Стремительная и деловая мадам Мошковиц из снисхождения дала бы ей пятьдесят очков вперёд, и то затем, чтобы не осуждали: «Ишь, как призовая кобылица походя растоптала девчонку!»
Нет, Гельвеция брала за душу другим. Голос с надрывом, то с нотками стона или плача, то звенящий смехом, а порой задумчиво тихий – без напора, не взлетая до высоких нот, не подавляя силой, но увлекая доверительной интонацией скорее разговора под гитару, чем раскатистой, широко льющейся песни.
И лиц тех давно уже нет,
И песни давно отзвучали.
Но память моя – стара,
Память моя – музей
образов светлой печали.
«Я расскажу о том, что болит, – словно обещал её бесхитростный голос. – Я угадаю твою боль. Я назову – и она вздрогнет в унисон, растает, вытечет безмолвной слезой. Замри. Сейчас наступит резонанс. Мои струны заколдуют твою грусть».
Хлип ушёл – и ладно. Она вызовет из глубины душ осадок скорби, изведёт его и песней осветлит сердца. Улетай, печаль, оставь нас! Прости-прощай, желчный лидер Greenneen. Ещё слово, ещё аккорд, и последний общий вздох мягко сдует тебя за край земной… Поминки – ритуал изгнания.
Невольным наваждением возник яростный клич Хлипа: «Они объясняют мир, а мы – изменим его!» Самоучка вроде образца II. Старая Земля припасла много разрушительных цитат для крикунов-радикалов.
Покуда живём – мы помним,
И живы они вместе с нами.
Я здесь – хранитель музея
горьких воспоминаний.
После концерта к Гельвеции было не протолкнуться. Но Наблюдатель умел добиваться поставленной цели. Усталая, поблекшая сидела она, и вокруг старались не галдеть, чтобы слышать её стихший, почти бархатный голос. Он протянул блокнот:
– Гель, твой автограф.
– Кому пишем? – Она почти осипла за вечер, бархат речи был стёрт, но чуть царапал слух жёсткими ворсинками хрипотцы.
– Нейтану Норру. – Наблюдатель назвался совсем негромко, пригнувшись к певице. Уютный, умиротворяющий аромат волос с привкусом травяного настоя коснулся его ноздрей. Нет, не тайная власть поющей отшельницы лишает мужчин покоя – а чистота, чуждая гремящим улицам, обещание тишины и сокровенных бесед о главном, мудром и простом.
Она начертала – игольное перо сохранило теплоту сухих, загорелых пальцев, сильных и нежных:
«Это день гаснущих звёзд, они – красные глаза в небе. Будем яркими, пока горят сердца. Гель Грисволд – Нейтану Норру, в память о встрече. Причал, 10.11.35 г.»
Он заполучил желаемое, но хотел большего – и обрёл его, коснувшись щедрой руки губами. Запах. Неповторимая. Надо спешить. Гнать к аэродрому, оттуда – стрелой на восток.
– Быстрее, – велел он пилоту авиатакси.
«Багровое око вампира. Да! живём слишком мало, чтобы понять, как остывшая звезда завидует пылающей. Боже, и через десять часов я махну к Стартовой!.. Надеюсь, там нет этих шикарных окон в полстены. Противно проснуться и видеть красный шар в сером небе».
– Хорошо бы ввалиться в туанское гадище и устроить шаривари! Уляпать их мазью от гнили!
Сей призыв пришлось орать, иначе он не пробился бы сквозь оглушительные раскаты песни Хлипа «Всё чужое». Так уж была построена сходка хлиперов: она с многократным усилением повторяла шум, свет и злобу Города. Этим певец и зажигал свою аудиторию, подобно линзе собирая в жгучий пучок гнева тусклое городское зарево и цинготную тоску о недостижимом. Здесь во всём ценили передоз и перебор.
– А Нура будет ходить с банкой! – ржали черногубые рты, вспыхивая анодированными зубами. Линзы-бельма в глазах отливали молочной синевой или лучами координатных решёток, из художественно «лопнувшего» лба выпирала каша киберначинки, в ухе торчал пульсирующий тестер.
– Нура, банку! покажи!
Хлип был жив; самые горячие и стильные фанаты отвергали его смерть. Они до забвения рубились в танце, и рефрен звучал почти как молитва:
Я живу назло и вопреки,
Я сражаюсь лишь из-за упрямства!
Я пою от скуки и тоски,
Я смеюсь из вредности и хамства!
– Сестрица, вот он, щупалец заветный! – пискляво искорёжил строчку имперской оперы юноша в трико и переливающихся световых нитях.
Нурита Мошковиц со стоном наслаждения воздела над лохмами друзей стеклянный цилиндр, в маслянистом содержимом которого колыхался муляж гектокотиля. Настоящий туанский орган не посмели бы выставить в анатомическом музее. Ради корректности сосуд был снабжён наклейкой: «МУЛЯЖ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КОПИЕЙ ЧЬЕЙ-ЛИБО ЧАСТИ ТЕЛА». Сложно было вынести сосуд с биофака, но ради осрамления имперцев патриотка Города готова на всё.
– Божество сочащееся! Главный слизень всех миров! – изощрялись вокруг, делая экспонату знаки презрения. – За хвост и об угол!
– Мальчики любят девочек? – пронзительно спросила Нурита.
– Да-а-а!
– А гадкие девочки любят…
– Туанскую слизь!
– Что мы им скажем?
– Фу-у-у-у!!
Девушке нелегко пробиться в старейший университет, и победа была сопряжена с большими переменами. В Политехническом восхитительные и жестокие порядки. Тайные обряды посвящения, клятва на верность Земле и всему земному. Политехники не покупают импортное. Должен же быть какой-то противовес культурной агрессии ТуаТоу? Хлип не учился в Политехе, но студенты тысячелетнего универа почитали лидера Greenneen – ведь он пел о нас, для нас, и только. Наш!
Нурита и думать забыла, что когда-то млела по Алаа Винтанаа и плакала над его трудной любовью к герцогу Эйнаа Из сладенького и душещипательного мира школы она прыгнула в обжигающе пряный – студенческий. Всё прежнее долой! Стиль – рафинированное манхло, техномрак, киберглюк, обнажённое чувство, цинизм и боль. Тренд – половое напряжение, сердитая кусачая любовь и даже социальная тематика (осторожно! тихонько! намёками).
Музыка ревела и металась. Свет терзал глаза. Все тыкали пальцами в гектокотиль.
– Когда я стану конгрессменом…
– Что же ты сделаешь?
– Проведу запрет на диски, дохнущие с перезаписи. Я их ненавижу. Кто куёт их – те лижут слизь. Холуи туанские. Этим, которые сегодня пляшут в масках, раскрашивают руки и метут пол балахонами, завтра от меня достанется. Крахну туаманский регион, вместо «Пресветлому слава!» повешу: «Позор продажным лизоблюдам!»
– У меня два диска Хлипа околело, «Облава» и «Азбука рабства». Дайте кто-нибудь списать!
– Надолго их не хватит. Тебе надо лицензионные.
– Мерси, я не магнатка – покупать по три сотни штука. Торгаши озверели. За неделю цены вдесятеро вздули!
– У Нуры есть «Азбука». То есть была. Нура, дай Мальке «Азбуку»!
– Уау, моя с компом крякнулась. Погорела в ноль. Хотя… – Нурита нахмурила золотые брови. – У меня её брал дядька Джо.
– Это которого забрали – и с концами? он вернулся, кстати?
– Надо ему возвращаться! Где-то засел на всём готовом, пока тётка вертится с детьми. Я ей позвоню. Может, диск лежит на его компе, дома…
– Я была очень рада вскочить среди ночи и лететь в темноте, чтобы сказать тебе: «До скорого». – Как всегда, мадам Мошковиц беседовала с мужем на повышенных тонах.
С тех пор, как супруг покинул дом, семейная жизнь их расстроилась, и мадам порой высказывалась об этом весьма резко. Дети растут без отца, от папы приходят чеки, напоминающие алименты, и в постели кого-то не хватает. А сколько хлопот было с наймом гувернёров?! Она отпрашивалась со службы на собеседования с ними, пока начальство не высказало ей своего неодобрения.
– Кончится тем, что меня уволят. Ты этого хочешь, Джо?
– Бина, ты прекрасно знаешь, что я занят по горло.
– Четвёртый год! Не устал стоять по горло в кибернетике?
– Этот полёт – решающий. Если без подробностей, мы покажем изделие заказчику и подпишем акт сдачи-приёмки.
– И долго вы будете мотаться в космосе?
– Не могу сказать. Я регулярно буду связываться с тобой по on-line.
– Когда-то мы жили как люди, Джо. Мы занимались любовью там, где нас прихватит. Я становлюсь бешеной, если вспоминаю это. Я чувствую, как жизнь куда-то утекает. Слава Богу, дети со мной, и мне есть кому посвятить себя. Но я хотела бы однажды хоть одним глазком увидеть, чему ТЫ отдал эти годы. Если, конечно, это можно видеть без микроскопа. А то я решительно не понимаю тех мужчин, которые вкладывают своё либидо в какую-нибудь гнутую наномолекулу. Спасибо, что познакомил меня с этим… голова коленкой, и тем, который носит говяху на тыкве. Наверное, это ты вдолбил ему, что над головой вечно присутствует Господь, и надо чем-то прикрыть кочан, чтобы смягчить удар свыше. Не знаю и знать не желаю, чем занимаются эти сморчки, но своё мужское естество они променяли на научные победы. От первого сбежали волосы и брови, а второй – я почти уверена! – прячет под нахлобучкой синюю шишку на маковке, потому что Господь не устаёт бить его по кумполу, напоминая, в чём состоит истинное назначение мужчины. Надеюсь, Он даст вам ещё какой-нибудь знак, чтоб вы вернулись к своим женщинам и перестали исповедовать милитаризм.
Джомар незаметно сложил пальцы в фигу, надёжно предохраняющую от женского сглаза. Мадам Бина скептически поправила алый платочек, торчавший из его нагрудного кармана. Как это по-детски – носить ярко-красное, непереносимое для глаз Сатана! Мужики суть дети, вымахавшие выше своих мам, увлекающиеся без оглядки чем попало и ревнующие жён к собственным чадам – вдруг тем, как младшим, больше достанется!
– Звонила Нурита, дочь Арика, – тоном рассерженной хозяйки продолжала Бина.
– О, и где она теперь? Как у Арика дела с желчным пузырём?
– В августе они поссорились; с тех пор Арик живёт дома, а его желчный пузырь – на помойке. А дочка учится в Политехническом, на биофаке. Нура связалась со мной из полицейского участка.
– Как она там очутилась?!
– Стащила из музея препарат, какой-то желудок, и заявилась с ним на дискотеку, вот её и повязали. Она просила кланяться тебе и напомнила, что ещё в школе ты авансом взял у неё двенадцать бассов за установку чего-то куда-то, а потом скрылся с деньгами, ничего не сделав. Это правда? ты действительно опустился до обмана доверчивых школьниц? Джо, мне стыдно… из-за такой мизерной суммы.
– Ах, да… совсем из памяти вылетело. В тот день меня завербовали в проект.
– Я должна была объясняться с твоей вредной племянницей по поводу двенадцати бассов. Кроме того, ты заныкал её диск «Азбука рабства». Тебе самому впору изучать этот букварь. Почаще его ставь.
– Бина, она всё переврала! Диск она отдала мне сама…
– Небо устало от ваших мужских отговорок, Джо. Вы слишком часто говорите: «Она отдала мне сама», когда вас тащат в суд и предъявляют младенцев. Короче, я послала Нуриту в тот город на Старой Земле, где первый раз соврал первый Мошковиц. Надеюсь, когда ты вернёшься из космоса – вспомнишь, куда засунул те двенадцать бассов и диск про рабов. Ну ладно, лети. Помни, я всегда жду тебя, – последнее слово мадам закрепила сильным и сладким поцелуем, которого Джомар не ожидал и от этого забыл, где находится. Крепкие и гладкие бока мадам гибко изогнулись под его руками.
– Время, – напомнил безжалостный уорэнт-офицер.
Транспорт, ожидавший на орбите паром из Баканара, был дряхлым старьём, построенным по образу и подобию судов-«восьмидесятников», двадцать веков назад отправлявшихся со Старой Земли к ближайшим системам. «Дева Елизавета», эдакая дура трёх километров длиной.
Рассчитанные на 80 земных лет полёта, грузовики по прибытии делились на секции и становились стройматериалом для колонистов. Ныне таких мастодонтов гоняли, если требовалось доставить за раз большой объём штучного груза – например, принадлежащего Айрэн-Фотрис. Сонно наматывая витки вокруг Колумбии, транспорты ящичной компоновки грузились неделями, набирая в трюмы продукты и прочее обеспечение для дальних баз, а потом отваливали в рейс, порой в годичный – облетать десятки пунктов-грузополучателей. Разведки иных государств и миров отмечали вылеты, прослеживали маршруты, но то была рутинная слежка, не приносившая каких-либо открытий.
Буксиры заводили в ячейки транспортов огромные контейнеры, крепили к наружным узлам стыковки баржи – и было непросто выяснить, что уносит к далёким звёздам обычный транспорт.
«Дева Елизавета» принимала груз особой секретности, а выглядел он – зауряднее некуда. Контрразведка и служба безопасности Айрэн-Фотрис постарались, чтобы ничто не выдавало истинного назначения рейса.
– Киборги, – механически повторил тальман, он же помощник суперкарго, сверяясь с документами. – Восемнадцать штук. Личные номера… – Он повёл датчиком по шеренге человекоподобных машин, одетых в одинаковые комбинезоны. – Ага, совпадают. Пункт назначения – Литтл Рэд VJ52174, база Хамра. Кто у нас там?
– Телеметристы, в землю врытые, – напомнил штаб-сержант, ответственный за трюмную секцию.
– Куда им столько кукол?
– Системы на поверхности чинить, должно быть.
– Проще дистантов послать.
Штаб-сержант промолчал о том, что на каждую пару дистантов положен живой оператор. Незачем казаться умней помощника суперкарго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Нет, Гельвеция брала за душу другим. Голос с надрывом, то с нотками стона или плача, то звенящий смехом, а порой задумчиво тихий – без напора, не взлетая до высоких нот, не подавляя силой, но увлекая доверительной интонацией скорее разговора под гитару, чем раскатистой, широко льющейся песни.
И лиц тех давно уже нет,
И песни давно отзвучали.
Но память моя – стара,
Память моя – музей
образов светлой печали.
«Я расскажу о том, что болит, – словно обещал её бесхитростный голос. – Я угадаю твою боль. Я назову – и она вздрогнет в унисон, растает, вытечет безмолвной слезой. Замри. Сейчас наступит резонанс. Мои струны заколдуют твою грусть».
Хлип ушёл – и ладно. Она вызовет из глубины душ осадок скорби, изведёт его и песней осветлит сердца. Улетай, печаль, оставь нас! Прости-прощай, желчный лидер Greenneen. Ещё слово, ещё аккорд, и последний общий вздох мягко сдует тебя за край земной… Поминки – ритуал изгнания.
Невольным наваждением возник яростный клич Хлипа: «Они объясняют мир, а мы – изменим его!» Самоучка вроде образца II. Старая Земля припасла много разрушительных цитат для крикунов-радикалов.
Покуда живём – мы помним,
И живы они вместе с нами.
Я здесь – хранитель музея
горьких воспоминаний.
После концерта к Гельвеции было не протолкнуться. Но Наблюдатель умел добиваться поставленной цели. Усталая, поблекшая сидела она, и вокруг старались не галдеть, чтобы слышать её стихший, почти бархатный голос. Он протянул блокнот:
– Гель, твой автограф.
– Кому пишем? – Она почти осипла за вечер, бархат речи был стёрт, но чуть царапал слух жёсткими ворсинками хрипотцы.
– Нейтану Норру. – Наблюдатель назвался совсем негромко, пригнувшись к певице. Уютный, умиротворяющий аромат волос с привкусом травяного настоя коснулся его ноздрей. Нет, не тайная власть поющей отшельницы лишает мужчин покоя – а чистота, чуждая гремящим улицам, обещание тишины и сокровенных бесед о главном, мудром и простом.
Она начертала – игольное перо сохранило теплоту сухих, загорелых пальцев, сильных и нежных:
«Это день гаснущих звёзд, они – красные глаза в небе. Будем яркими, пока горят сердца. Гель Грисволд – Нейтану Норру, в память о встрече. Причал, 10.11.35 г.»
Он заполучил желаемое, но хотел большего – и обрёл его, коснувшись щедрой руки губами. Запах. Неповторимая. Надо спешить. Гнать к аэродрому, оттуда – стрелой на восток.
– Быстрее, – велел он пилоту авиатакси.
«Багровое око вампира. Да! живём слишком мало, чтобы понять, как остывшая звезда завидует пылающей. Боже, и через десять часов я махну к Стартовой!.. Надеюсь, там нет этих шикарных окон в полстены. Противно проснуться и видеть красный шар в сером небе».
– Хорошо бы ввалиться в туанское гадище и устроить шаривари! Уляпать их мазью от гнили!
Сей призыв пришлось орать, иначе он не пробился бы сквозь оглушительные раскаты песни Хлипа «Всё чужое». Так уж была построена сходка хлиперов: она с многократным усилением повторяла шум, свет и злобу Города. Этим певец и зажигал свою аудиторию, подобно линзе собирая в жгучий пучок гнева тусклое городское зарево и цинготную тоску о недостижимом. Здесь во всём ценили передоз и перебор.
– А Нура будет ходить с банкой! – ржали черногубые рты, вспыхивая анодированными зубами. Линзы-бельма в глазах отливали молочной синевой или лучами координатных решёток, из художественно «лопнувшего» лба выпирала каша киберначинки, в ухе торчал пульсирующий тестер.
– Нура, банку! покажи!
Хлип был жив; самые горячие и стильные фанаты отвергали его смерть. Они до забвения рубились в танце, и рефрен звучал почти как молитва:
Я живу назло и вопреки,
Я сражаюсь лишь из-за упрямства!
Я пою от скуки и тоски,
Я смеюсь из вредности и хамства!
– Сестрица, вот он, щупалец заветный! – пискляво искорёжил строчку имперской оперы юноша в трико и переливающихся световых нитях.
Нурита Мошковиц со стоном наслаждения воздела над лохмами друзей стеклянный цилиндр, в маслянистом содержимом которого колыхался муляж гектокотиля. Настоящий туанский орган не посмели бы выставить в анатомическом музее. Ради корректности сосуд был снабжён наклейкой: «МУЛЯЖ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ КОПИЕЙ ЧЬЕЙ-ЛИБО ЧАСТИ ТЕЛА». Сложно было вынести сосуд с биофака, но ради осрамления имперцев патриотка Города готова на всё.
– Божество сочащееся! Главный слизень всех миров! – изощрялись вокруг, делая экспонату знаки презрения. – За хвост и об угол!
– Мальчики любят девочек? – пронзительно спросила Нурита.
– Да-а-а!
– А гадкие девочки любят…
– Туанскую слизь!
– Что мы им скажем?
– Фу-у-у-у!!
Девушке нелегко пробиться в старейший университет, и победа была сопряжена с большими переменами. В Политехническом восхитительные и жестокие порядки. Тайные обряды посвящения, клятва на верность Земле и всему земному. Политехники не покупают импортное. Должен же быть какой-то противовес культурной агрессии ТуаТоу? Хлип не учился в Политехе, но студенты тысячелетнего универа почитали лидера Greenneen – ведь он пел о нас, для нас, и только. Наш!
Нурита и думать забыла, что когда-то млела по Алаа Винтанаа и плакала над его трудной любовью к герцогу Эйнаа Из сладенького и душещипательного мира школы она прыгнула в обжигающе пряный – студенческий. Всё прежнее долой! Стиль – рафинированное манхло, техномрак, киберглюк, обнажённое чувство, цинизм и боль. Тренд – половое напряжение, сердитая кусачая любовь и даже социальная тематика (осторожно! тихонько! намёками).
Музыка ревела и металась. Свет терзал глаза. Все тыкали пальцами в гектокотиль.
– Когда я стану конгрессменом…
– Что же ты сделаешь?
– Проведу запрет на диски, дохнущие с перезаписи. Я их ненавижу. Кто куёт их – те лижут слизь. Холуи туанские. Этим, которые сегодня пляшут в масках, раскрашивают руки и метут пол балахонами, завтра от меня достанется. Крахну туаманский регион, вместо «Пресветлому слава!» повешу: «Позор продажным лизоблюдам!»
– У меня два диска Хлипа околело, «Облава» и «Азбука рабства». Дайте кто-нибудь списать!
– Надолго их не хватит. Тебе надо лицензионные.
– Мерси, я не магнатка – покупать по три сотни штука. Торгаши озверели. За неделю цены вдесятеро вздули!
– У Нуры есть «Азбука». То есть была. Нура, дай Мальке «Азбуку»!
– Уау, моя с компом крякнулась. Погорела в ноль. Хотя… – Нурита нахмурила золотые брови. – У меня её брал дядька Джо.
– Это которого забрали – и с концами? он вернулся, кстати?
– Надо ему возвращаться! Где-то засел на всём готовом, пока тётка вертится с детьми. Я ей позвоню. Может, диск лежит на его компе, дома…
– Я была очень рада вскочить среди ночи и лететь в темноте, чтобы сказать тебе: «До скорого». – Как всегда, мадам Мошковиц беседовала с мужем на повышенных тонах.
С тех пор, как супруг покинул дом, семейная жизнь их расстроилась, и мадам порой высказывалась об этом весьма резко. Дети растут без отца, от папы приходят чеки, напоминающие алименты, и в постели кого-то не хватает. А сколько хлопот было с наймом гувернёров?! Она отпрашивалась со службы на собеседования с ними, пока начальство не высказало ей своего неодобрения.
– Кончится тем, что меня уволят. Ты этого хочешь, Джо?
– Бина, ты прекрасно знаешь, что я занят по горло.
– Четвёртый год! Не устал стоять по горло в кибернетике?
– Этот полёт – решающий. Если без подробностей, мы покажем изделие заказчику и подпишем акт сдачи-приёмки.
– И долго вы будете мотаться в космосе?
– Не могу сказать. Я регулярно буду связываться с тобой по on-line.
– Когда-то мы жили как люди, Джо. Мы занимались любовью там, где нас прихватит. Я становлюсь бешеной, если вспоминаю это. Я чувствую, как жизнь куда-то утекает. Слава Богу, дети со мной, и мне есть кому посвятить себя. Но я хотела бы однажды хоть одним глазком увидеть, чему ТЫ отдал эти годы. Если, конечно, это можно видеть без микроскопа. А то я решительно не понимаю тех мужчин, которые вкладывают своё либидо в какую-нибудь гнутую наномолекулу. Спасибо, что познакомил меня с этим… голова коленкой, и тем, который носит говяху на тыкве. Наверное, это ты вдолбил ему, что над головой вечно присутствует Господь, и надо чем-то прикрыть кочан, чтобы смягчить удар свыше. Не знаю и знать не желаю, чем занимаются эти сморчки, но своё мужское естество они променяли на научные победы. От первого сбежали волосы и брови, а второй – я почти уверена! – прячет под нахлобучкой синюю шишку на маковке, потому что Господь не устаёт бить его по кумполу, напоминая, в чём состоит истинное назначение мужчины. Надеюсь, Он даст вам ещё какой-нибудь знак, чтоб вы вернулись к своим женщинам и перестали исповедовать милитаризм.
Джомар незаметно сложил пальцы в фигу, надёжно предохраняющую от женского сглаза. Мадам Бина скептически поправила алый платочек, торчавший из его нагрудного кармана. Как это по-детски – носить ярко-красное, непереносимое для глаз Сатана! Мужики суть дети, вымахавшие выше своих мам, увлекающиеся без оглядки чем попало и ревнующие жён к собственным чадам – вдруг тем, как младшим, больше достанется!
– Звонила Нурита, дочь Арика, – тоном рассерженной хозяйки продолжала Бина.
– О, и где она теперь? Как у Арика дела с желчным пузырём?
– В августе они поссорились; с тех пор Арик живёт дома, а его желчный пузырь – на помойке. А дочка учится в Политехническом, на биофаке. Нура связалась со мной из полицейского участка.
– Как она там очутилась?!
– Стащила из музея препарат, какой-то желудок, и заявилась с ним на дискотеку, вот её и повязали. Она просила кланяться тебе и напомнила, что ещё в школе ты авансом взял у неё двенадцать бассов за установку чего-то куда-то, а потом скрылся с деньгами, ничего не сделав. Это правда? ты действительно опустился до обмана доверчивых школьниц? Джо, мне стыдно… из-за такой мизерной суммы.
– Ах, да… совсем из памяти вылетело. В тот день меня завербовали в проект.
– Я должна была объясняться с твоей вредной племянницей по поводу двенадцати бассов. Кроме того, ты заныкал её диск «Азбука рабства». Тебе самому впору изучать этот букварь. Почаще его ставь.
– Бина, она всё переврала! Диск она отдала мне сама…
– Небо устало от ваших мужских отговорок, Джо. Вы слишком часто говорите: «Она отдала мне сама», когда вас тащат в суд и предъявляют младенцев. Короче, я послала Нуриту в тот город на Старой Земле, где первый раз соврал первый Мошковиц. Надеюсь, когда ты вернёшься из космоса – вспомнишь, куда засунул те двенадцать бассов и диск про рабов. Ну ладно, лети. Помни, я всегда жду тебя, – последнее слово мадам закрепила сильным и сладким поцелуем, которого Джомар не ожидал и от этого забыл, где находится. Крепкие и гладкие бока мадам гибко изогнулись под его руками.
– Время, – напомнил безжалостный уорэнт-офицер.
Транспорт, ожидавший на орбите паром из Баканара, был дряхлым старьём, построенным по образу и подобию судов-«восьмидесятников», двадцать веков назад отправлявшихся со Старой Земли к ближайшим системам. «Дева Елизавета», эдакая дура трёх километров длиной.
Рассчитанные на 80 земных лет полёта, грузовики по прибытии делились на секции и становились стройматериалом для колонистов. Ныне таких мастодонтов гоняли, если требовалось доставить за раз большой объём штучного груза – например, принадлежащего Айрэн-Фотрис. Сонно наматывая витки вокруг Колумбии, транспорты ящичной компоновки грузились неделями, набирая в трюмы продукты и прочее обеспечение для дальних баз, а потом отваливали в рейс, порой в годичный – облетать десятки пунктов-грузополучателей. Разведки иных государств и миров отмечали вылеты, прослеживали маршруты, но то была рутинная слежка, не приносившая каких-либо открытий.
Буксиры заводили в ячейки транспортов огромные контейнеры, крепили к наружным узлам стыковки баржи – и было непросто выяснить, что уносит к далёким звёздам обычный транспорт.
«Дева Елизавета» принимала груз особой секретности, а выглядел он – зауряднее некуда. Контрразведка и служба безопасности Айрэн-Фотрис постарались, чтобы ничто не выдавало истинного назначения рейса.
– Киборги, – механически повторил тальман, он же помощник суперкарго, сверяясь с документами. – Восемнадцать штук. Личные номера… – Он повёл датчиком по шеренге человекоподобных машин, одетых в одинаковые комбинезоны. – Ага, совпадают. Пункт назначения – Литтл Рэд VJ52174, база Хамра. Кто у нас там?
– Телеметристы, в землю врытые, – напомнил штаб-сержант, ответственный за трюмную секцию.
– Куда им столько кукол?
– Системы на поверхности чинить, должно быть.
– Проще дистантов послать.
Штаб-сержант промолчал о том, что на каждую пару дистантов положен живой оператор. Незачем казаться умней помощника суперкарго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69