– Это вы колдунья, – польстил ей Вадим Федорович. – Так околдовали меня, что забыл, зачем и вышел из дому.
Автобус резко затормозил – кто-то в неположенном месте перебежал дорогу, – их еще теснее прижали друг к другу, круглое лицо с блестящими глазами-вишнями оказалось совсем близко. Полные губы ее раздвинулись в улыбке.
– Куда мы едем? – будто очнувшись ото сна, спросила она, не делая и попытки отстраниться от него.
– На шабаш…
– Ах да, в «Гном», – засмеялась она. – Я там никогда не была.
– Я тоже, – улыбнулся он.
– Почему же туда едем?
– Не знаю, – сказал он.
Он действительно этого не знал. Глубокие черные глаза женщины манили к себе, обещали…

Часть третья
Свет и тень
Земные радости – с отравой,
Отрава – с счастием земным.
Все постоянно – лишь за морем,
И потому, что нас там нет;
А между тем кто минут горем?
Никто… таков уж белый свет!..
А. В. Кольцов
Глава шестнадцатая
1
Николай Евгеньевич Луков всегда гордился своим умением быстро печатать на машинке почти всеми пальцами. Ему ничего не стоило за день отстукать двадцать – тридцать страниц. Много лет назад он подрабатывал тем, что брал домой на перепечатку статьи и монографии сослуживцев. Его даже прозвали «машинистка Луков». Все его знакомые писатели, критики печатали двумя пальцами и не больше пяти-десяти страниц в день, он же мог за это время напечатать в несколько раз больше. Конечно, он уже давно не брал печатать чужие рукописи, но все свое, даже письма, всегда печатал сам.
Вот и сейчас его толстые пальцы проворно летали по коричневым клавишам югославской машинки «Юнион». Страница за страницей слетали с каретки и ложились в ровную стопку уже отпечатанных листов. От сотрясения тоненько позванивала бронзовая крышка на хрустальном чернильном приборе. Губы то и дело складывались в довольную улыбку. Она исчезала лишь тогда, когда проскакивала опечатка, – Николай Евгеньевич отодвигал каретку и сильным ударом пальца по клавише исправлял ошибку.
Когда кончилась очередная страница, он вытащил закладку с копиркой – Луков обычно печатал сразу три экземпляра своих статей, всегда может пригодиться, – вставил другую закладку и, откинувшись на спинку потертого кресла, задумался…
Могучий импульс к работе ему придал вчерашний звонок из Ленинграда: Леонид Ефимович Славин сообщил, что книга о Вячеславе Шубине включена в план издания на ближайшие годы. Он, Славин, лично рекомендовал ее издательству.
Луков писал рецензию на новый роман Казакова. Конечно, он его резко раскритиковал, в этой же статье дал высокую оценку творчеству Вячеслава Шубина. Луков извлек из папки свою внутреннюю рецензию на Казакова – вот что значит печатать несколько экземпляров! – прочел ее и решил большой кусок вставить в другую свою статью, подготовленную для журнала Монастырского. С заведующей отделом критики можно было и не договариваться: она полностью доверяла Николаю Евгеньевичу. Пока Казаков никак не реагировал на «укусы» критика. Или не обращал внимания на нападки Лукова, или просто делал вид, что ему наплевать на критику. Такая позиция вполне устраивала Николая Евгеньевича. В конце концов, он уже известный критик, доктор филологических наук.
Вячеслав Шубин снова недавно вынырнул на поверхность, опубликовал новый роман о молодоженах, организовал положительную критику – только Луков напечатал две хвалебные рецензии в московских газетах.
С Шубиным после длительного перерыва у них снова наладились дружеские отношения, опять Луков с женой наезжали к нему на загородную дачу – там бывали Роботов, Алферов, Монастырский, а это и поныне влиятельные люди в Москве… Умница Вячеслав Ильич – тонко повел разговор с ними о приеме в Союз писателей Николая Лукова. Решили, что, как только выйдет первая большая книжка, вернутся к этому вопросу. Так что звонок Славина из Ленинграда очень порадовал Николая Евгеньевича…
Он снова принялся стучать на машинке, заглядывая в чуть пожелтевшие листы старой внутренней рецензии… Если бы Николай Евгеньевич задал себе вопрос, за что он так невзлюбил Вадима Казакова, он бы вряд ли сумел на него честно ответить. Не обрати его внимание в Ялте Зиночка Иванова на этого писателя, он бы, наверное, не удосужился прочесть его книги. А теперь вступал в спор с теми, кому он нравился, пытался навязать свою точку зрения на писателя. Вячеслав Шубин как-то заметил, что Николай Евгеньевич слишком уж резко отзывается о Казакове, и с грубоватой прямотой сказал ему:
– Уж не отбил ли у тебя Вадим бабу, Никколо?
– Я – критик, – обиженно ответил Луков. – И у меня есть собственное мнение.
– Ну уж тут ты перехватил! – рассмеялся Вячеслав Ильич. – Чего-чего, а собственного мнения у тебя никогда не было… Пишешь, что скажут. И очень любишь прославлять наше начальство!
– Ты ведь теперь не начальство, – возразил Луков.
– Кто знает, кто знает… – поддразнивал Шубин. – Возьму и снова выставлю свою кандидатуру в секретари… Как ты думаешь, пройду?
– Если к тому времени выйдет моя книжка о тебе – пройдешь, – примирительно заметил Николай Евгеньевич.
– А не делаешь ли ты своими змеиными укусами Казакову еще большую рекламу? – посерьезнев, спросил Шубин.
С этим Николай Евгеньевич никак не мог согласиться: если не у читателей, то у литераторов, которые читают критику, статьи Лукова должны были вызвать отрицательное отношение к Казакову. В «Литературке» он прочел статью, в которой высказывалось мнение: дескать, стоит ли массовыми тиражами выпускать книги писателей, которых никто не читает? Не лучше ли дать право издательствам самим определять тиражи выпускаемых книг? Если автор популярен и за его книгами гоняются, значит, нужно его в первую очередь издавать и переиздавать. И издательство от этого выиграет, и, конечно, читатели… Если бы такое случилось, то многим расхваленным в свое время литераторам пришлось бы худо… Кто же это допустит! В редсоветах, коллегиях заседают роботовы, шубины, монастырские… Не станут же они рубить сук, на котором сидят?..
Николай Евгеньевич был убежден, что схлынет волна гласности, критики и все встанет на круги своя. Тому пример, что все крупные руководители от литературы удержались на своих местах…
За окном вдруг раздался грохот, будто самосвал с булыжником разгрузился. Николай Евгеньевич не поленился, подошел к окну: с крыши грохнулся вниз пласт снега. Внизу стояли люди и смотрели вверх. День был солнечный, с карнизов капало. Крыша высотного здания напротив угрожающе ощетинилась длинными сверкающими сосульками. Дворники поставили на тротуары заграждения, натянули веревки. В центре Москвы машины быстро слизывают снег с асфальта, а здесь кругом белым-бело. Если такая погода простоит с неделю, то снег стает. На деревьях в сквере сидели черные птицы, издали не разберешь – грачи или вороны. Вроде бы грачам еще рано – только начало марта. Девочка в красной куртке с белым воротником бегала за юркой черной собачонкой.
Николай Евгеньевич из всех времен года любил лето. Ему нравились тепло, море, пляжи. В мае он поедет в Ялту… Жена намекала, что тоже не прочь бы погреться на южном солнышке, но Луков никогда не проводил отпуск с женой – в Тулу со своим самоваром!.. Вспомнилась тоненькая стройная аспирантка Зина Иванова… Как они чудесно проводили в Ялте время! Маленькие уютные кафе с хорошо приготовленным кофе, неназойливая музыка из стереомагнитофона, а на деревянных стенах – металлические абстрактные фигуры. Зина так заразительно смеялась его шуткам! Он с ней тогда чувствовал себя тоже молодым, сильным, ловким. Они даже несколько раз ходили на танцы в ближайший дом отдыха. А какие у девушки теплые губы и сияющие глаза… А после встречи с Вадимом Казаковым в Доме творчества, когда он познакомился с ним сам и представил Зину, которая его об этом попросила, все вдруг пошло шиворот-навыворот!
Вспомнив про ленинградца, Николай Евгеньевич решительно отошел от окна, уселся в кресло и поднял над машинкой на мгновение толстые руки, как хирург над пациентом, когда приступает к ответственной операции. В следующее мгновение пальцы его яростно обрушились на податливые клавиши. Он с усмешкой подумал, что этот непрерывный треск машинки – гимн по прошедшей любви к Зине Ивановой… И еще подумал, что очень хотелось бы видеть лицо Вадима Казакова, когда он будет держать в руках журнал с его разгромной статьей…
2
Николай Луков был бы немало разочарован, если бы узнал, что Вадим Казаков даже не прочел его статьи. На этот раз критик разругал сразу несколько книг писателя, ядовито проехался по главным героям, назвав их рефлексирующими. Противопоставил Казакову романы ведущих, на его взгляд, советских писателей-классиков – дескать, это и есть настоящие романы, а повествования Казакова нельзя назвать и романами, это, скорее, растянутые повести… Снова упрекал автора за то, что слишком много внимания уделяет любовным отношениям, внутреннему миру героев, а не производству и коллективу, где лишь по настоящему и выковывается истинный характер нашего славного современника…
Про статью Лукова в журнале сообщил Вадиму Федоровичу Ушков. Они встретились в издательстве, и Николай Петрович, разводя руками и якобы сожалея, сказал:
– Луков-то опять разразился гнусной статьей… И чего это он на тебя так взъелся? Ладно, что еще критик бездарный, его никто всерьез не принимает…
– А ты – способный критик, – заметил Казаков. – Возьми и выступи против него.
– Ты же знаешь, как к тебе относятся… – сразу пошел на попятную Ушков. – Никто не напечатает мою статью. Неужели ты не понимаешь, что тебе завидуют? И радуются, что нашелся дурак, который исподтишка лягает тебя копытом!
– Но ты-то ведь не согласен со статьей? – возражал Вадим Федорович. – Об этом и скажи публично.
– Чушь! – не согласился Ушков. – Статья настолько тенденциозна и убога, что на нее и отвечать-то нелепо! Автор сам себя высек – это любому грамотному человеку видно.
– Теперь обязательно кто-нибудь позвонит и станет сочувствовать, – вздохнул Вадим Федорович.
– Ты все сетовал, что о тебе мало пишут, – радуйся; нашелся и твой постоянный критик! – засмеялся Ушков.
Русая бородка его была аккуратно пострижена, голубоватые глаза смотрели сочувственно. Он был в неизменном кожаном пиджаке и серых брюках. Под пиджаком – коричневый пуловер. Сколько лет его знал Вадим Федорович, приятель внешне не менялся. Правда, появилась некоторая солидность, которая проявлялась в том, что он говорил еще медленнее, тихим голосом, а взгляд стал еще более многозначительным. По-прежнему много курил, стряхивал пепел куда попало – тут его раздражающая чистоплотность почему-то не срабатывала.
Они стояли в просторном вестибюле, на стене – портреты лауреатов Государственных премий. На них с хитроватой усмешкой смотрел Леонид Славин, можно было подумать, что он радуется неприятностям Казакова. Впрочем, так оно, наверное, и было… Мимо проходили молодые женщины с папками, Николай Петрович со многими здоровался, а когда к ним подошел худощавый мужчина в помятом синем костюме, с изможденным лицом и затравленным взглядом, Ушков даже руки спрятал за спину, однако человек радушно протянул худую руку с давно не стриженными, грязными ногтями. Николаю Петровичу пришлось пожать.
– Здравствуйте, Вадим Федорович.
Казаков вежливо поздоровался, хотя вроде бы никогда не встречался с этим человеком.
– Читал, читал ваш последний романчик, – кривя тонкие губы в усмешке, быстро заговорил мужчина. – Здорово закручено! Романчик-то ваш не так просто достать… Знакомая библиотекарша в Публичке по блату дала почитать.
Вадима Федоровича неприятно резануло слово «романчик». Не терпел он и когда книги называли «книжечками». Сколько раз одергивал Мишу Супроновича, но тот всякий раз говорил «книжечка».
– Ну, какое же твое мнение? – поинтересовался Ушков.
– У меня нет своего мнения, вы же знаете, – цинично заявил «кузнечик», как его мысленно прозвал Вадим Федорович. – Личное мнение иметь в наш век – это роскошь!
– Напиши рецензию, – предложил Николай Петрович.
– Я не привык задаром работать, – рассмеялся «кузнечик». – Вы, Вадим Федорович, популярны у читателей, а редакторы журналов вас не любят…
Выпалив все это скороговоркой и сверля Казакова неприязненным взглядом, мужчина в помятом костюме снова пожал им руки, улыбнулся, показав испорченные зубы, и прыгающей походкой быстро ушел.
– Странный тип! – удивленно произнес Вадим Федорович. – И похож на кузнечика.
– Уж скорее на саранчу, – улыбнулся Николай Петрович, старательно вытирая каждый палец носовым платком. – Это Леша Петушков. Был способным критиком, потом сильно запил, опустился, его уволили с работы, теперь бегает по отделам, выпрашивает на внутренние рецензии рукописи. Только этим и живет… – Ушков рассмеялся: – Знаешь, какой он вопрос каждый раз задает редактору?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96