– Не стоит вам туда ходить, мастер Ренфорд. Неподходящее это для вас место, сэр. Честное слово, неподходящее.
– Послушайте, – рассердился Лайам, – мне нужно срочно туда попасть. Препираясь с вами, я только теряю время!
В конце концов, он настоял на своем, и стражник неохотно выдал ему нужные сведения. Оказалось, что Щелка представляет собой подкову, дуга которой подходит с тылу к зданиям тюрьмы и суда. Лайаму следовало спуститься по улице Мясников, пройти через Требуховое подворье к городской бане, там свернуть налево, миновать три переулка, заканчивающиеся тупиками, потом еще раз свернуть налево – это и будет Щелка. К тому времени, как Лайам одолел этот путь, башенные колокола глухо звякнули, добавив к полудню еще полчаса, и он выбранил себя за то, что выбрал столь неудачное место для встречи.
Щелка, несмотря на то, что считалась улицей, больше походила на переулок, а еще больше – на узкий туннель, ибо здания, расположенные по обеим ее сторонам, шли уступами вверх и чуть ли не соприкасались верхними этажами. Солнечный свет в Щелку практически не проникал, и к тому же ее грязная мостовая была так сильно замусорена, что походила на мостовые трущоб, примыкавших к порту. Но если там грязь и мусор казались чем-то нормальным, то здесь – в непосредственной близости от городской площади – они производили гнетущее впечатление. Немногочисленные прохожие поглядывали с подозрением на хорошо одетого и озирающегося по сторонам незнакомца, а один раз Лайам едва увернулся от обрушившейся откуда-то сверху струи. Подняв голову, он увидел в окне четвертого этажа хохочущего мальчишку, натягивающего штаны.
Лайам погрозил маленькому наглецу кулаком, но в то же время не мог удержать улыбки.
“Хорош бы я был, если бы этот малый целился поточнее!”
Мопса ждала его в верхней части выгнутой, словно подкова, улочки, возле глухой стены. Там скопилась огромная груда мусора, похожая на нагромождения всякой всячины, какие выносит к своим излукам река. Выше, футах в пятнадцати, темнели горизонтальные и узкие, словно бойницы, проемы – скорее всего, окна мертвецкой матушки Джеф.
– Аве, брат, – произнесла Мопса. Судя по тону, девчонка сомневалась, стоит ли Лайама так называть. – Ты опоздал.
Она сидела на корточках у стены, босые ступни ее по щиколотку утопали в какой-то жиже, грязные волосы непонятного цвета сбились в жуткие колтуны. На плечи Мопсы было наброшено одеяло, но, как видно, грело оно неважно: девчонка сидела, обхватив себя руками за плечи.
Лайам опаздывать не любил, и упрек задел его за живое, тем более что задержка была вызвана его собственной глупостью. Нечего назначать встречи в местах, куда не знаешь дороги. Но все равно маленькую нахалку следовало осадить.
– Запомни, что я скажу, – медленно, с расстановкой произнес он, – никогда не говори так на улице.
– Так – это как? – с вызовом поинтересовалась Мопса, вздернув подбородок.
– Не декламируй, – негромко сказал Лайам. – А то посадишь на хвост стражу.
Скептически прищурившись, Мопса встала и гордо выпрямилась.
– Здесь нет стражников, брат. И потом, они все дураки.
Лайам на миг зажмурился, набираясь терпения. Он никогда не умел управляться с детьми.
– Слушай, что тебе говорят, – тихо повторил он, – никогда не декламируй на улицах. И не называй меня братом.
– Почему?
– Потому что ты – всего лишь отмычка, а не певец. Тебе полагается называть меня дядей. И, кроме того, никто не поверит, что ты мне сестра.
– Хорошо, – угрюмо буркнула Мопса. – Ну, а теперь ты выслушаешь, что велел передать Волк?
– Да.
Глядя на маленькую, дрожащую от холода оборванку, Лайам начал жалеть, что так резко одернул ее. Девчонка была худой – слишком худой, и он мысленно выбранился в адрес местной карады. Палица всегда сетовал, что ученики харкоутской гильдии слишком толсты и неуклюжи – от обильной пищи и хорошего обращения. Лайам вспомнил, как обращался с Мопсой Шутник, и ему сделалось тошно.
– Волк сказал, что обчистить тебя мог только Двойник, – говорила меж тем девочка, – потому что только он не боится трогать зеленые вещи. И потом, его никто не видел в последние два дня.
– С тех самых пор, как меня обокрали, – сказал Лайам и улыбнулся. – Тебе известно, где его можно найти?
– У него много укрытий. – Мопса помолчала, прикидывая, стоит ли продолжать разговор. – Волк сказал, чтобы я тебе помогла. Я знаю, где он бывает.
Тут по Щелке пронесся порыв ветра, и скверный запах, ударивший в ноздри Лайама, мгновенно стер улыбку с его лица. Мопса вздрогнула и поплотней закуталась в одеяло, но запах от этого не исчез. О боги, да от девчонки разит нечистотами! Лайам невольно припомнил вчерашнюю вонь и сделал шаг в сторону.
– Скажи-ка, Мопса, ты что, шла сюда по канализационным трубам?
Девчонка перестала стучать зубами и изумленно уставилась на Лайама:
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда… о боги! – По Щелке пронесся новый порыв ветра. – Ты жутко смердишь.
Мопса деловито принюхалась, потом покачала головой:
– Это еще ничего не значит… Я могла идти и по крышам.
– На крышах не встречается столько дерьма. Ну ладно, теперь ответь, сколько у этого человека укрытий?
– Не то шесть, не то семь, – отозвалась Мопса. Она определенно была смущена. Проницательность собеседника ее поразила.
– Зачем ему столько?
– Ну… чтобы прятаться и заметать следы.
Ветер утих, и запах канализации перестал ощущаться, но Лайам уже принял решение.
– Пошли, – скомандовал он. – Раз уж мне придется с тобой куда-то идти, то для начала нам следует заглянуть в баню.
– В баню? – удивилась Мопса, приноравливаясь к широким шагам Лайама. – Я ни в какую баню идти не могу.
– Это еще почему? – спросил Лайам. Он был занят – следил за верхними этажами, выискивая там мальчишек со спущенными штанами.
– Ну… потому, что у меня нет денег.
– Я заплачу, – рассеянно сказал Лайам, продолжая поглядывать вверх. – Какие еще у тебя есть причины не расставаться с собственной вонью?
Других причин Мопса выдумать не смогла и затрусила рядом, шлепая босыми ногами по мостовой. Они подошли к городской бане, уже успевшей послужить Лайаму хорошим ориентиром. Это было одноэтажное невзрачное здание, вдоль стен которого тянулись крохотные, забранные решетками окна, запотевшие изнутри. Прихожей бане служила маленькая комнатка с двумя дверьми, ведущими к раздевалкам, с двумя деревянными стойками перед ними. Пол помещения был вымощен кафельной плиткой, мокрой и скользкой. Осторожно ступая, Лайам подошел к стойке, над которой висело изображение женской фигурки.
– Мою племянницу нужно выкупать, – сказал он сидящей за стойкой толстухе. Женщина заглянула ему за спину и вытаращила глаза.
– О, Урис! – воскликнула она изумленно. – Где вы ее так извозили?!
Мопса ответила ворчанием, весьма смахивающим на ругательство, и Лайам поспешил улыбнуться.
– Боюсь, она слишком долго играла на улице, а моя сестра вот-вот должна явиться за ней. Я просто не могу вернуть ее матери в таком виде.
Убийственный взгляд Мопсы окончательно смутил бедную женщину, и с лица ее сбежал последний румянец.
– Но и я не могу в таком виде пустить ее в общий зал, – пробормотала она, запинаясь, затем моргнула и, взяв себя в руки, перевела взгляд на Лайама.
– Может быть, тогда тут найдется какая-нибудь кабинка с умелыми банщицами? – предположил Лайам, подбрасывая на руке кошелек. – Понимаете ли, девочка была у меня в гостях, но я плохо за ней следил и теперь хочу исправить свою оплошность.
Женщина не поверила ни одному слову странного посетителя, но звон монет сделал свое дело.
– Отдельная кабинка стоит дорого, – предупредила она.
– Для дорогой племянницы мне ничего не жаль, – не преминул заверить ее Лайам, и оправившаяся от смущенья толстуха увела Мопсу с собой, стараясь не прикасаться к ее лохмотьям. Минуту спустя она вернулась.
– Все, что на ней было, надо бы сжечь!
– Ну так сожгите, – весело произнес Лайам. – А заодно подскажите, где я могу купить для нее что-нибудь подходящее? Платье, сапожки, чулочки, плащ?
Женщина объяснила, где можно приобрести перечисленное, и Лайам, заплатив немалую сумму за отдельную кабину и банщиц, отправился делать покупки. Через полчаса он вернулся с объемистым узелком и отдал его женщине. Потом Лайам с десяток минут подождал. Потом еще с десяток минут. И еще. Потом он побеседовал с дежурным, скучающим возле другой стойки. Тот оказался философом и знатоком лошадей. Беседа была достаточно обстоятельной, и все же ему пришлось еще чуть-чуть подождать.
Мопса вернулась часа через полтора с лишним. Ее новенькие сапожки поскрипывали, и вся она словно тоже поскрипывала – от чистоты. Оказалось, что волосы у нее темно-русые, с небольшим налетом рыжинки.
– Ну, как все прошло? – поинтересовался Лайам, распахивая перед ней дверь.
– Меня мыли трижды, – заявила Мопса с оттенком гордости, – и сначала часто меняли воду. А еще они очень боялись, что у них засорится труба.
Лайам попрощался с дежурными, и они вышли из бани.
– Мне кажется, – сказала, оглядывая себя, Мопса, – ты мог бы раздобыть одежду и понаряднее.
– Хочешь, чтобы на тебя все глазели? Неплохие замашки при твоем ремесле.
Сарказм этого замечания не ускользнул от Мопсы. Девчонка высвободила голову из капюшона и поглядела на спутника снизу вверх.
– Ты хотел сказать – при нашем с тобой ремесле?
– Нет, – заявил Лайам. – Я удалился от дел.
– Чисто резвишься?
– Удалился от дел, – поправил ее Лайам. – Следи за своим языком. И давай рассказывай, где мы будем искать вашего Двойника?
Оказалось, что парочка мест, где мог скрываться Двойник, находится в Муравейнике, и Лайам решил, пока время не позднее, начать розыски с них. Он вовсе не горел желанием рыскать в кромешной тьме по городским трущобам. Маленькая строптивица, сделавшаяся на удивление покладистой, повела его в сторону порта. Похоже было, что купание и теплая одежда повергли девчонку в шок. Наверное, о ней уже давно никто так не заботился, подумал Лайам. Он хотел было расспросить девочку, как она попала в караду, но потом передумал и завел разговор о Двойнике. Сам ли тот решил обокрасть его дом, или кто-то его надоумил?
– Никто не говорит, что он это сделал, – напомнила Мопса. – Сказали только, что все остальные не делали этого, потому что занимались другой работой. А его не сумели о твоем деле спросить, потому что он где-то прячется.
“Наверняка пропивает денежки, вырученные за мои вещи, – уныло подумал Лайам. – Ну да ладно, неважно. Я узнаю, кому он их продал, и двинусь дальше по следу”.
Мопса между тем продолжала рассказ:
– Он гордый, как какой-нибудь гранд. И очень высоко себя ставит. И многие говорят, что заслуженно. Очень уж ловко он управляется со всякими дверными замками и бегает по крышам, как кошка. Он и меня научил бегать по крышам и сказал, что у меня хорошо получается, потому что я легкая.
– Да, легким быть хорошо, – согласился Лайам, припомнив, как однажды под ним провалилась кровля. Она оказалась соломенной и сильно его подвела.
с Про меня говорят, – похвасталась Мопса, – что я бегаю по крышам быстрее всех в Саузварке!
– Тихо! – одернул ее Лайам.
Девчонка быстро прикрыла рот ладошкой.
– Извини, – пробормотала она.
– Продолжай.
– Двойник всегда берет только классные вещи. Драгоценности или посуду, или что-то совсем особенное. Однажды он раздобыл целого лебедя из серебра – оказалось, что это чайник! Такой огромный, что ни один скупщик его не взял, и Двойнику пришлось этакую красоту переплавить. А еще он любит думать. Думает, думает, думает. Работает меньше всех, а выручает гораздо больше, потому что всегда обдумывает, что сделать и как. Он очень умный, он лучше всех, этот Двойник!
За разговором они не заметили, как добрались до Муравейника. Людей здесь было поменьше, и одевались они победнее, улицы напоминали Щелку, но превосходили ее по количеству невероятных изгибов, а некоторые из них чуть ли не сворачивались в кольцо. Впрочем, Мопса уверенно двигалась по одной ей ведомому маршруту, а Лайам просто старался не отставать. Сделать это было легко, ибо девочка частенько заговаривала со многими встречными, по большей части – с мальчишками, такими же грязными и оборванными, какой совсем недавно была и она сама. Обновками своими, чуть, правда, мешковато сидевшими на ее тощей фигурке, Мопса явно гордилась и, болтая с приятелями, демонстративно оглаживала себя. Стоит ли говорить, что маленькие оборвыши поглядывали на нее с завистью и восхищением.
– Мой дядя, – сообщила она в очередной раз вихрастому огольцу, высунувшемуся из подворотни, и самодовольным кивком указала на Лайама.
– Да, моя дорогая, – сказал Лайам, – но дядя уже устает. И сейчас он может начать сердиться.
Мальчишку как ветром сдуло, а Мопса, фыркнув, вздернула хорошенький носик.
– Мог бы и дать мне немного покрасоваться. Знаешь, когда я в последний раз надевала что-нибудь новое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42