А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Шнайдер никогда не был жестоким грубым человеком, но сейчас ему ужасно хотелось схватить этого старика за грудки и вытрясти из него всю душу, заставив наконец сказать, что здесь, собственно, происходит.
— Могу предположить, что вы разузнали все, что хотели? — сказал Александр, кивнув головой в сторону телефона. Хотя этот человек и представился доктору Шнайдеру как Александр, профессор не знал, являлось ли это именем или фамилией, не говоря уже о том, было ли это имя настоящим.
— Я узнал только то, что знаю в данный момент все, что должен знать, и что мне нет никакой необходимости знать что-нибудь сверх мне уже известного, — отчеканил доктор. Его собеседник усмехнулся над этой заковыристой фразой. Но на сей раз, несмотря на его обычную усмешку, глаза Александра оставались такими же серьезными. Во время этого телефонного разговора Шнайдеру удалось несколько раз вставить “да” и “нет” и начать несколько фраз, прерванных на полуслове, но такому внимательному наблюдателю, как Александр, не составляло большого труда сделать по обрывкам разговора далеко идущие выводы.
— Я могу понять вашу злость и досаду, господин доктор, — сказал Александр после небольшой паузы, — Но поверьте мне…
— Я не просто раздосадован, — перебил его доктор. — Я просто в ярости! Я не привык к такому обращению!
— Вы рассержены, — сказал Александр, понимающе кивая головой. — Мне нетрудно это понять, господин доктор, но прошу, поверьте мне…
— Я очень сомневаюсь в том, что вы меня понимаете, — снова перебил своего собеседника Шнайдер, ударяя ладонью по письменному столу в такт своим словам. Удары казались в ночной тишине, воцарившейся в кабинете Шнайдера, такими же резкими и громкими, как пистолетные выстрелы, но Александр даже бровью не повел. — Я ничего не имею против собственных внутренних убеждений!
— А у вас есть еще и внешние? — насмешливо спросил Александр.
Шнайдер пропустил это замечание мимо ушей, он не хотел сейчас пускаться в дискуссии на различные риторические темы.
— Называйте это совестью, если вам угодно. Или клятвой Гиппократа. Это безразлично. Я дал клятву лечить людей. Лечить, а не калечить их.
На мгновение улыбка исчезла с лица Александра. Шнайдеру показалось — хотя он не мог быть полностью уверен в этом, — что ему удалось поколебать спокойствие и самоуверенность этого человека
— Разрешите мне напомнить вам, профессор, о том, — сказал Александр довольно резким тоном, — что вы, кроме всего прочего, поклялись в служении Богу, поклялись безоговорочно слушаться своих духовных наставников и беспрекословно выполнять все, что они от вас потребуют.
— Да, иначе бы вас давно уже здесь не было, — проворчал Шнайдер сердитым тоном. Он действительно принес подобную клятву много лет назад, будучи выходцем из религиозной семьи консервативного толка и в расчете на те преимущества, которые сулила ему связь с религиозными кругами. Однако Шнайдер уже тогда не был до конца убежден, правильно ли он поступает. И вот три дня назад к нему явился этот седовласый старик, чтобы напомнить о данной им клятве. Судя по манере поведения, этот человек вполне мог быть из какой-нибудь секретной службы или, например, из ЦРУ.
Между тем Александр снова взял себя в руки.
— Скорее всего, своими действиями вы спасете жизнь этому пациенту, — заявил он. — И, возможно, тем самым многим другим людям.
— Ах, перестаньте! — сердито отмахнулся Шнайдер, задев при этом рукой телефон и чуть не сбросив его со стола. Он сразу же спохватился и водрузил аппарат на прежнее место. Однако этим жестом Шнайдер снова выдал себя с головой, показав собеседнику всю глубину своего гнева и возмущения. Должно быть, он выглядел сейчас просто смешным. Стараясь не обращать на это внимания, профессор продолжал: — Этот парень совершенно здоров! У него всего лишь несколько ушибов и рана плеча, о которой и говорить не стоит. Нет никакой угрозы его жизни. Ему не требуется больничный режим, не говоря уже об интенсивной терапии или реанимации!
— С медицинской точки зрения это безусловно так, — снова усмехнулся Александр, — но ведь есть еще…
— “…и в небе и в земле сокрыто больше, чем снится школьной мудрости, Горацио”, — процитировал Шнайдер довольно легкомысленным тоном.
— Вот именно, — кивнул Александр. — Лично я выразил бы это по-другому, но все равно суть проблемы схвачена вами.
Шнайдер целых пять секунд пристально разглядывал старика совершенно молча, с выражением лютой ненависти на лице. Однако в конце концов самообладание вернулось к нему, и он подавил в себе гнев, хотя тяжелое чувство надолго осталось у него в душе. Его самолюбию была нанесена незаживающая рана.
— Я не намерен чинить вам; препятствия, монсеньор, — начал Шнайдер, идя на уступки. Он намеренно назвал Александра “монсеньором”, не спуская с него глаз и следя за его реакцией. Поскольку профессор до сих пор — а ведь прошло уже три дня, черт возьми! — не знал, с кем он, собственно, имеет дело, он опускал прямое обращение к своему собеседнику до поры до времени. Но затем он начал обращаться к Александру, каждый раз именуя его на новый лад: ваше преподобие, ваше превосходительство, отец… Но Александр никак не реагировал на эти обращения, не выдавая себя. На этот раз его глаза зажглись весельем: ему, наверное, казалось забавным предположение Шнайдера о том, что тот может чинить ему хоть какие-то препятствия. — Но мне было бы легче оказывать вам помощь, если бы я знал, в чем, собственно, дело.
— Этого я вам не могу объяснить, — ответил Александр. — Поймите меня, пожалуйста, правильно. Это не значит, что я не хочу вам все объяснить Я не могу. Но уверяю вас, что речь идет о делах, входящих в сферу церковной компетенции Причем эти дела могут иметь далеко идущие последствия.
Шнайдер решил перейти к атаке:
— Ваше преподобие, простите меня, но хочу вам напомнить, что здесь больница. Мы заботимся здесь прежде всего о физическом благополучии человечества, а не о духовном.
— Одно подчас очень трудно отделить от другого, — перебил его Александр, но Шнайдер не обратил внимания на его довод.
— Возможно. Но я отказываюсь впредь терпеть и молча, бездействуя, наблюдать за тем, что вы делаете с этим человеком. Вы же причиняете ему непоправимый вред, а затем говорите о каком-то духовном здоровье! Надеюсь, вы сознаете, какой вред мы наносим его психике?
— Конечно, — спокойно ответил Александр, и Шнайдер внутренне содрогнулся от подобного цинизма. — И если вам от этого станет легче, то считайте, что я взял всю вину на себя. На этот раз на карту поставлено больше, чем благополучие одного человека.
Шнайдер не совсем понял, о чьем благополучии идет речь — о его собственном или благополучии Бреннера; да это было и неважно.
— Я отказываюсь принимать участие в подобной игре, — заявил он. — Это циничные расчеты. Вы хотите принести в жертву одну человеческую жизнь, чтобы спасти сто человек? Или, может быть, пожертвовать тысячей людей, чтобы спасти миллион человеческих жизней? Или, может быть, вы хотите уничтожить миллион, чтобы спасти десять миллиардов? В таком случае, давайте прямо сейчас сбросим водородную бомбу на Нью-Дели и уничтожим очаг чумы, которая там свирепствует. Если смотреть в перспективе, то эта акция уменьшит число смертельных случаев от данной болезни.
Взгляд Александра ясно давал понять, что он не намерен вести дискуссию на эту тему. Подобные споры возникали между ними постоянно. Все эти три дня их разговоры, похоже, вращались по замкнутому кругу.
Но тут зазвонил телефон и избавил Шнайдера от необходимости продолжать этот неприятный разговор, в ходе которого ему волей-неволей приходилось нести сущую чушь. Он поднял трубку, несколько секунд молча слушал, а затем спросил:
— Вы уверены в этом? Тот же самый человек?
Александр вопросительно взглянул на доктора, но тот сделал вид, что не замечает его. Шнайдер не стал нажимать на кнопку телефонного аппарата, давая возможность Александру слушать голос человека, говорившего на том конце провода.
— Ну хорошо, — сказал доктор, выслушав своего собеседника, — ничего сами не предпринимайте, но вызовите полицию.
— Подождите, — сказал Александр.
— Минуточку, — Шнайдер опустил трубку и, зажав ладонью микрофон телефона, обратился к Александру намеренно недовольным тоном: — Да?
— Опять этот патер? — спросил Александр непривычно деловым тоном.
— Во всяком случае, этот человек утверждает, что является им, — ответил Шнайдер. — Пусть этим займется полиция.
— Нет, — заявил Александр и встал, сделав властный жест. С ним внезапно произошла удивительная перемена. Теперь он не был похож на постоянно улыбающегося, добродушного старика. Осанка и тон Александра выдавали в нем человека, облеченного властью. — Никакой полиции! Я сам займусь этим человеком.
И не давая возможности Шнайдеру что-нибудь возразить, Александр стремительным шагом покинул кабинет, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
Шнайдер снова приложил к уху телефонную трубку, одновременно вставая со своего стула.
— Не надо вызывать полицию, — сказал он. — Поднимайтесь наверх в реанимационное отделение. И… и приведите с собой дежурного санитара.
* * *
Бреннер выплыл из душного, сладковато-теплого, обволакивающего тумана сновидения и провалился в новый кошмар. Ему стало жарко, и он ощутил смолистый запах горящей древесины, который совершенно не вписывался в картину этого сна. Всю сцену освещал мерцающий темно-красный свет, напоминающий чем-то огонь зажженных факелов — может быть, именно по ассоциации с ними Бреннер чувствовал этот странный запах. Бреннер лежал на спине и, хотя был как парализованный и не мог пошевелиться, он все же чувствовал, что связан по рукам и ногам. Кто и зачем связал его?
Он попытался открыть глаза. В первый момент ему показалось, что он не сможет этого сделать, но затем он почувствовал, как его веки послушно приподнялись, однако он видел очень смутно. Красноватое мерцание, которое пробивалось сквозь его опущенные веки, не стало светлее. С его зрением что-то было не в порядке. Или он находился в совершенно темном помещении Откуда-то доносились посторонние звуки: шелест дорогой тяжелой ткани, может быть, бархатной одежды, тяжелого плаща или мантии, шлейф которой волочился по полу, голоса, переговаривающиеся шепотом. Бреннер не мог разобрать слов. Было жарко.
Хотя этот сон несомненно так или иначе должен был напутать его, он тем не менее внушал Бреннеру не только страх, но и чувство защищенности и ощущение тепла. Может быть, это происходило потому, что состояние, в котором сейчас находился Бреннер, чем-то напоминало его самые первые воспоминания: сознание полной безопасности и защищенности в красноватой теплой оболочке, похожей на заботливые объятия.
Но это чувство могло оказаться обманчивым. За пеленой этих приятных воспоминаний таилось что-то темное, устрашающее, что не имело формы, однако сущность этого явления постепенно прояснялась. Это было некое событие. Событие, произошедшее очень давно с Бреннером и явившееся для него подлинным потрясением.
Сознание этого — хотя Бреннер и пытался сопротивляться ему — позволило раненому продвинуться дальше за грань между сном и бодрствованием. Сознание защищенности и обволакивающее тепло накатывали на Бреннера, словно волны теплого прибоя, а берег между тем был усыпан острыми камнями и осколками. Руки и ноги Бреннера болели — сначала эта боль была ноющей, а затем стала усиливаться и наконец превратилась в просто невыносимую пытку. При этом голоса начали звучать все отчетливей. Теперь уже Бреннер мог различать слова.
— Рано или поздно, мы все равно должны это сделать. Мы не можем держать его здесь в вечном заточении.
— Но ведь все это в целях его же личной безопасности!
— Безопасности? А что ему здесь угрожает? Это просто смешно!
— Возможно, он сам для себя представляет смертельную угрозу.
Эти слова не имели для Бреннера никакого смысла. Однако, несмотря на это, он ощущал в них какую-то скрытую угрозу. В них крылась истина, которую он не мог никак постичь, но смысл которой уже начал предощущать. При этом он предчувствовал не само событие — которое уже произошло или могло произойти, — а его значение Возможно, чернота, скрывавшая за собой его воспоминания, символизировала не прошлое, а будущее
— Он проснулся. Не говорите ничего лишнего.
Шуршащие звуки становились все громче. Шаги приблизились к Бреннеру, и в красноватых сумерках появился чей-то силуэт, заполнивший собой все поле зрения больного. В первый момент, решив, что перед ним друг, Бреннер почувствовал облегчение, но когда он получше вгляделся в лицо склонившегося над ним человека и увидел выражение его глаз, он все понял и закричал…
* * *
Трупы наконец были снесены, но от сознания этого не становилось легче. Последняя машина отъехала час — самое большое полтора часа — назад, и он уже потерял всякое ощущение времени, поминутно глядя на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов