“Тогда еще в твоей гостинице все было по-другому, не так, как сегодня. Сюда не приходили подозрительные типы и парочки для того, чтобы заниматься неизвестно чем. Ты чувствовала ответственность за чистоту в своем доме. Это был твой долг. А парочка была слишком юной”.
Да, и она истратила потом все вырученные деньги, все до последнего пфеннига. А эти двое, действительно, были очень юными. Слишком юными. Парню было лет двадцать, а девушке не больше шестнадцати. Судя по выражению их лиц, они очень нервничали. Чувствовалось, что их совесть нечиста. Ей не следовало пускать в свой дом этих детей. Но ей нужны были деньги. И именно в тот поворотный момент все началось. Конечно, на первый взгляд ее поступок был мелочью, но он явился первым шагом в неправильном направлении. А за ним последовали все остальные…
Паук отбежал в сторону, и Шарлотта увидела второго паука, он был более светлым и большим, чем первый, и имел совсем другое строение тельца. Это второе насекомое неизвестно откуда появилось в поле зрения Шарлотты, которая не могла даже пошевелить головой. Она была уверена, что это не единственные насекомые в этой комнате. Краешком глаза Шарлотта заметила еще какое-то движение на полу, и что-то поползло по ее неповрежденной, но парализованной ноге.
“В тот день ты предала саму себя, — продолжал тем временем паук. — Ты согрешила. Согрешила против всего, во что верила. И поэтому теперь ты убиваешь нас, но на самом деле ты стремишься убить себя”.
— Это неправда! — простонала Шарлотта. Конечно, ей казалось абсурдным то, что она лежит на полу и спорит с каким-то пауком, который был размером с ноготь. Однако она отдавала себе отчет в том, что на самом деле говорит сама с собой — с той частью собственного “я”, которую она все эти двадцать лет держала взаперти. Она думала, что ключ от темницы, где таятся эти мысли, давно потерян, но вот дверь сама собой распахнулась, и они вырвались на свободу.
— Это неправда! — еще раз повторила Шарлотта. — Я действительно слежу за чистотой в своем доме и не выношу насекомых. Не выношу грязи. Все остальное меня просто не касается.
Рядом с двумя пауками появилось еще одно насекомое, оно было более значительных размеров и походило на маленького броненосца. Это был таракан.
“Ты не права, — продолжал паук, — это тебя очень даже касается. Ты ведь знаешь, чем именно эти люди занимаются в твоих комнатах. Ты представляешь себе все эти сцены. Каждую секунду. Каждое мгновение. Ты знаешь, что там происходит, чем занимаются все эти гомосеки, извращенцы и нарушители супружеской верности. Ты знаешь это и страдаешь от этого. Все это не может не касаться тебя, потому что ты не выносишь грязи. Ты борешься с нею, борешься с насекомыми, но сама живешь по уши в грязи”.
К первому таракану подполз второй, третий, а затем Шарлотта сбилась со счета. Их было очень много. Насекомые надвигались целыми колоннами, словно военные, и останавливались напротив Шарлотты. Армия маленьких чудовищ в блестящих панцирях выстроилась у ее лица, как будто ожидая сигнала ринуться в атаку.
“Ты убила тысячи наших собратьев, но этим ты так и не добилась чистоты и порядка, которые хотела навести. Ты уничтожала саму жизнь для того, чтобы крепче стояла твоя ложь. Но ты потерпела поражение”.
И это было правдой. Всю свою жизнь она верила в такие ценности, как честь, порядочность, мораль и нравственность. Эти ценности отчасти вышли сейчас из моды, однако для Шарлотты они были очень важны. Возможно, ее не касалось то, чем, когда и с кем занимаются другие люди, но ее не могло не волновать то, что происходило под крышей ее собственного дома. Она позволила своему дому превратиться в притон — в то, что больше всего ненавидела в этом мире. Причем она не только допустила это, но и извлекала из своего позора выгоду. Теперь Шарлотта слышала вокруг себя неумолкающие шорохи, похожие на звуки падения на пол воздушной кукурузы в соседней комнате. Она ощущала, как по всему ее телу ползают бесчисленные крохотные твари, перебирая своими лапками, шевеля усиками и касаясь ее кожи, с тихим шелестом задевая своими жесткими хитиновыми крылышками ее одежду. Вся комната кишела насекомыми. Сюда явились все, кого она когда-то уничтожила. Странно, но Шарлотта не испытывала никакого страха. Возможно, это происходило из-за того, что в глубине души она твердо знала: все это ей только кажется. В действительности здесь не было никаких пауков, тараканов, клопов, жуков и блох.
Рано или поздно этот кошмар должен был кончиться. Шарлотта понимала, что ей нельзя сдаваться. Каждый сам должен принимать решения, и никто не имеет ни малейшего права вмешиваться в чужую жизнь. Если война Шарлотты с грязью и насекомыми действительно является войной с самой собою, то это ее личное дело. И она продолжит эту войну завтра же утром, как только встанет на ноги.
Но сначала ей надо избавиться от этого кошмара.
— Мне… мне очень жаль, — солгала она. — Я искуплю свою вину.
“О да, — ответил паук с глубоким вздохом и выражением печали. — Ты искупишь ее”.
И внезапно паук прыгнул прямо в лицо Шарлотте, а за ним на бедную женщину двинулась вся остальная армия насекомых. Шарлотта слишком поздно поняла, что этот кошмар не был галлюцинацией. Эти твари были живыми, они существовали в действительности. Они пришли, чтобы отомстить ей за все Насекомые заползали ей в волосы, уши, рот и нос, они копошились по всему ее телу, стараясь забраться под одежду, чтобы ужалить, укусить, расцарапать ей кожу. Шарлотта почти не чувствовала их укусов. Но лишь в первый момент. Ей казалось, что по ее коже слегка проводят наждачной бумагой, никаких неприятных ощущений она при этом не испытывала.
Но это было лишь до поры до времени. Двадцать лет она губила невинные существа, и вот они явились к ней.
Все без исключения.
* * *
— Это просто… смешно, — заявил Йоханнес. Но он сказал это так негромко и нервно, что в его голосе не слышалось убежденности Казалось, что его взгляд был устремлен на Салида, но на самом деле он разглядывал какую-то точку в пространстве, расположенную в сантиметрах пяти от лица террориста.
Что касается Бреннера, то он не испытывал никаких особенных чувств. Слова Салида были слишком фантастичны. Все, что он сказал, было полным безумием. Однако Бреннер не испытывал даже удивления. Он был похож на зрителя, сидящего в удобном кресле в кинотеатре и наблюдающего за развитием событий на киноэкране без особого интереса, поскольку сам он находится как бы в стороне и не участвует в действии. Он посмотрел поочередно на Салида и Йоханнеса, и ему бросилось в глаза неестественное выражение их лиц. Оба спутника Бреннера, казалось, изо всех сил пытались сохранить самообладание и хладнокровие, но им это не удавалось.
Где-то вдалеке завыла полицейская сирена, и этот звук вернул Бреннера к действительности. Хотя Салид и утверждал совсем недавно, что они находятся в полной безопасности, он вздрогнул, встал и подошел к окну. Раздвинув двумя пальцами шторы, он выглянул на улицу. Звук полицейской сирены приблизился и стал на тон выше. Машина затормозила у дома, и на лице Салида заиграли блики пульсирующей мигалки. Салид даже не пошевелился. Бреннер понял, что ошибся, неправильно истолковав выражение лица террориста несколько секунд назад. Салид полностью сохранил свое самообладание, хотя раздражающий вой сирены и синий пульсирующий свет могли вывести из себя кого угодно.
— На чью защиту он надеется? — удивлялся Бреннер.
Звук сирены начал удаляться, постепенно затихая вдали, и голубые блики исчезли с лица Салида. Но палестинец продолжал стоять у окна, глядя напряженно и пристально на улицу. При этом выражение его лица оставалось неизменным. Почему он так странно себя вел? Бреннер плохо знал этого человека, но судя по тому, что он о нем слышал, Салид последние десять лет своей жизни жил как загнанный зверь: он постоянно находился в бегах, постоянно был настороже, ежеминутно готовясь к отражению атаки, нападению или бегству Поэтому он так странно вел себя, он просто не мог иначе Знает ли вообще этот человек, что означает слово “безопасность” или понятие “не испытывать страха”? Бреннер был склонен отрицательно ответить на этот вопрос.
— Вы тоже находите это смешным? — спросил Салид после продолжительного молчания, не сводя глаз с улицы. Бреннер только через секунду понял, что эти слова обращены к нему.
Бреннер хотел ответить, но не смог этого сделать. Прямой вопрос Салида навел его на мысль о том, что он просто избегает задумываться над сутью проблемы. Бреннер чувствовал себя совершенно беспомощным. “Конечно!” — было вполне логичным ответом, может быть, даже единственно правильным ответом, но Бреннер не мог вымолвить это слово Он врал себе, притворяясь, что слова Салида не возбудили в его душе никаких чувств. Отупение, охватившее его, было естественной защитной реакцией сознания, которое не хотело заниматься столь опасной, пугающей проблемой, не хотело углубляться в ее суть.
Салид наконец отвернулся от окна и в упор взглянул на Бреннера. Он не стал повторять свой вопрос, но его буравящий взгляд был таким настойчивым, что Бреннер не выдержал его и отвел глаза в сторону.
— Я не верю… в подобные вещи, — наконец промолвил он.
Салид, наклонил голову, вопросительно взглянул на него.
— Я не верю в черта, — невольно добавил Бреннер. Взгляд Салида стал еще более жестким и требовательным, и Бреннер услышал свой голос как бы со стороны: — Или в Бога.
Как ни удивительно, но это признание далось ему с большим трудом. Бреннер никогда не принадлежал к числу активных атеистов, которые проповедуют свои взгляды по любому поводу и без повода и являются по существу такими же фанатиками, как и те, чью веру они якобы не разделяют. Бреннер как-то однажды задумался над вопросом, правит ли Вселенной закон высшей справедливости, и пришел к однозначному выводу, что высшей справедливости не существует. Как, впрочем, и судьбы. Жизнь — это нагромождение случайностей, хотя она протекает по естественнонаучным законам, которые не имеют ничего общего с Божественной справедливостью или чьей-то высшей Волей. Бреннер до сих пор придерживался этих взглядов, но никогда не высказывал их и не собирался отстаивать их в публичных дискуссиях. Бреннер понимал, что это признание далось ему так трудно еще и потому, что было сделано в присутствии священнослужителя. На мгновение он ощутил в душе сильную неприязнь к Салиду за то, что тот заставил его сделать такое признание в присутствии Йоханнеса.
— Я об этом вас не спрашивал, — сказал Салид.
— Но это мой ответ на ваш вопрос, — отозвался Бреннер. Он слышал, что в его голосе звучит глупое упрямство, но все же продолжал: — Ведь нельзя серьезно верить в черта, не веря в Бога, или я не прав?
Он взглянул на Йоханнеса, как бы призывая его на помощь. Но на лице молодого патера все еще были видны следы пережитого им ужаса. По-видимому, ему слишком часто приходилось слышать нечто подобное, поэтому он уже не возмущался и не считал нужным с миссионерским пылом отстаивать свои взгляды, поскольку в мире еще не существовало достаточное число правоверных католиков. У патера наверняка было заготовлено штук сто прекрасно отшлифованных ответов, каждый из которых мог заставить замолчать такого еретика, каким являлся Бреннер. Но Йоханнес только молча печально улыбнулся, продолжая смотреть куда-то в пространство перед собой.
Салид насмешливо приподнял брови и, скрестив на груди руки, прислонился к окну.
— Среди нас есть еретик, патер, — промолвил он, обращаясь к Йоханнесу, но при этом не спуская глаз с Бреннера. — Человек, который верит в то, что он не верит. Но лично я не верю в это.
— Прекратите молоть чепуху, — сердито сказал Бреннер. — Не существует никакого черта с рогами, копытами и хвостом…
— …как и Бога с седыми волосами и длинной бородой, восседающего на облаке в окружении ангелов, которых он учит играть на арфе, — закончил за него Салид и усмехнулся. Но тон, которым были сказаны эти слова, был жестким и холодным, как оконное стекло, к которому он прислонялся. — й я веду речь вовсе не об этом. Я говорю о Зле, я говорю о силах разрушения и хаоса, о темной стороне души, которая имеется в каждом из нас. Вы в это не верите? Не смешите меня! Вы прекрасно знаете, что все это существует.
Салид всего лишь слегка повысил голос, но Бреннер сразу же оробел. Этот разговор заставил его на минуту забыть, кто такой Салид. Но теперь он опомнился: как можно было вести беседу о Добре и Зле, Боге и черте с помешанным убийцей? Бреннер сразу же замолчал.
— А вы, патер? Вы тоже не верите в черта? — спросил Салид.
— Как в такового, принявшего определенный облик? — Йоханнес усмехнулся. — Нет.
— Значит, вы не верите и в воплощенного Бога. Во что же вы тогда верите? В Бога как идею? Как мыслеобраз? Или в Бога-принцип?
— Скорее всего в Бога как надежду, — ответил Йоханнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68