когда это было? Как давно?
— Этого, Радклифф, я вам сказать не могу. Отец запретил.
Воздух вокруг нас был наполнен стрекотанием каких-то насекомых, возможно цикад. Других звуков не было. Где-то далеко, очень далеко, виднелись черные шатры и пасущиеся животные бедуинов. Мне казалось, что я даже могу различить фигуры двух пастухов, но уверен я в этом не был, поскольку они были очень далеко.
— Интересно, почему? Это что — секрет?
Хассан нагнулся, взял пригоршню земли и просеял ее через пальцы.
— Когда отец еще был жив и задумал выстроить здесь музей, он запретил мне рассказывать вам о нашей стране, о ее истории. Все это, по его мнению, вы должны были узнать сами. Он говорил, что, если вы действительно хороший и вдумчивый архитектор, вы сами выясните о Сару все необходимое. Будете читать книги, ездить, расспрашивать местных жителей… Он считал, что только так вы сможете выстроить наш музей, как надо.
— Послушайте, принц, вы начинаете действовать мне на нервы. Если я и возьмусь строить этот музей, а ведь я еще не сказал, что возьмусь, то буду делать это по-своему.
При всем уважении к вашему отцу, должен заметить: то, что он от меня хотел, является примерно лишь третьим пунктом из доброй сотни вещей. Из всего того, что я обычно делаю до того, как по-настоящему приступить к работе. Я всегда читаю книги, разговариваю с людьми и стараюсь понять страну. Но это еще просто детский сад. Знаете, что я должен выяснить помимо этого? Например, откуда здесь чаще всего дует ветер? Какого цвета становится земля в сумерках? Каков будет средний возраст приходящих сюда людей? Предвидите ли вы, когда будут застроены окружающие земли, и если да, то каким образом? Будут здесь промышленные предприятия или жилые кварталы? Хотите ли вы, чтобы музей сразу бросался в глаза, или лучше пусть он естественно вписывается в окружающую местность…
— Ладно, Радклифф, я все понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43