— Сумел ты прочесть то, что хотел, в его глазах? Значили для тебя что-нибудь его грезы?
Анатоль увидел, как Асмодей опустил глаза. Ответ должен был быть отрицательным, но, если Асмодей сумел каким-то образом увидеть то же, что и он, Анатоль, тогда странно: неужели существовал иной ответ?
— Подними его, — велела женщина.
— Ты не можешь мне приказывать, — огрызнулся Асмодей, но подошел и все же поднял на руки разбитое тело Анатоля.
— Уложи его в кровать, — бросила женщина, и Асмодей послушно шагнул через порог, двинулся по темному коридору в келью, где спал снятый с креста священник.
Асмодей опустил Анатоля на ветхую кровать, укрыл одеялом. Выпрямился. Женщина вошла в келью и посмотрела на Анатоля.
— Отдохни, — сказала она. — Отдохни немного.
Он попытался засмеяться. Отдохни! Как будто он мог отдохнуть!
Она, похоже, прочла его мысли — ей явно помогали оккультные силы. Снова коснулась его правой рукой, но перед этим потянула за пальцы перчатки, и она соскользнула с руки. Женщина коснулась лба Анатоля своими пальцами — тоже простецкими, некрасивыми, как и ее лицо.
— Ты не знал, что пуля засела у тебя в мозгу? — спросила она, все еще по-английски. Поэтому в первый момент он решил было, что неправильно понял ее, но она взяла его за руку и поднесла ее к его же правому виску, где он ощутил отверстие. Кожа словно бы провалилась на этом месте.
«После этого я и умер!» — подумал он.
— Нет, — ответила она. — Не умер, ты просто счастливец — настоящий счастливец.
Он ощутил, что проваливается в сон. Теперь у него было достаточно времени, чтобы радоваться.
8.
Анатоль шел по нейтральной полосе, пересекая гигантское грязевое море, раскинувшееся от горизонта до горизонта. Область была занята траншеями, но войска отсутствовали: казалось, траншеи давно никто не занимает. Многие просто разрушились. Кое-где еще оставались спутанные мотки колючей проволоки, но защитную функцию они уже не выполняли. На проволоке торчали обрывки ткани. Эти, изготовленные людьми, колючие «цветы» были единственной пародией на жизнь. Ни деревца до самой линии горизонта, лишь выжженные, почерневшие от копоти воронки. Небо — свинцово-серое, низкое.
«Если бы только лидеры наций могли видеть, во что их война превратила эту, прежде прекрасную, землю, — услышал как-то Анатоль замечание одного из английских офицеров, — они бы живо очнулись ото сна и начали бы задумываться о необходимости мира». Он тогда решил: до чего же наивны представления этого самого офицера о тяготении сильных мира сего к красоте. Но, похоже, каждый третий из английских офицеров был поэтом-любителем, и для них было важно рассуждать о жутких вещах в печальных и высокопарных выражениях. Британцы словно бы не замечали суровой реальности войны, вели себя так, будто все эти легенды могли оправдать их эксцентричность. Анатоль вспомнил приказ, который официально запрещал британским солдатам посещать французские бордели на основании того, что война является «священной миссией», которую непозволительно запятнать аморальным поведением. Вначале Анатоль решил, что это лишь глупые слухи, но позже выяснилось: чистая правда.
Его охватила боль, но он не мог понять, почему. На теле не заметно никаких ран; может быть, он сам производит эти симптомы, используя воображение, в отчаянной попытке выиграть свое освобождение? Говорили же, что истерия помогла появиться ранам на телах людей, которые долго находились в окопах: настоящие стигматы Века Разума, но проблема Анатоля в другом. Он поднес руку к голове, ожидая нащупать ужасную рану, но коснулся лишь чистой и гладкой кожи.
«Боль, — думал он, — это же так просто. Если боль — цена свободы, почему бы войне не окончиться завтра? Конечно же, среди нас нет ни одного, кто не мучился бы от страха и сожаления, видя, как рушится наш мир».
Он шел вперед и вперед, мимо лежащих на земле мертвецов. Некоторые были немцами, некоторые — англичанами, но больше всего оказалось французов. Какая же черная несправедливость, думал он, — французская земля, так щедро поливаемая кровью французов. У некоторых трупов не было ног, у других — рук, а у иных и вовсе на месте лица или живота зияли кровавые дыры. Встречались, правда, и вовсе нетронутые, без признаков насилия: видимо, умерли от газа, что подкрадывается и лишает жизни незаметно и коварно.
Все уже слышали о новых видах газов, которые доставляли на поле битвы даже сейчас, в отчаянной надежде остановить наступление немцев. Американцы, не желая посылать войска в ухудшившейся ситуации, были просто счастливы отправить химическое оружие вместо людей — убийство есть, а люди для этого не требуются.
— Кто-то должен был похоронить этих мертвецов, — подумал вслух Анатоль. — Мы же цивилизованные люди, разве не так? Нужно предать плоть земле, со всеми необходимыми церемониями.
Но здесь, похоже, никого не осталось из живых, некому было выполнить эту важную работу, и он не мог отложить важную миссию, с которой его послали сюда, в эту проклятую местность.
Была ли она и в самом деле проклята, подумалось ему. Или просто возвращенной Богу?
Он остановился передохнуть, но покой сделал боль в голове просто невыносимой. Он понял, что позабыл, в чем состояла его жизненно важная функция, но это вовсе не расстроило его. Придет время, и вспомнит.
Он потер глаза ребром ладони. Когда поднял их снова, увидел, как кто-то приближается к нему сквозь море мертвецов.
Он поднял ружье, чтобы быть наготове. Но быстро догадался: в том не было нужды. Другой носил британскую униформу, при нем не было оружия — разве что, поддавшись панике, выхватит ружье у одного из лежащих. Британец выглядел существенно старше Анатоля — не меньше тридцати, но лицо его было свежим, с широко раскрытыми глазами, густыми светлыми волосами, напоминающими шелк — если бы не были испачканы грязью и кровью.
Светловолосый где-то потерял свою каску, как и Анатоль, на нем не было респиратора, но это не заставит разозлиться никакого сержанта — ибо он сам оказался офицером. Приближаясь, он начал насвистывать. Анатоль, против своей воли, прислушался, уловив незатейливый мотивчик грубой доморощенной версии той самой песенки. Странно, подумал он, отчего все британцы так увлечены глупыми частушками с описаниями непристойностей. Разве война не должна быть для них священной миссией? Разве им не запретили посещать французские бордели, дабы не осквернить их умы и сердца?
Когда британский офицер поравнялся с Анатолем, он остановился и посмотрел ему в лицо. — Я бы хотел, чтобы вы передали послание моему отцу, сэр, — сказал он по-английски с акцентом, выдававшим в нем человека образованного, но не аристократа.
— Конечно, — ответил Анатоль, тоже заговорил по-английски, из вежливости. — Слушаю вас.
— Скажите ему: неважно, что мой дед заблуждался, ибо ему было присуще настоящее чувство красоты. Передайте, что необязательно любить своих врагов; простая вежливость — хороший щит против ненависти.
Анатоль нахмурился, но подумал, что требовать объяснений было бы невежливо, ибо послание адресовано другому. — Кому передать послание? — вместо этого спросил он. — И где я найду его?
— Дэвиду Лидиарду, — был ответ англичанина. — Вы встретите его в Конце Света.
— А от кого послание? — спросил Анатоль.
— Скажите, от Саймона, — откликнулся тот. — Он не поверит, но поймет.
«Что это такое или где это — Конец Света? — внезапно подумал Анатоль, удивляясь, как это он собирался оставить такой вопрос незамеченным. Он открыл рот, чтобы спросить, но собеседник уже приложил палец к губам.
— Нет времени, — сообщил он приглушенным шепотом. — Будущее приближается — то, которого нам не избежать, как бы мы ни старались. Но вы не отчаивайтесь: больше того, что сделано, уже не сделаешь, просто вся история есть фантазия. Даже у Глиняного Монстра есть пупок. Ева невинна, как Орлеанская Дева, хотя некоторые и считают ее ведьмой.
— Но…
Анатоль не успел вставить хотя бы слово. Светловолосый вдруг стал опадать на глазах — как марионетка, у которой внезапно перерезали нити. Он упал лицом вниз. Анатоль подошел, перевернул его, но при этом обнаружил, что смотрит на череп со скудными остатками плоти на нем: должно быть, он пролежал незахороненным несколько месяцев. Он не смог удержаться и в ужасе отшвырнул от себя скелет в униформе, и пару мгновений сожаление мешалось в его сознании с болью, затопившей его целиком.
«Я что, тоже мертв? — спрашивал он себя, не смея верить в обратное. — Может, весь этот кошмар — просто череда снов, заключенных один в другой, как китайские шкатулочки, засевшие в моем сознании?
Его внимание привлек негромкий звук, он поднял голову, снова поднимаясь на ноги. Звук мотора аэроплана, но самого аэроплана не было видно. Он думал: интересно, может быть, за плотной завесой туч, скрывающих солнце, непонятно, что летающая машина довольно близко к земле. Звук стал громче, он понял: летит целая эскадрилья, но все равно не видел их и не знал, французские они, английские или немецкие. В страхе Анатоль втянул голову в плечи.
«Будущее! — подумал он. — Будущее приближается!»
Темные тени начали снижаться, оторвавшись от облаков. Они оказались куда больше тех самолетов, которые он видел прежде. Звук моторов достиг необычайной громкости, и земля отвечала им дрожью. Сосчитать их не удавалось, но их были десятки, сотни. Они двигались с востока на запад, а потом начали сбрасывать бомбы, сыпавшиеся, словно дождь или град.
Анатоль подбежал к ближайшему окопу, дабы укрыться в нем, забрался туда, но это была всего лишь прорытая в земле канава и не могла защитить его хорошенько. Респиратора на нем тоже не было. Анатоль улегся на землю, думая, отчего это так больно просто сгруппироваться, прижимаясь к почве.
Пожалуй, ему хотелось, чтобы земля поглотила его — и, в конечном счете, так и произошло. Она приняла его легче, чем вода, без сопротивления. Как будто проходишь в открытую дверь. Призраки, вспомнил он, легко проходят сквозь стены. Очевидно, он все-таки умер и превратился в фантом, легко передвигающийся по полю битвы в любом выбранном направлении.
Сейчас он выбрал двигаться вниз .
В глубине земли не было света, так что он не мог видеть, куда движется, но остальные чувства, видимо, в порядке компенсации, обострились. Он мог слышать грохот разрывающихся бомб, ощущал сейсмические толчки, а снизу поступали другие, более тонкие, вибрации, словно деликатные касания. Там, где он находился, было холодно, но под собой он ощущал источник жара. Все еще было больно, но боль перестала быть такой резкой и неприятной . В каком бы состоянии сознания он сейчас ни находился, оно было лучше, нежели предыдущее.
Опускаясь ниже, в поисках приятного тепла, он ощущал, как вибрации наверху превратились в фоновый шум, а нижние — стали напоминать нежную музыку.
Он миновал область покоя и тишины, но, по мере увеличения температуры, чувства тоже стали усиливаться, словно музыка расплавленного земного ядра стремилась к медленному, торжественному крещендо. Анатоль испытывал странное чувство принадлежности , будто готовился постичь состояние, которое всегда считал своей судьбой, впрочем, не зная, что это за состояние. Он осознал, что все-таки движется не сквозь полужидкую мантию, а, пожалуй, сквозь нечто твердое. Тело его стало твердым, как скала, как, впрочем, и хрупкая оболочка из плоти. Он стал человеком из камня — но не смешивался с прочими камнями. Вся земля стала его владениями, его пристанищем. Он обладал способностью быть везде, расширить уровень сознания до самого жидкого центра планеты, ощущать свою биосферу.
«Здесь находится утроба всех человеческих душ, — думал Анатоль, — и отсюда они движутся, чтобы обрести человеческое тело. Я словно бы помню это. Знаю, как глупо было все забыть, представляя себя всего лишь хрупким, мягким существом из жалкой плоти и кальциевых костей. Есть место, где я смогу отдохнуть — никакого Ада, просто уютная колыбель посреди неопределенного мира голого камня и успокаивающая мелодия расплавленного металла. Вот для чего я сотворен, вот что я такое. Для меня это означает отдаленное будущее, конечный пункт, лежащий за пределами исторической фантазии».
Где-то глубоко внутри него раздался слабый скептический голос: — Увы, это лишено смысла! — Но он был волен опровергнуть эти слова. Мог и принять все, что угодно. Боль ушла, он, наконец, мог уснуть.
Он совершенно расслабился, позволил себе упасть — и падал к центру Вселенной, к концу всего.
9.
Он проснулся при слабом пламени свечи, под шепот на латыни. Священник, которого распяли и сняли с креста, все еще бормотал, произнося слова молитвы Всевышнему — снова и снова, словно изгоняя из головы все прочие мысли. Во рту и горле Анатоля страшно пересохло, но боль в груди и ноге стала тупой. Он с усилием сглотнул, пошевелил языком, стараясь увлажнить рот слюной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60