— Да, была. Причем с его собственным дизайном, сделанным при помощи чьего-то личного наставления. Потом, он, не задумываясь, отвалил одной компании по выпуску игральных карт целую «штуку» баксов, чтобы их напечатали типографским способом. Но, обратите внимание, эта карта совсем не из той серии… Если только, конечно, он не сделал одну из них специально для себя. Для каких-то отдельных целей. Поэтому-то мне и хотелось бы поточнее знать, откуда она у вас!
— У нас есть серьезные основания полагать, что убийца намеренно оставил ее здесь в качестве какого-то осмысленного символа… Да, интересно, очень интересно, кто это здесь, в глуши Глостершира, мог бы быть так хорошо знаком с высокой магией? Да хотя бы поверхностно… — задумчиво протянул доктор Фелл.
Спинелли вдруг устремил пристальный взгляд прямо перед собой и на какое-то короткое мгновение — Хью Донован готов был поклясться на Библии — увидел там что-то такое… Однако Спинелли тут же отвел глаза в сторону и снова ухмыльнулся.
— Ну и что, значит, эта карта имеет какое-нибудь особое значение? — требовательно спросил инспектор Мерч, при этом не обращаясь ни к кому в частности.
— Спросите-ка лучше вон у него, — дружеским тоном посоветовал ему доктор Фелл, кивнув в сторону Спинелли, и поднял карту высоко вверх. — Может, он в знак особой признательности вам и соизволит поделиться с нами своими профессиональными секретами.
Американцу, похоже, явно нравилось его новое и довольно-таки необычное положение — когда такие люди с огромным нетерпением ждут от него объяснений и разъяснений, когда они просто не могут обойтись без его просвещенного и авторитетного мнения. Он принял важный вид, театрально огляделся вокруг себя:
— Конечно же соизволит, джентльмены. Это означает буквально следующее: он получил то, что ему предрекли карты Таро. Смысл «восьми мечей» — это «Приговор высшего правосудия», указавшего Божественным перстом на старину Ника Деппинга. И кому, как не Господу, ведомо: он полностью заслужил это…
Глава 13
Пуленепробиваемый жилет
Они снова, вот уже в который раз, оказались в тупике, каждый наедине со своими собственными мыслями, поскольку любое новое развитие событий, казалось, направляло дело в совершенно иное русло. Причем иногда просто в прямо противоположное. Совсем как в старой доброй сказке, когда снимаешь одну шляпу, а под ней другая, снимаешь ее, а под ней еще одна, и так до бесконечности… В библиотеке становилось уже заметно жарко и душно. Где-то в глубине дома громко начали бить настенные часы. После девятого удара доктор Фелл снова заговорил:
— Итак, это точно установлено. Очень хорошо. Ну а теперь расскажите нам все, что вы знаете как о самом Деппинге, так и о том, что произошло вчера вечером.
— Являясь вашим законным адвокатом, мистер Траверс, — неожиданно вступил в разговор Лангдон, как если бы решив холодным зимним утром вдруг выпрыгнуть из теплой постели, — так вот, являясь вашим законным адвокатом, я настоятельно рекомендую вам поговорить со мной без свидетелей, прежде чем вы решитесь на очередной безрассудный шаг…
Спинелли окинул его испепеляющим взглядом.
— Давай, давай, пылай благородным гневом, не останавливайся! Смотреть на это одно удовольствие, — мстительно произнес он. — Чего же ты остановился? — Затем, не дождавшись ответа, сделал небольшую, но весьма значимую паузу и, явно снова расслабившись, как ни в чем не бывало, продолжил: — А знаете, я вам могу все изложить буквально в двух словах. Ник Деппинг — тогда он себя Септимусом еще не называл — был самой крутой из всех английских птичек, которые когда-либо к нам прилетали. Да, чего-чего, а мозгов у него хватало! Надо отдать ему должное. Как и абсолютное большинство других британцев, приехал в Штаты лет эдак восемь или девять тому назад, естественно, с одной мыслью — быстро, нет, лучше — как можно быстрее разбогатеть. Ну, тут же пораскинул мозгами и решил, что самым надежным и кратчайшим путем добиться этой заветной цели будет обучить обитателей родины рэкета новым видам рэкета. Уж не знаю, как ему удалось заполучить в свои объятия Джета Мейфри, который тогда был еще всего-навсего шестеркой. Сшивался где-нибудь около подпольных баров, где всегда можно было найти пару амбалов, которые всего за три-четыре сотни были готовы сделать за тебя любую грязную работу. Но это был его предел. Так вот, очень скоро Деппинг сделал из Мейфри самого настоящего босса. А сам улетел в Нью-Йорк и жил там себе тихо-спокойно, не дергаясь понапрасну, пока не нашел именно то, что так терпеливо искал. И уже через год… — Спинелли сделал красноречивый жест рукой. — Причем, обратите внимание, я совершенно не имею в виду подпольный алкоголь или что-то в этом роде. Нет, нет, все это мелочь, вы же понимаете. Я имею в виду политику, надежное легальное прикрытие, аферы, шантаж… Господи ты боже мой, он ведь, как никто другой, умел придать каждому из этих, так сказать, видов деятельности совершенно новое обличье, заставить посмотреть на них под принципиально иным углом! Причем, как правило, никакой ненужной жестокости, никаких пистолетов или автоматов, за исключением случаев, когда без этого просто не обойтись. Но и тогда — никаких гангстерских разборок! «К чему нам никому не нужная шумиха? — частенько говорил он. — Пусть этим развлекаются другие… кто попридуристей!» Как-то раз он даже управлял самым настоящим подпольным синдикатом — двадцать две молодые женщины «обрабатывали» для него самые шикарные отели. Помощник окружного прокурора оказался чересчур любознательным и сунул свой длинный нос не туда, куда надо. Тогда Ник Деппинг разработал свой собственный план, по которому сначала в нужное место были заложены «неопровержимые» улики, а затем этого слишком уж рьяного и, следовательно, очень неудобного чинушу отравили таким образом, будто это из ревности сделала его собственная жена. Суд, само собой разумеется, приговорил ее к смертной казни на электрическом стуле…
Спинелли откинулся назад и со злорадным удовольствием — иначе не назовешь — сделал глубокую затяжку, выпустив потом в воздух прямо перед собой длинную сизую струйку сигаретного дыма. Затем продолжил:
— Понимаете? Он организовывал все мелкие рэкеты, о которых «большие люди» ничего не хотели даже слышать. Причем Ник, обратите внимание, никогда не пытался давить на них, а они, соответственно, никогда не лезли в его дела. В круг его непосредственных дел, например, входило вымогательство. Иногда в весьма «крутых» формах. Так он наткнулся на меня. Но я отказался вступить в его «союз». Ну и что в результате? Да ничего особенного: в результате Ник Деппинг на целых пять лет определил меня в исправительную колонию, только и всего.
Спинелли неожиданно громко закашлялся, видимо, от попавшего не в то горло табачного дыма. А затем яростно потер заслезившиеся вдруг глаза тыльной стороной ладони. Короткие бачки, блестящий пробор посреди головы, тонюсенькая ниточка усов, широкое лицо с раздувающимися ноздрями — казалось, вся его агрессивность собралась воедино на темно-коричневом кожаном диване, чтобы корчиться от былой обиды и источать вокруг себя смертельный яд…
— Ладно, бог с ним, — хрипло произнес он наконец и, видимо, снова взял себя в руки. Очевидно, вовремя вспомнив о роли, которую решил играть. — В общем-то, я все это давно уже забыл. Все, что мне сейчас пришло на память, — это как же странно видеть его снова, через столько-то лет… Обычно, если он не был смертельно пьян, то говорил и вел себя как самый настоящий университетский профессор… Придя к нему в самый первый раз, я невольно удивился. У него тогда были довольно шикарные апартаменты с книжными полками чуть не на всех стенах. На Шестидесятой авеню. Когда я вошел, то увидел на столе перед ним бутылку виски и… представьте себе, колоду карт Таро. — Спинелли снова закашлялся.
— Да успокойтесь вы, успокойтесь, — невозмутимо сказал доктор Фелл, широко открыв, казалось бы, вечно сонные глаза. — Там в конце коридора есть туалет. Может, вам лучше на пару минут удалиться? И, так сказать, привести себя в порядок?
Спинелли послушно встал с дивана и направился к двери. Как только он вышел из библиотеки в коридор, вконец озадаченный инспектор Мерч, следуя недвусмысленному жесту доктора Фелла, тоже подошел к двери и встал возле нее. В комнате повисла давящая тишина. Доктор Фелл медленно обвел всех присутствующих долгим взглядом. Затем взял в правую руку карандаш, тихо постучал им по поверхности стола.
— Оставьте его в покое и ни о чем не волнуйтесь, — спокойно сказал он. — Мистер Спинелли скоро сюда вернется.
Если во время всей предыдущей беседы епископ молча сидел, обхватив голову руками, то при этих словах он вдруг выпрямился и отчетливо сказал:
— Это омерзительно. Я… я никогда даже не осознавал…
— Да нет же, нет! — возразил ему доктор Фелл. — Это не очень-то приятно, только если смотреть с близкого расстояния. А вот если видеть отпетых преступников, у которых руки по локоть в крови, через пуленепробиваемое стекло судебной клетки, то тогда совсем другое дело. Или, скажем, смотреть на рептилий в террариуме. Тоже, само собой разумеется, только через достаточно толстое стекло. И при этом делать вид, что внимательно читаешь объяснительные надписи, сделанные по-латыни. Лично я понял это весьма специфическое явление давным-давно. Благодаря моим грехам. Впрочем, мне, очевидно, надо было бы предупредить вас, что вы никогда не проникнете в суть преступления, если прежде всего честно и правдиво не скажете себе: «Тяжки грехи мои, Господи…»
Сидевший на кожаном диване Лангдон снова вскочил, но на этот раз куда проворнее, чем раньше.
— Но послушайте! — воскликнул он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно убедительнее. — Боюсь, что, исключительно в интересах моего клиента, мне придется настоятельно потребовать, чтобы вы не слишком доверяли всему, что он может сказать, находясь в таком состоянии, как сейчас! Но если вы позволите мне выйти к нему и поговорить с ним наедине, а я сильно рассчитываю именно на такое отношение, поскольку это является моей безусловной прерогативой, как законного представителя…
— Сидите спокойно и не дергайтесь, — равнодушно пробурчал доктор Фелл, сопроводив эти слова легким, мимолетным, почти незаметным и вроде бы ничего не означающим нажатием карандаша на поверхность стола.
Однако этого, как ни странно, оказалось вполне достаточно, чтобы Лангдон без каких-либо возражений тут же сел на место.
Когда Спинелли вернулся, вид у него был вполне умиротворенный и по-своему даже несколько довольный, хотя левое плечо по-прежнему продолжало слегка подергиваться. Он окинул комнату улыбчивым взглядом, предельно вежливо, если не сказать слишком уж элегантно, извинился и с поистине театральной грацией присел на свободный стул. Затем, немного помолчав, очевидно для придания своим словам большей значимости, продолжил свое повествование:
— По-моему, я остановился на том, как в самый первый раз лично увиделся с Ником Деппингом, так?… Так вот, как сейчас помню, тогда он сказал мне: «Мне сообщили, вы человек не без образования, но вы таковым совсем не выглядите… Ладно, бог с вами, присаживайтесь». Так мы познакомились, ну а потом, уж поверьте, потом я знал его как облупленного… В тот же самый день я вступил в его организацию…
— Минутку, минутку, — перебил его доктор Фелл. — Лично мне казалось, вы сами не далее как пять минут тому назад уверяли нас, что тогда категорически отказались…
Спинелли изобразил на лице, как ему казалось, умную, а на самом деле глупейшую ухмылку:
— Ах это… Короче говоря, у меня были, так сказать, «посторонние интересы». Послушайте! Да, я по-прежнему считаю себя не менее умным и образованным, чем он, но вот вы-то, вы, бездушные чинуши, почему-то наотрез отказываетесь в это верить! — Когда он прикуривал очередную сигарету, его кисть нервно дернулась. — Ладно, проехали. Так или иначе, но он, к сожалению, понял это, и мне пришлось отправиться в «Большой дом», или, говоря по-вашему, в тюрягу. Впрочем, какое-то время мне удалось поработать его спарринг-партнером при обсуждении самых различных книг, и к тому же я столько раз от корки до корки читал его судьбу по картам Таро, что в конечном итоге знал ее куда лучше, чем он сам. И обратите особое внимание: я с самого начала предсказывал, что он пойдет далеко! Кстати, Ник частенько называл меня «придворным астрологом», а однажды, правда, когда был вдребезги пьян, чуть было не застрелил меня. И если бы не его пьянство и еще одна явная, выдающаяся слабость, то…
— То что? Какая еще выдающаяся слабость?
— Женщины. Сколько же денег он на них спустил! Трудно себе даже представить. Если бы только не это… — Спинелли вдруг замолчал, будто вспомнил что-то крайне неприятное. Потом, печально покачав головой, сказал: — Да, уж очень он их любил, тут ничего ни убавить, ни прибавить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43