Есть кому сделать это вместо меня, так пускай — я только рад.
— Сомневаюсь, что им это удастся, — усомнилась Нелл. — Во время моего существования люди, особо ревностно служившие закону, проявляли мало справедливости и гуманности по отношению к себе подобным.
— Разве это должно меня волновать?
— Вероятно, должно. Ты же не настоящий бог, только ангел — в силу нашей неспособности обнаружить лучшее наименование, но у тебя есть власть решать судьбы людей. Пожалуй, власть не означает ответственности, если ты решил не вмешиваться в дела человечества, но ты приложил руку к этим делам, и, как следствие, должен взять на себя определенные моральные обязательства.
— Твои отец и дед ничего не просили у нас, кроме возможности побыть в одиночестве, — сообщил Аид. — Только Джейкоб Харкендер потребовал, чтобы мы, если можем быть богами, стали бы ими — разумеется, под его руководством. Как ты, принимаешь его сторону?
— Нет, — ответила Нелл. — Но говорю вот что: ради твоих собственных причин, вникать в которые я не стану, ты вмешивался в историю человечества. И у тебя было обязательство, как мне кажется, удостовериться, что результат твоего вмешательства должен оставить человечество в состоянии, не худшим, нежели до вмешательства.
— В твоих устах это звучит очень просто, — проронил Аид.
— Так оно и есть — в принципе. Практически, я согласна, это порождает кучу проблем.
— Меньше, чем ты могла бы подумать, когда начнешь разбираться.
— А ты не чувствуешь, что должен нам кое-что? — спросила она. — Мы полезны тебе, разве нет? С нашей помощью ты можешь добраться до конца, которого бы без нас не достиг — и тебе нужна наша поддержка, наше добровольное сотрудничество. Разве мы не вправе ожидать некоей платы?
— Твое требование справедливо, — согласился он. — Мы можем понять элементарные принципы справедливости. Но иногда трудно быть благодарным тому, кто приносит дурные вести.
Как только прозвучали эти слова, Нелл ощутила странное возбуждение — тем более странное, что успела забыть, что означает это ощущение. Словно воздух стал каким-то ледяным, темнота — более глубокой.
— А что, вести дурные? — просила она, неловко осознавая, что недавно, и вправду, сама не сознавая, передала, видимо, некие вести ангелам от человечества. Но как он может обвинять в этом ее, когда она не слышала ни слова из собственной речи?
— Да, — скорбно отвечал он. — Дурные. Они всегда дурные. Я забыл, но теперь вспомнил. Я бы сказал, что твой дед никогда бы не согласился с этим, но есть вещи, которых лучше и не знать.
— Значит, все плохо? — спросила она. И усомнилась на его счет. Разве он — не компаньон ее, не единственный друг и защитник? И, может, ее не должна пугать мысль о его потере?
— Нет, не все. Сознание того, что придется умереть, возможно, никому не по душе при жизни, но жизненный опыт того стоит. Человеческая жизнь, человеческая надежда и боль обладают неким… я бы сказал, пикантным вкусом. Увы, это можно познать лишь, находясь снаружи, а ты — внутри. Мы не совсем уж лишены сопереживания, пафоса или чувства трагедии. Пожалуй, лучше было бы нам тоже находиться внутри. Но мы таковы, каковы мы есть. Не твоя вина в том, что новость имеет черную сердцевину. Те, кто желал услышать музыку сфер, не имеет другого выбора, и слушает ее, как есть. Глупо жаловаться на качество композиции.
— Музыку сфер? — допытывалась она. — Так вот для чего я тебе понадобилась! Ты мог бы найти лучшего Орфея — я никогда не училась играть на музыкальных инструментах, да и голоса у меня нет.
Она спустилась с трона и приблизилась к ангелу, желая взглянуть ему в лицо. Лицо, конечно же, было позаимствовано или сотворено, но все равно — его собственное, ничье больше.
В уголках его глаз показались слезы. Нелл показалось, что они означают не боль, но эмоциональную тяжесть.
— История Орфея — замечательное изобретение, — проговорил Аид. — Но она — лишь надежда, фантазия. Если бы она только могла быть правдой, что за Золотой Век обрели бы и люди, и ангелы! Увы, ты и представить не можешь, как мало гармонии в мире, где мы обитаем, как невероятно трудно внести в него хотя бы малую толику гармонии!
— Мне жаль, — заверила его Нелл. — Очень жаль.
— Знаю. Мне тоже. Я повторю снова, мы не лишены способности к симпатии и великодушию. Наша благодарность жила до недавнего времени. Верь мне, Нелл — карнавал разрушения на нынешний момент минует тебя. Я могу обещать хотя бы это. Я честно желал бы обещать больше, но время опять против меня, и я не могу больше носить эту маску.
— Не понимаю, — удивилась она.
Не последовало никакого объяснения. Аид просто поднял руку и указал на пустошь за ее спиной. Она повернулась. Другая тень двигалась к трону Аида: одинокая тень посреди огромного пустынного ландшафта. Она не смогла узнать эту личность немедленно, но, когда он приблизился на расстояние вытянутой руки, стало понятно, что это Анатоль Домье. Он выглядел куда старше последнего раза, когда они виделись, и, пожалуй, несколько мудрее.
— Пойдем со мной, Нелл, — произнес он по-английски с несколько более отчетливым акцентом.
Она не сразу взяла его протянутую руку. Вместо этого обернулась на фальшивого и бесполезного бога, занимавшего воображаемый трон посреди пустой империи.
— Оно того стоило? — спросила она, зная, что этот вопрос будет последним.
— Стоило, — ответил он. — Ради жизни и обучения, роста и постижения нового. Ради красоты. Но теперь все кончено. Есть единственный способ противостоять разрушителю, единственная дорога, которая может вывести ангелов к какому-либо Раю.
Изображение Аида изменилось, приняв женское обличье. Женщина казалась моложе самой Нелл, видимо, и более красивой во плоти. Нелл быстро поняла: то было видение Орлеанской Девы в глазах Анатоля Домье, и теперь то, что скажет ангел, будет адресовано ему.
Дева сказала немного. Когда рука Анатоля сплелась с рукой Нелл, одинокая фигура на разрушающемся троне задрожала в абсолютной тоске. Видимо, ей стоило нечеловеческих усилий удержать форму ради всего лишь трех коротких слов, прежде чем исчезнуть в зловещей тени.
— Не оглядывайся назад, — сказала она.
Нелл не имела ни малейшей идеи, следовало ли понимать эти слова буквально или метафорически — и есть ли в этом хоть какая-то разница, учитывая ее теперешнее состояние.
2.
Дэвиду показалось, что он легко скользнул из одного неземного сна в другой. Словно его сознание, отделенное от тела на несколько часов — или несколько веков. — резко и искусно погрузилось в новый сосуд. Перед тем, как открыть глаза, он знал, что по-прежнему имеет обличье человека, и форма эта прочна, но все же не сомневался: он видит сон. Не это тело принадлежало ему в Конце Света, не оно было его телом в юности. Оно не просто было лишено боли, но обладало неестественным и невероятным чувством благополучия, а еще — было не тяжелее воздушного шара.
«Лучше испытывать иллюзию подобного рода, чем ту жестокую реальность, что осталась позади, — подумал он. — Даже если мне суждено очнуться, я твердо знаю: того кошмара больше нет. Так что у меня все основания быть благодарным за приятный сон, и все основания не отпускать этот сон, не испытав до конца. И я не должен разбавлять этот дар излишним скептицизмом».
Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на спине на узкой кровати, в узкой же комнате, где всей мебели — только вторая кровать: платформа, прикрепленная к стене, лишенная матраса или одеял. Кровать пуста, но рядом стоит человек, и стоит он неловко, потому что слишком долго пролежал без движения.
«Не такой уж приятный сон, — размышлял Дэвид. — Похоже, я обречен находиться в еще одной карикатурной ангельской обители, да и компания не слишком располагает к удовольствию».
Другим человеком оказался Джейкоб Харкендер. Он молод и красив, как всегда, хотя одет по-дурацки: на нем что-то вроде нижнего белья. Он пристально рассматривает Дэвида: видно, наблюдал за его пробуждением.
— Добро пожаловать в реальный мир, — произнес он преувеличенно будничным тоном. Как это типично для человека, приветствующего своего недруга!
Дэвид попытался сесть, но не сумел. И обнаружил, что его не пускает широкая лента, при этом вторая привязана с другой стороны кровати.
— Соблюдай осторожность, — предупредил его Харкендер. — Мы здесь слишком мало весим, но столкновения с предметами очень болезненны. Будь осторожен, когда отвяжешь ленту.
Рукоятка, удерживающая ленту, такого типа, с какими Дэвид прежде не имел дела, но механизм довольно прост, и он легко с ним справился. Ему, и вправду, показалось, что он ничего не весит, так что пришлось вцепиться посильнее в кровать для дальнейших маневров. Одет он был так же нелепо, как и Харкендер. Дэвид отвернулся, не желая демонстрировать свое тело другому.
Стены комнаты отливали металлическим блеском, но при этом были яркого цвета с абстрактным рисунком. На стене над каждой из кроватей прикреплены несколько пустых экранов, справа от которых — пульты с кнопками. Дверь только одна, и без ручки. Голый пол слегка закруглен по краям. Свет, заполнявший комнату — рассеянный, с легким оттенком желтизны. Единственное круглое окно около трех футов в поперечнике на стене напротив двери. Из него была видна только темнота, расцвеченная множеством звезд.
Хотя он никогда не видел ничего подобного, Дэвиду все это не показалось странным. Это же просто иллюзия — в любом случае, его сознание было поглощено внутренними ощущениями. Его буквально захватили переживания в собственном теле. Он без труда мог слышать биение сердца и циркуляцию крови в венах, и океанический шум в кишечнике.
Когда он попытался встать, это усилие кинуло его вперед гораздо сильнее, чем он надеялся. Ему удалось не налететь на Харкендера, но, столкнувшись со стеной, где было окно, ощутил удар такой силы, что боль прошила все тело с головы до пят. Правда, боль быстро улетучилась. Он снова пришел в себя, но ему пришлось цепляться за выступ под окном, чтобы удержаться на ногах.
Отражение в оконном стекле показало, что его облик обновился. Лицо можно было признать за его собственное, но кожа стала гладкой, без единого пятнышка — как у двадцатипятилетнего.
Звездная панорама за окном дала ему знать, что это место находится не на Земле — и вообще, ни на одном из миров с атмосферой. Где-то далеко в космосе, возможно, на планете, слишком маленькой, чтобы воспроизвести земную гравитацию.
Ему было приятно собственное искусство вести размышления и делать выводы. Навеянные ангелами сны были загадками, которые необходимо разгадать. Он знал, что наиболее значимый вопрос о его нынешнем состоянии не «Где я нахожусь?», а «Когда я нахожусь?» Он посмотрел на своего спутника, втайне надеясь, что и Харкендеру неизвестен ответ на этот вопрос.
— Ангелы не устают удивлять меня, — кисло процедил он. — Я было подумал, что они устроили более удобное место, чтобы выслушивать наши сообщения об откровениях оракула.
— Так ты думаешь, мы здесь для этого? — с отчетливым презрением, явно деланным. — Сомневаюсь, что они собираются слушать отчеты. Думаю, они уже знают все, что нам удалось обнаружить. Мне бы только хотелось, чтобы они планировали допрос смелее и хитроумнее.
Прежде, чем Дэвид успел сформулировать ответ, дверь открылась. Она просто бесшумно скользнула в сторону. Вошедший человек, двигавшийся легко и непринужденно, походил на Глиняного Монстра, но не так явно, чтобы можно было сказать определенно. Будь он реальным человеком, он бы сошел за брата Глиняного Монстра — или за его сына.
— Я — Махалалел, — объявил вновь прибывший, словно ожидая, что эта новость поразит их.
— Конечно, — с иронией согласился Дэвид. — Я сразу же тебя узнал. Мы ведь встречались.
— Но не таким образом, — отвечал тот. — Это не маска, не дух, гласящий устами голема. Я и есть Махалалел. Век Чудес умер, миновал.
Это была своеобразная речь, но Дэвид уже привык, что персонажи его снов изъясняются загадками. — Я не понимаю, — буркнул он.
— Думаю, он имеет в виду, что он — все, что осталось от Махалалела, — осторожно предположил Харкендер. — И та сущность, что прежде была ангелом — младшим из ангелов — решила воплотиться, став только материальной, не более. Похоже, Джейсон Стерлинг не так уж и заблуждался насчет этого. — В его голосе сквозило неодобрение.
Дэвид все еще не понимал, но не стал произносить этого вслух. «Концентрируйся на приятности внутреннего ощущения, — посоветовал он самому себе. — Это хороший сон. Он может доставить истинное удовольствие. Ты выполнил свою задачу по быстрой концентрации и сделал верную догадку; теперь расслабься, и пусть себе эти образы проходят мимо».
— Выбор был сделан под давлением необходимости, — загадочно продолжал Махалалел. — Я долгое время изучал людей, но так и не научился любить их. Зато слишком хорошо узнал, как близок я к исчезновению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60