У матери Вязникова — амулет бабки. Эти семейные украшения передаются из поколения в поколение. Когда Вика забеременела, свекровь отдала ей свой кулон, а Вязников для своей матери сделал амулет бабки.
Морозовы не стали все усложнять. У них есть глава рода и его жена, «мать рода», как написано на внутренней стороне очень простого золотого кольца. Кольцо главы рода с рунным рядом по ободу, на внутренней стороне которого: «глава рода Морозовых».
Это были семейные реликвии. Предметы, которые в древности становились артефактами. Ценность которых измерялась уже не материалом и не весом, а чем-то особым, историей, силой тех людей, которые носили их, вкладывали свою энергию, тепло своей души.
— Желаете что-то? — Справа за плечом образовалась девочка-продавец.
— Колечко для жены ищу…
— Вам подороже или поскромнее?
Полянский, не задумываясь, ответил:
— Покрасивее…
Продавщица что-то защебетала и повела его в сторону другой витрины. Но краем глаза Миша зацепился за огненную искорку, вспыхнувшую слева. Красный рубин.
— Погодите. Я, кажется, выбрал…
На улице, в цветочном киоске он с содроганием купил три красные гвоздики,
— Ах, Мишенька, не стоило, право. — Аграновская приняла цветы с жеманной улыбкой. — Какой вы все-таки салонный лев.
— Ну что вы, Нинон, я всего лишь скромный любитель по сравнению с вами. — Михаил пододвинул даме стул.
Они сидели в полупустом ресторане, оформленном а-ля декаданс. Повсюду висели картины с белыми каллами, торчали старые патефоны. Квадратное помещение со сглаженными углами и стенами, отделанными зеленым стеклом, больше всего напоминало бутылку. С абсентом. Где-то в глубине зала сидели две среднего возраста дамочки, пьяно ухмыляясь теми особыми улыбками, которые отличают людей нестандартной половой ориентации.
«Лесбиянки», — решил Полянский.
— Как вам тут нравится? — поинтересовалась Аграновская, когда Миша сел.
Официант предложил меню, и Полянский был ему благодарен. Увесистая папка с картонкой внутри скрыла его гримасу.
— Тут очень… — Миша покрутил пальцами в воздухе, будто подыскивая нужное слово, — …очень необычно.
— О, это совершенно верно. — Нинон подалась вперед, с деланной изящностью подперев рукой подбородок и бросая на Полянского взгляд, который по ее личной классификации проходил как «томный». Миша же растерялся, так как всегда считал, что таким образом смотрят престарелые, впавшие в маразм проститутки. — Вам посоветовать, что заказать?
— Да, пожалуйста. — Полянский сообразил, что Аграновская решила играть в матрону. — Странные названия.
— Тогда возьмите то, что называется «Шарф Эйседоры». Не пожалеете…
— Замечательно, — согласился Михаил. — Пусть будет шарф… Это, я так понимаю, в честь Айседоры Дункан?
— Да-да! — Нинон ткнула мундштуком в Полянского. — Вы угадали. Вообще, знаете, какая это была женщина?
— Ну, только немного, — пробормотал Миша. — Я не так хорошо разбираюсь в том времени. Куда мне до вашего уровня!
— Ах, льстец вы, льстец. — Аграновская погрозила ему пальцем и прикурила сигарету.
В это время официант принес небольшую тарелочку с чем-то, больше всего напоминающим суп с лапшой, в котором плавали странные белые кусочки.
— Приятного аппетита, — прошептал официант.
Ставя перед Михаилом тарелку, он легко, будто случайно, коснулся пальцами руки Полянского.
— Мм… Извините, — снова шепнул официант на ухо Михаилу.
— Идите, идите, Юрочка, — махнула рукой Аграновская.
Официант удалился, оставив Полянского в совершеннейшем недоумении.
— Я не понял, Нинон Лазаревна…
— Просто Нинон, — снова погрозила ему пальчиком Аграновская.
— Я все равно не совсем понял…
— Ах, что вы, Миша? Все вы поняли, по лицу было видно. Юрочка гомосексуалист. Вы ему сразу приглянулись.
По замершему лицу Полянского она поняла, что к идее нестандартных половых связей он относится сугубо отрицательно.
— Не волнуйтесь, никто вас неволить не станет. Тут очень свободные нравы. Поэтому мне так нравится это местечко. — Нинон усмехнулась, выпустив густой клуб дыма. — Кушайте супчик, мальчик, а я вам расскажу о золотом веке русской поэзии.
На слове «мальчик» Полянский чуть не подавился «супчиком», но умело сдержался.
— Вы себе представляете этот век, где куртуазный маньеризм возводился в ранг высшей добродетели, где люди ценили и понимали тонкость чувств и высоту стремлений. Ах, это было славное время. Сережа Есенин. Андрюшенька Белый… Это боги! Боги поэзии. Нежные, чувственные. Они не могли уберечь страну от наваливающегося ужаса. Увы, увы! Для этого они были слишком нежны. И теперь их проходят в школе. Вы ведь проходили Есенина?
— Да, конечно, — ответил Полянский коротко, сразу отказавшись от идеи процитировать: «белая береза под моим окном». Есенин ему не нравился.
— Вот видите. — Аграновская едва не заплакала. Ее голос дрогнул. — А ведь это все равно что учить в школе «Отче наш». Это же не стихи, это молитвы, экстаз, высшая форма творения. Есенина надо чувствовать. Телом, душой, всем своим существом. А мы талдычим бесконечное: «плачет иволга, схоронясь в дупло».
— Иволги в дуплах не селятся, — неожиданно для самого себя ляпнул Полянский.
«Кто меня за язык тянул?»
— Да? Разве? — У Нинон был вид разбуженного человека. — Хм. Как странно, но, впрочем, может быть. Может быть, вы не точно знаете, в конце концов.
Миша вежливо улыбнулся: конечно, мол.
— Кстати, как вы оцениваете еду?
— Замечательно. — Полянский расплылся в еще более широкой улыбке. — Очень вкусно. Только я не пойму, что это за… состав.
— Птичий мозг, — ответила Аграновская.
— Птичий? Мозг? — У Миши началось активное слюноотделение, которое обычно предшествовало рвоте. «Только бы не сблевать, боже мой, только не это!» — взмолился он.
— Изысканное блюдо, — заявила Нинон.
— А почему же вы не едите?
— О, увы, у меня строгая диета. От этой еды у меня, простите, изжога.
— Как жаль. — Миша чуть не уронил ложку.
— Ах, и не говорите. О чем мы беседовали?
— О Есенине… — рассеянно ответил Полянский. За спиной его собеседницы что-то затевалось. Две лесбиянки, видимо перебравшие лишнего, чего-то не поделили. И теперь одна старалась усадить на стул другую, пытавшуюся вскочить.
«Романтический вечер!» — с тоской подумал Миша.
— О, Сережа был тонкий человек. Его поэзия такая редкая, полная намеков, полутонов. Этого не могут оценить люди, далекие от поэзии, от богемы. А какие удивительные отношения были у него с друзьями. Вы, наверное, не читали его переписку с Сашей Белым?
Аграновская пила джин с тоником, и Полянский видел, что ее медленно, но верно развозит.
— Нет, нет, не читал. — Миша пытался сделать вид, что ест.
— А там такие строки, боже мой, какие там слова! «Серая птица печали ужель опустила свои крыла над тобой? Но ведь есть ее Айседерка Денкан…»
«Точно вырвет», — напрягся Миша.
— Какая абсентная сладость таится в этих словах…
— Желаете второе? — произнес кто-то над ухом Полянского.
Обернувшись, он увидел близко-близко лицо официанта. Почувствовал его дыхание, горячее, пахнущее ванилью.
Михаил с трудом подавил рефлекторное желание вмазать Юрочке между глаз. Вероятно, в глазах клиента было что-то особое, официант уловил «невербальный посыл» и вытянулся по стойке «смирно».
— Я, пожалуй, вас оставлю. Мне нужно… — пробормотала Аграновская, — …припудрить носик.
Она встала, чуть-чуть пошатываясь, и направилась в туалет.
— Спасибо, — сказал Полянский официанту. — Только…
В этот момент лесбиянки синхронно поднялись и пошли вслед за Нинон. Что-то в их походке показалось Полянскому знакомым.
— Только принесите счет, — закончил он свою фразу.
— Как вам будет угодно… — Юрочка исчез.
«Валить отсюда надо, под любым предлогом. К черту холдинг. Здоровье дороже».
Счет появился на столике через пять минут. Нинон упорно сидела в туалете. Лесбиянки тоже.
Наконец еще через пяток минут Полянский сообразил, что же казалось ему таким знакомым в походке выпивших подруг. Так, решительно покачиваясь, идут на драку пьяные матросы.
— Момент истины, — пробормотал Полянский и встал.
— Пошли на хер, сучары, — орала в это время Аграновская, запершись в туалетной кабинке.
— Кто тут сучары, кто сучары?! — возмущались лесбиянки, пытаясь из-под двери ухватить старушку за щуплые ноги. — Мы тебе сейчас покажем, кто тут сучара!
— Отвалите!
— Сама сейчас отвалишь, коза старая! В жопу твои сигареты вставим! — вопила самая активная. — Ломай двери, Зинка.
— Девочки, не трогайте меня, я старенькая, — взмолилась Нинон.
— А как лошков молодых на бабки разводить — не старенькая? А кто Вальке эту лахудру привел?! А?! Ломай двери, Зина!
Перебравшая богемных напитков Зинка поскользнулась на стульчаке унитаза и свернула на бок сливной бачок. На пол хлынула вода.
— Ай, твою мать!
— Помогите!
И тут Нинон сделала ошибку. Она открыла дверь и попыталась вырваться из туалета в зал.
Лесбиянки, на чьей стороне была молодость, ухватили худосочную старушку. Однако алкоголь сыграл с ними злую шутку. Вся троица ухнула на пол в туче брызг.
Подняться сил уже не было.
— Утоплю! — вопила Зинка, упорно пытаясь оседлать брыкающуюся светскую даму.
За этим занятием их и застал Полянский.
— Картина маслом. Вам помочь, Нинон Лазаревна?
— Помогите! — завопила Аграновская.
— Пошел в задницу, — синхронно воскликнули лесбиянки.
Кончилось все это не слишком хорошо. Пытаясь выдернуть старушку из цепких лап обнаглевшей молодости, Миша не удержался и тоже загремел на пол. Его накрыло что-то мокрое и дурно пахнущее.
Начальник экономического отдела, Нинон Лазаревна, хлопнулась на своего спасителя.
Михаил зарычал и сжал кулаки, чувствуя, как деревенеют скулы.
Когда он выбрался из-под перепуганной богемной львицы, непочтительных лесбиянок и след простыл.
Вид у Полянского был весьма и весьма помятый. Мокрый. Перепачканный бог знает чем, и, в довершение всего, воротник и часть рубашки оказались замазаны яркой помадой.
— Да, — вздохнул Миша, разглядывая себя в зеркало. — Не одна я в поле кувыркалась…
Значительно позже, прощаясь с Михаилом у дверей своей квартиры, Аграновская прошептала:
— Надеюсь, вы понимаете, что это… должно остаться между нами?
— О чем вы говорите, Нинон Лазаревна? Я сообразительный мальчик.
— Тогда приходите ко мне с любыми вопросами, дорогой мой.
Старушка нырнула в подъезд, а мокрый и грязный Полянский поехал домой. От вечера у него осталось смешанное чувство.
Дом Морозовых
Март легко, как наивный ребенок, облил дом Морозовых весенним светом. Нет, тепла еще не было, но весна света уже пожаловала. После снежной зимы лес, окружавший дома, тяжело ворочался, пробуждаясь. Деревья раскачивались под ветром. Словно расправляли затекшие за долгую зимнюю спячку плечи. Стряхивали одеяло снега. Природа наслаждалась минутами покоя. Еще рано для бешеной гонки, но и период выживания уже за спиной. Март.
Было почти шесть часов вечера. Полина возвращалась домой пешком, наслаждаясь весенними запахами и особенной, присущей только этому времени года свежестью. Настроение чистое и энергичное, как воздух и уже начавшее желтеть от заката, но не утратившее прозрачности небо. От быстрой ходьбы было жарко, она расстегнула верхние пуговицы зимней куртки и сдернула с шеи шарф, вдыхая прохладу полной грудью.
День прошел в удивительном, едином порыве. Обернуться не успела, как работа кончилась.
Больные сюрпризов не преподносили. Ежедневный обход прошел без проблем.
Дом встретил ее тишиной, только едва слышно бормотал телевизор — это свекор коротал время. Полина очень редко пересекалась с Юрием Павловичем. Задушевных бесед не получалось, и ей казалось, что все свободное время дед проводит у телевизора.
Полина приходила с работы первая. Занималась обедом, мелкими домашними делами. Потом приходил муж, а за ним уже и Огаревы. Их сын Сергей сейчас был, наверное, у Вязниковых: старшая дочь Александра уже которую неделю приглашала его позировать для картины.
Проходя мимо гостиной, Полина поздоровалась с Юрием Павловичем:
— Добрый вечер, папа!
Морозов, не оглядываясь, неприветливо буркнул в ответ:
— Добрый вечер…
— Кушать будете?
— Уже ел, — все так же, не оборачиваясь, ответил Юрий Павлович. Сказать, что его сильно интересовала передача по ящику, — нет, просто он не имел желания разговаривать с невесткой.
— Ну, как хотите, — прощебетала Полина и исчезла на кухне.
Для начала Полина заглянула с инспекцией в холодильник.
Она любила вкусно покушать и каждый раз горестно вздыхала перед зеркалом, упрекая себя за слабость. Лишние калории и малоактивный образ жизни отражались на ее фигуре. Муж не унывал по этому поводу и только отшучивался: «Если что, откроем ресторан».
Поджарить гренки с сыром, сделать салатик и разогреть отбивную, а потом, когда первый голод уйдет, можно было приготовить нечто более солидное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Морозовы не стали все усложнять. У них есть глава рода и его жена, «мать рода», как написано на внутренней стороне очень простого золотого кольца. Кольцо главы рода с рунным рядом по ободу, на внутренней стороне которого: «глава рода Морозовых».
Это были семейные реликвии. Предметы, которые в древности становились артефактами. Ценность которых измерялась уже не материалом и не весом, а чем-то особым, историей, силой тех людей, которые носили их, вкладывали свою энергию, тепло своей души.
— Желаете что-то? — Справа за плечом образовалась девочка-продавец.
— Колечко для жены ищу…
— Вам подороже или поскромнее?
Полянский, не задумываясь, ответил:
— Покрасивее…
Продавщица что-то защебетала и повела его в сторону другой витрины. Но краем глаза Миша зацепился за огненную искорку, вспыхнувшую слева. Красный рубин.
— Погодите. Я, кажется, выбрал…
На улице, в цветочном киоске он с содроганием купил три красные гвоздики,
— Ах, Мишенька, не стоило, право. — Аграновская приняла цветы с жеманной улыбкой. — Какой вы все-таки салонный лев.
— Ну что вы, Нинон, я всего лишь скромный любитель по сравнению с вами. — Михаил пододвинул даме стул.
Они сидели в полупустом ресторане, оформленном а-ля декаданс. Повсюду висели картины с белыми каллами, торчали старые патефоны. Квадратное помещение со сглаженными углами и стенами, отделанными зеленым стеклом, больше всего напоминало бутылку. С абсентом. Где-то в глубине зала сидели две среднего возраста дамочки, пьяно ухмыляясь теми особыми улыбками, которые отличают людей нестандартной половой ориентации.
«Лесбиянки», — решил Полянский.
— Как вам тут нравится? — поинтересовалась Аграновская, когда Миша сел.
Официант предложил меню, и Полянский был ему благодарен. Увесистая папка с картонкой внутри скрыла его гримасу.
— Тут очень… — Миша покрутил пальцами в воздухе, будто подыскивая нужное слово, — …очень необычно.
— О, это совершенно верно. — Нинон подалась вперед, с деланной изящностью подперев рукой подбородок и бросая на Полянского взгляд, который по ее личной классификации проходил как «томный». Миша же растерялся, так как всегда считал, что таким образом смотрят престарелые, впавшие в маразм проститутки. — Вам посоветовать, что заказать?
— Да, пожалуйста. — Полянский сообразил, что Аграновская решила играть в матрону. — Странные названия.
— Тогда возьмите то, что называется «Шарф Эйседоры». Не пожалеете…
— Замечательно, — согласился Михаил. — Пусть будет шарф… Это, я так понимаю, в честь Айседоры Дункан?
— Да-да! — Нинон ткнула мундштуком в Полянского. — Вы угадали. Вообще, знаете, какая это была женщина?
— Ну, только немного, — пробормотал Миша. — Я не так хорошо разбираюсь в том времени. Куда мне до вашего уровня!
— Ах, льстец вы, льстец. — Аграновская погрозила ему пальцем и прикурила сигарету.
В это время официант принес небольшую тарелочку с чем-то, больше всего напоминающим суп с лапшой, в котором плавали странные белые кусочки.
— Приятного аппетита, — прошептал официант.
Ставя перед Михаилом тарелку, он легко, будто случайно, коснулся пальцами руки Полянского.
— Мм… Извините, — снова шепнул официант на ухо Михаилу.
— Идите, идите, Юрочка, — махнула рукой Аграновская.
Официант удалился, оставив Полянского в совершеннейшем недоумении.
— Я не понял, Нинон Лазаревна…
— Просто Нинон, — снова погрозила ему пальчиком Аграновская.
— Я все равно не совсем понял…
— Ах, что вы, Миша? Все вы поняли, по лицу было видно. Юрочка гомосексуалист. Вы ему сразу приглянулись.
По замершему лицу Полянского она поняла, что к идее нестандартных половых связей он относится сугубо отрицательно.
— Не волнуйтесь, никто вас неволить не станет. Тут очень свободные нравы. Поэтому мне так нравится это местечко. — Нинон усмехнулась, выпустив густой клуб дыма. — Кушайте супчик, мальчик, а я вам расскажу о золотом веке русской поэзии.
На слове «мальчик» Полянский чуть не подавился «супчиком», но умело сдержался.
— Вы себе представляете этот век, где куртуазный маньеризм возводился в ранг высшей добродетели, где люди ценили и понимали тонкость чувств и высоту стремлений. Ах, это было славное время. Сережа Есенин. Андрюшенька Белый… Это боги! Боги поэзии. Нежные, чувственные. Они не могли уберечь страну от наваливающегося ужаса. Увы, увы! Для этого они были слишком нежны. И теперь их проходят в школе. Вы ведь проходили Есенина?
— Да, конечно, — ответил Полянский коротко, сразу отказавшись от идеи процитировать: «белая береза под моим окном». Есенин ему не нравился.
— Вот видите. — Аграновская едва не заплакала. Ее голос дрогнул. — А ведь это все равно что учить в школе «Отче наш». Это же не стихи, это молитвы, экстаз, высшая форма творения. Есенина надо чувствовать. Телом, душой, всем своим существом. А мы талдычим бесконечное: «плачет иволга, схоронясь в дупло».
— Иволги в дуплах не селятся, — неожиданно для самого себя ляпнул Полянский.
«Кто меня за язык тянул?»
— Да? Разве? — У Нинон был вид разбуженного человека. — Хм. Как странно, но, впрочем, может быть. Может быть, вы не точно знаете, в конце концов.
Миша вежливо улыбнулся: конечно, мол.
— Кстати, как вы оцениваете еду?
— Замечательно. — Полянский расплылся в еще более широкой улыбке. — Очень вкусно. Только я не пойму, что это за… состав.
— Птичий мозг, — ответила Аграновская.
— Птичий? Мозг? — У Миши началось активное слюноотделение, которое обычно предшествовало рвоте. «Только бы не сблевать, боже мой, только не это!» — взмолился он.
— Изысканное блюдо, — заявила Нинон.
— А почему же вы не едите?
— О, увы, у меня строгая диета. От этой еды у меня, простите, изжога.
— Как жаль. — Миша чуть не уронил ложку.
— Ах, и не говорите. О чем мы беседовали?
— О Есенине… — рассеянно ответил Полянский. За спиной его собеседницы что-то затевалось. Две лесбиянки, видимо перебравшие лишнего, чего-то не поделили. И теперь одна старалась усадить на стул другую, пытавшуюся вскочить.
«Романтический вечер!» — с тоской подумал Миша.
— О, Сережа был тонкий человек. Его поэзия такая редкая, полная намеков, полутонов. Этого не могут оценить люди, далекие от поэзии, от богемы. А какие удивительные отношения были у него с друзьями. Вы, наверное, не читали его переписку с Сашей Белым?
Аграновская пила джин с тоником, и Полянский видел, что ее медленно, но верно развозит.
— Нет, нет, не читал. — Миша пытался сделать вид, что ест.
— А там такие строки, боже мой, какие там слова! «Серая птица печали ужель опустила свои крыла над тобой? Но ведь есть ее Айседерка Денкан…»
«Точно вырвет», — напрягся Миша.
— Какая абсентная сладость таится в этих словах…
— Желаете второе? — произнес кто-то над ухом Полянского.
Обернувшись, он увидел близко-близко лицо официанта. Почувствовал его дыхание, горячее, пахнущее ванилью.
Михаил с трудом подавил рефлекторное желание вмазать Юрочке между глаз. Вероятно, в глазах клиента было что-то особое, официант уловил «невербальный посыл» и вытянулся по стойке «смирно».
— Я, пожалуй, вас оставлю. Мне нужно… — пробормотала Аграновская, — …припудрить носик.
Она встала, чуть-чуть пошатываясь, и направилась в туалет.
— Спасибо, — сказал Полянский официанту. — Только…
В этот момент лесбиянки синхронно поднялись и пошли вслед за Нинон. Что-то в их походке показалось Полянскому знакомым.
— Только принесите счет, — закончил он свою фразу.
— Как вам будет угодно… — Юрочка исчез.
«Валить отсюда надо, под любым предлогом. К черту холдинг. Здоровье дороже».
Счет появился на столике через пять минут. Нинон упорно сидела в туалете. Лесбиянки тоже.
Наконец еще через пяток минут Полянский сообразил, что же казалось ему таким знакомым в походке выпивших подруг. Так, решительно покачиваясь, идут на драку пьяные матросы.
— Момент истины, — пробормотал Полянский и встал.
— Пошли на хер, сучары, — орала в это время Аграновская, запершись в туалетной кабинке.
— Кто тут сучары, кто сучары?! — возмущались лесбиянки, пытаясь из-под двери ухватить старушку за щуплые ноги. — Мы тебе сейчас покажем, кто тут сучара!
— Отвалите!
— Сама сейчас отвалишь, коза старая! В жопу твои сигареты вставим! — вопила самая активная. — Ломай двери, Зинка.
— Девочки, не трогайте меня, я старенькая, — взмолилась Нинон.
— А как лошков молодых на бабки разводить — не старенькая? А кто Вальке эту лахудру привел?! А?! Ломай двери, Зина!
Перебравшая богемных напитков Зинка поскользнулась на стульчаке унитаза и свернула на бок сливной бачок. На пол хлынула вода.
— Ай, твою мать!
— Помогите!
И тут Нинон сделала ошибку. Она открыла дверь и попыталась вырваться из туалета в зал.
Лесбиянки, на чьей стороне была молодость, ухватили худосочную старушку. Однако алкоголь сыграл с ними злую шутку. Вся троица ухнула на пол в туче брызг.
Подняться сил уже не было.
— Утоплю! — вопила Зинка, упорно пытаясь оседлать брыкающуюся светскую даму.
За этим занятием их и застал Полянский.
— Картина маслом. Вам помочь, Нинон Лазаревна?
— Помогите! — завопила Аграновская.
— Пошел в задницу, — синхронно воскликнули лесбиянки.
Кончилось все это не слишком хорошо. Пытаясь выдернуть старушку из цепких лап обнаглевшей молодости, Миша не удержался и тоже загремел на пол. Его накрыло что-то мокрое и дурно пахнущее.
Начальник экономического отдела, Нинон Лазаревна, хлопнулась на своего спасителя.
Михаил зарычал и сжал кулаки, чувствуя, как деревенеют скулы.
Когда он выбрался из-под перепуганной богемной львицы, непочтительных лесбиянок и след простыл.
Вид у Полянского был весьма и весьма помятый. Мокрый. Перепачканный бог знает чем, и, в довершение всего, воротник и часть рубашки оказались замазаны яркой помадой.
— Да, — вздохнул Миша, разглядывая себя в зеркало. — Не одна я в поле кувыркалась…
Значительно позже, прощаясь с Михаилом у дверей своей квартиры, Аграновская прошептала:
— Надеюсь, вы понимаете, что это… должно остаться между нами?
— О чем вы говорите, Нинон Лазаревна? Я сообразительный мальчик.
— Тогда приходите ко мне с любыми вопросами, дорогой мой.
Старушка нырнула в подъезд, а мокрый и грязный Полянский поехал домой. От вечера у него осталось смешанное чувство.
Дом Морозовых
Март легко, как наивный ребенок, облил дом Морозовых весенним светом. Нет, тепла еще не было, но весна света уже пожаловала. После снежной зимы лес, окружавший дома, тяжело ворочался, пробуждаясь. Деревья раскачивались под ветром. Словно расправляли затекшие за долгую зимнюю спячку плечи. Стряхивали одеяло снега. Природа наслаждалась минутами покоя. Еще рано для бешеной гонки, но и период выживания уже за спиной. Март.
Было почти шесть часов вечера. Полина возвращалась домой пешком, наслаждаясь весенними запахами и особенной, присущей только этому времени года свежестью. Настроение чистое и энергичное, как воздух и уже начавшее желтеть от заката, но не утратившее прозрачности небо. От быстрой ходьбы было жарко, она расстегнула верхние пуговицы зимней куртки и сдернула с шеи шарф, вдыхая прохладу полной грудью.
День прошел в удивительном, едином порыве. Обернуться не успела, как работа кончилась.
Больные сюрпризов не преподносили. Ежедневный обход прошел без проблем.
Дом встретил ее тишиной, только едва слышно бормотал телевизор — это свекор коротал время. Полина очень редко пересекалась с Юрием Павловичем. Задушевных бесед не получалось, и ей казалось, что все свободное время дед проводит у телевизора.
Полина приходила с работы первая. Занималась обедом, мелкими домашними делами. Потом приходил муж, а за ним уже и Огаревы. Их сын Сергей сейчас был, наверное, у Вязниковых: старшая дочь Александра уже которую неделю приглашала его позировать для картины.
Проходя мимо гостиной, Полина поздоровалась с Юрием Павловичем:
— Добрый вечер, папа!
Морозов, не оглядываясь, неприветливо буркнул в ответ:
— Добрый вечер…
— Кушать будете?
— Уже ел, — все так же, не оборачиваясь, ответил Юрий Павлович. Сказать, что его сильно интересовала передача по ящику, — нет, просто он не имел желания разговаривать с невесткой.
— Ну, как хотите, — прощебетала Полина и исчезла на кухне.
Для начала Полина заглянула с инспекцией в холодильник.
Она любила вкусно покушать и каждый раз горестно вздыхала перед зеркалом, упрекая себя за слабость. Лишние калории и малоактивный образ жизни отражались на ее фигуре. Муж не унывал по этому поводу и только отшучивался: «Если что, откроем ресторан».
Поджарить гренки с сыром, сделать салатик и разогреть отбивную, а потом, когда первый голод уйдет, можно было приготовить нечто более солидное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41