Быть живым не есть бесчестье. Эта война перестала быть нашей. Наша судьба привела нас сюда — это уже победа. Я так считаю. Подумай об этом, Кэвин. И оставайся.
Долго думал Кэвин, потом взглянул на землю и наконец на Нэаля.
— Впереди осень, — промолвил Кэвин, уступая.
— И зима. Впереди зима, Кэвин.
— До весны, — сказал Кэвин. — Весной я уйду.
Яблоки были засыпаны в лари, колбасы коптились, старый дуб сбросил свою листву, и пошел снег. Граги сидел на крыше у трубы и оставлял следы там, где исчезали лепешки и подогретый эль, а по ночам он коротал время в компании волов и пони.
— Расскажи нам сказку, — попросил юный Скага Кэвина, когда все домочадцы собрались у огня. Поразительно, но Скага сам без посторонних просьб заготовил отрубей для скота на зиму, и с лета ни у кого ничего не пропадало. Скага стал задумчивым и рассудительным парнем, сильно привязавшись к Нэалю, а заодно и к Кэвину.
И вот Кэвин принялся рассказывать о зиме в Дауре и о том, как ураган ломал старые деревья; а Скелли припомнил, как однажды заблудился в таком буране. А потом, когда весь дом улегся — каждый в своем укромном уголке, а Барк с Эльфредой на своей огромной кровати на втором этаже, Кэвин сказал Нэалю, соломенный тюфяк которого лежал рядом с ним: — Это зима молодых.
— Это война молодых, — ответил Нэаль.
— Они отняли твои и мои земли, — сказал Кэвин. Нэаль долго молчал.
— У меня нет наследника. И скорее всего не будет.
— Ну что касается этого… — и теперь Кэвин замолчал надолго. — Это тоже дело молодых. Как зима. И война.
И после этого Кэвин уже ничего не говорил. Но на утро он как будто просветлел, словно с него свалилась какая-то тяжесть.
«Он останется, — думал Нэаль, поглядывая на Кэвина. — Хоть один человек из всех последовал за мной». Но потом он отогнал эту тщеславную мысль вместе с «господином» и «Керваленом» и закутался в теплые одежды, ибо надо было идти делать зимние дела. Дети играли в снежки, и Кэвин играл вместе с ними, крадучись обходя амбар вместе со Скагой. Нэаль видел, как Кэвин учит мальчика сноровке и бесшумным движениям. Дрожь пробежала по его телу — но ведь это были всего лишь снежки, а крики и вопли — выражением детской радости.
Граги взгромоздился на крышу, скинул пару охапок снега и, рассмеявшись, убежал прочь.
— Ха! — прокричал он, прячась за трубу. — Ха! Злобный!
— Исчезни! — завопил Кэвин, но засада была раскрыта и битва проиграна.
Посмотрев, Нэаль отвернулся, но шум сражения и еще какие-то звуки продолжали долетать до него. Он обернулся, чтобы убедиться, что не ослышался, и глаза подтвердили ему, что это было именно то, что он слышал. Довольный, Нэаль двинулся но своим делам.
III. Арфист
И снова пришло время сбора урожая. Серпы мелькали взад и вперед, оставляя за собой стерню. А к утру снопы были уже аккуратно связаны и стояли рядами; так что Граги спал весь день напролет и уплетал предложенную пищу за обе щеки. В этот год на хутор пришли две лани, прилетел только что оперившийся сокол, выпь, забрели трое лисят и отощавщая, раненная стрелой пегая кобыла — вот таких беглецов собрал у себя хутор. К осени сокол улетел, да и выпь тоже; лисята уже перестали играть у крыльца и уходили к самым границам хутора, следуя путем возмужавшего волчонка; а кобыла подружилась с пони, растолстела и залоснилась на сочной траве и зерне. Дети обожали ее и вешали ей на шею венки, которые она чаще всего норовила сбросить и съесть: она ела и ела и начала уже резвиться по утрам, словно наступила заря мирозданья и ни о какой войне никто и не слыхивал.
«Вот и еще одна душа излечилась от безумия», — думал Нэаль. Он полюбил эту кобылу за ее мужество, временами он ездил на ней без седла и поводьев, позволяя скакать, куда ей захочется по полям и холмам. Ему нравилось снова ощущать себя наездником, а кобыла задирала хвост и то и дело ржала от радости, несясь куда ее душа желала — от богатых пастбищ к прохладному ручью, от ручья — в холмы на солнцепек или снова домой в конюшню к яслям с зерном. «Банен» — он называл ее — его прекрасная любимица. Ей нравилось возить его и детей, и Граги, который нашептывал ей слова, которые понимают лошади. Иногда она соглашалась, чтобы ее взнуздали, и тогда на ней ездил Кэвин под настроение, и другие, но это случалось редко и получалось не так хорошо, потому что, как утверждал Кэвин, у нее была лишь одна любовь, и никто другой не мог завоевать ее симпатий.
Так что этот год оказался к Нэалю еще добрее, чем предыдущий. Однако с гостями еще было не закончено.
Этот последний пришел с песнями, сияя, словно медный таз, он спустился с пыльной каемки поля по тропе, протоптанной скотом, юнак, бродяга с мешком за плечами, посохом в руке и безоружный, если не считать кинжала. Волосы у него выгорели до белизны и, когда он шел, развевались по плечам от дуновений ветерка. Он пел:
Хэй, дуют ветра,
Хо, листва умирает,
Месяц месяц сменяет,
Скоро придет зима.
Нэаль первым заметил его. Он чинил изгородь вместе с Барком, Кэвином, Лонном и Скагой.
— Смотрите, — сказал Кэвин, и все посмотрели, а потом перевели взгляд на Барка. Барк бросил работу и подбоченившись устремил взор на юношу, весело спускавшегося с холма — казалось, Барка это совершенно не удивило.
— Вот еще один идет сам не зная куда, — сказал Нэаль. В глубине души он чувствовал мелочное раздражение, что на хутор находит дорогу кто-то менее отчаявшийся, чем он сам, не столь израненный, как Кэвин, и не так оголодавший, как Банен или прилетевший сокол. То, что сюда можно было забрести случайно, просто так, разрушало все его представления о мире. Но потом он понял, что это низкие мысли, и в третий раз устыдился себя.
— Верно, кто-нибудь из эльфийского народа, — встревоженно сказал Лонн.
— Нет, — ответил Барк. — Он не из них. За спиной у него арфа и поет он несказанно хорошо, но к колдовскому миру он не имеет отношения.
— Так ты его знаешь? — спросил Нэаль в надежде на то, что Барк укрепит его уверенность.
— Нет, — ответил Барк. — Я не знаю. — Не было среди живых человека с более острым слухом и зрением, чем Барк. Юноша был еще далеко, и голос его был едва слышен. Но пение светлое и радостное звучало все отчетливее, по мере того как он не спеша спускался к ним: на плече его и вправду была арфа. Она звенела в такт его шагам и даже тогда, когда он остановился.
— Жалуют ли здесь странников? — спросил юноша.
— Всегда, — ответил Барк. — Всех, кто находит сюда дорогу. Издалека ли ты?
На мгновение юноша смутился. Он обернулся, словно отыскивая дорогу, по которой пришел.
— Я шел по тропе. Я думал, она сократит мой путь через холмы.
— Ну что ж, — сказал Барк. — Одни тропы бывают короче, другие длиннее. В холмах в наше время неспокойно.
— Я видел там всадников, — рассеянно заметил арфист, указывая на холмы. — Но они проехали своим путем, а я пошел своим, к тому же я пел по дороге, чтобы они меня ни с кем не спутали — или к арфистам теперь не испытывают былого почтения в землях Кер Донна?
— Если ты идешь в Кер Донн, то ты сбился с дороги.
Теперь на лице мальчика появился испуг, не то чтобы сильный, а так, тревога.
— Я пришел из Донна. Значит, это земля Ан Бега? Я не думал, что она простирается так далеко в холмы.
— Это свободный хутор, — сказал Барк и рассмеялся, обводя рукой дом у подножия холма, золотистую стерню, сады и всю широкую долину. — И если попросишь, Эльфреда, моя жена, даст арфисту кружку эля и место у очага. А если ты любишь медовые лепешки, так и их у нас всегда достаточно. Скага, проводи парня.
— Сэр, — промолвил арфист, приходя в себя и становясь очень учтивым, и отвесил Барку поклон, словно тот был настоящим господином. Он поправил ремень своей арфы и, бросив пару тревожных взглядов туда, откуда он пришел, зашагал по склону холма вслед за Скагой, и шаг его снова делался все легче и пружинистей.
— У тебя дурные предчувствия, — сказал Нэаль Барку, когда арфист отошел на достаточное расстояние. — Ты никогда не спрашивал ни о чем ни меня, ни Кэвина. Кто он? И что он за человек?
Барк продолжал смотреть вслед юноше, облокотившись на жердину, и на лице его больше не было смеха, ни крупицы.
— Сбившийся с пути. Он сказал — Кер Донн. Но сердце его закрыто.
— Он лжет? — спросил Кэвин.
— Нет, — ответил Барк. — Разве может арфист лгать?
— Арфист такой же человек, — возразил Кэвин, — а люди лгут с незапамятных времен.
Барк испытующе взглянул на Кэвина, его шевелюра, переходящая в бороду полыхала на ветру как костер.
— Значит мир стал дурным местом, если это так. По крайней мере, этот не лжет. Это меня не пугает.
— А если он потом начнет петь о нас песни в Ан Беге? — спросил Кэвин.
— Они могут искать нас сколько хотят, — ответил Барк, пожав плечами, и снова взялся за жердину. — Зато у нас будут песни. Может, нам хватит их на целую зиму, а может, и нет.
И Барк сам запел, что он делал всегда, когда не хотел обсуждать какую-нибудь тему.
— Хозяин Барк, — недовольно начал Кэвин, но Нэаль взял другой конец жердины и молча поставил ее на место, так что все еще ворчавший Кэвин был вынужден склониться, чтобы укрепить жердь.
В этот вечер за столом под звездами действительно звучали песни. Арфист исполнял их на своей простенькой старенькой арфе, радуя детей веселыми припевками, сочиненными специально для них. Но пел он и великие песни. Одна была сложена о славной битве при Эшлине: он пел о короле и Нэале Кервалене. пока сам Нэаль, уставившись в свою кружку, ждал только одного — когда она закончится. У многих на глазах выступили слезы; лишь Барк и Эльфреда сидели взявшись за руки, тихо слушали и держали свои мысли про себя. Нэаль горестно ссутулился и сидел с сухими глазами, пока не прозвучал последний аккорд. Тогда Кэвин громко откашлялся и предложил арфисту эля.
— Благодарю тебя, — сказал юноша — он назвался просто Фианом. Он отхлебнул из кружки и задумчиво ударил по струнам.
— Ах, — промолвил он, позволив замереть звукам, и снова поднял кружку с элем. Он прильнул губами к краю, поглядывая на собравшихся и утирая пот с разгоряченного лба, а потом снова взялся за арфу.
Гаснет искра,
Дуют ветра,
Камень бесплоден и гол.
Меркнет звезда,
Все — суета,
Пока ты себя не обрел.
А потом дрожь пробежала по Нэалю Кервалену, и пальцы его сжали кружку, ибо далее речь шла о мальчике короле.
— Это — опасная песня, — сказал Кэвин.
— Так, — ответил арфист. — Но я знаю, где ее можно исполнять. К тому же арфист священен, не так ли?
— Нет, не так, — хрипло ответил Нэаль и поставил свою кружку на стол. — Прежде чем разрушить стены, они повесили Коэннаха, королевского арфиста при дворе Дун-на-Хейвина, — он уже поднялся, чтобы выйти из-за стола, но вспомнил, что это не его стол, а Барка и Эльфреды, и он не имеет права покидать его в гневе. — Это все эль, — робко промолвил Нэаль, опускаясь на место. — Спой что-нибудь повеселее, мастер арфист. Спой что-нибудь для детей.
— Хорошо, — ответил арфист, бросив на Нэаля внимательный взгляд и поколебавшись. — Я спою для них.
И он запел веселую живую песенку, но она отозвалась совсем иначе в сердце Нэаля. Нэаль посмотрел на Эльфреду и Барка и, убедившись, что те не обидятся, поднялся со скамьи и направился во тьму к амбару, где музыка звучала в ночи приглушенно и смутно, а смех был еле различим.
Там он прислонился к загону для скота, и ночь показалась ему холоднее, чем была на самом деле.
— Поют, — прожурчал голос.
Нэаля напугал его высокий и странный звук, донесшийся из стога сена, хотя он и догадался, кто это.
— Не суйся не в свои дела, — произнес он.
— Нэаль Кервален.
Его снова пробрал озноб — откуда тому было известно его имя.
— Боюсь, ты уже прятался не в одном этом стогу, — промолвил Нэаль. — Как не стыдно.
— Нэаль Кервален.
Дрожь стала сильнее.
— Позволь мне быть им.
— Быть кем, Нэаль Кервален?
Нэаль, дрожа, отшатнулся в сторону, готовый бежать куда угодно от этих навязчивых вопросов.
— В доме пируют, — промолвил Граги. — А мне что?
— Я позабочусь, чтобы тебе поставили тарелку.
— И эль.
— Самую большую кружку.
Граги, косматый, с запутавшимися клочками соломы в шерсти, выбрался из стога и залез в темноте на ограду.
— Этот арфист не видит, — промолвил Граги. — Он сидит и играет, и временами взор проясняется у него, но чаще — нет. Твоя судьба привела его сюда, Нэаль Кервален. Он пришел ради тебя. Он обречен. Его приход — твоя удача и несчастье для него самого.
— Что сделало тебя таким мудрым? — с трепетом спросил Нэаль.
— Что сделало тебя таким слепым, человек? Когда ты пришел сюда, от тебя тоже разило Ши.
Нэаль начал отворачиваться, но вдруг замер, и сердце его похолодело. А Граги спрыгнул с ограды и побежал.
— Вернись! — закричал Нэаль. — Вернись сюда!
Но Граги никогда не возвращался. Он растворился во тьме и исчез, по крайней мере, до тех пор, пока ему не выставили лепешки и эль.
Совсем поздно тем же вечером у очага собралась гораздо более тихая компания — арфист дремал, захмелев от эля, прижимая к груди арфу, а языки пламени освещали его лицо теплым сиянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Долго думал Кэвин, потом взглянул на землю и наконец на Нэаля.
— Впереди осень, — промолвил Кэвин, уступая.
— И зима. Впереди зима, Кэвин.
— До весны, — сказал Кэвин. — Весной я уйду.
Яблоки были засыпаны в лари, колбасы коптились, старый дуб сбросил свою листву, и пошел снег. Граги сидел на крыше у трубы и оставлял следы там, где исчезали лепешки и подогретый эль, а по ночам он коротал время в компании волов и пони.
— Расскажи нам сказку, — попросил юный Скага Кэвина, когда все домочадцы собрались у огня. Поразительно, но Скага сам без посторонних просьб заготовил отрубей для скота на зиму, и с лета ни у кого ничего не пропадало. Скага стал задумчивым и рассудительным парнем, сильно привязавшись к Нэалю, а заодно и к Кэвину.
И вот Кэвин принялся рассказывать о зиме в Дауре и о том, как ураган ломал старые деревья; а Скелли припомнил, как однажды заблудился в таком буране. А потом, когда весь дом улегся — каждый в своем укромном уголке, а Барк с Эльфредой на своей огромной кровати на втором этаже, Кэвин сказал Нэалю, соломенный тюфяк которого лежал рядом с ним: — Это зима молодых.
— Это война молодых, — ответил Нэаль.
— Они отняли твои и мои земли, — сказал Кэвин. Нэаль долго молчал.
— У меня нет наследника. И скорее всего не будет.
— Ну что касается этого… — и теперь Кэвин замолчал надолго. — Это тоже дело молодых. Как зима. И война.
И после этого Кэвин уже ничего не говорил. Но на утро он как будто просветлел, словно с него свалилась какая-то тяжесть.
«Он останется, — думал Нэаль, поглядывая на Кэвина. — Хоть один человек из всех последовал за мной». Но потом он отогнал эту тщеславную мысль вместе с «господином» и «Керваленом» и закутался в теплые одежды, ибо надо было идти делать зимние дела. Дети играли в снежки, и Кэвин играл вместе с ними, крадучись обходя амбар вместе со Скагой. Нэаль видел, как Кэвин учит мальчика сноровке и бесшумным движениям. Дрожь пробежала по его телу — но ведь это были всего лишь снежки, а крики и вопли — выражением детской радости.
Граги взгромоздился на крышу, скинул пару охапок снега и, рассмеявшись, убежал прочь.
— Ха! — прокричал он, прячась за трубу. — Ха! Злобный!
— Исчезни! — завопил Кэвин, но засада была раскрыта и битва проиграна.
Посмотрев, Нэаль отвернулся, но шум сражения и еще какие-то звуки продолжали долетать до него. Он обернулся, чтобы убедиться, что не ослышался, и глаза подтвердили ему, что это было именно то, что он слышал. Довольный, Нэаль двинулся но своим делам.
III. Арфист
И снова пришло время сбора урожая. Серпы мелькали взад и вперед, оставляя за собой стерню. А к утру снопы были уже аккуратно связаны и стояли рядами; так что Граги спал весь день напролет и уплетал предложенную пищу за обе щеки. В этот год на хутор пришли две лани, прилетел только что оперившийся сокол, выпь, забрели трое лисят и отощавщая, раненная стрелой пегая кобыла — вот таких беглецов собрал у себя хутор. К осени сокол улетел, да и выпь тоже; лисята уже перестали играть у крыльца и уходили к самым границам хутора, следуя путем возмужавшего волчонка; а кобыла подружилась с пони, растолстела и залоснилась на сочной траве и зерне. Дети обожали ее и вешали ей на шею венки, которые она чаще всего норовила сбросить и съесть: она ела и ела и начала уже резвиться по утрам, словно наступила заря мирозданья и ни о какой войне никто и не слыхивал.
«Вот и еще одна душа излечилась от безумия», — думал Нэаль. Он полюбил эту кобылу за ее мужество, временами он ездил на ней без седла и поводьев, позволяя скакать, куда ей захочется по полям и холмам. Ему нравилось снова ощущать себя наездником, а кобыла задирала хвост и то и дело ржала от радости, несясь куда ее душа желала — от богатых пастбищ к прохладному ручью, от ручья — в холмы на солнцепек или снова домой в конюшню к яслям с зерном. «Банен» — он называл ее — его прекрасная любимица. Ей нравилось возить его и детей, и Граги, который нашептывал ей слова, которые понимают лошади. Иногда она соглашалась, чтобы ее взнуздали, и тогда на ней ездил Кэвин под настроение, и другие, но это случалось редко и получалось не так хорошо, потому что, как утверждал Кэвин, у нее была лишь одна любовь, и никто другой не мог завоевать ее симпатий.
Так что этот год оказался к Нэалю еще добрее, чем предыдущий. Однако с гостями еще было не закончено.
Этот последний пришел с песнями, сияя, словно медный таз, он спустился с пыльной каемки поля по тропе, протоптанной скотом, юнак, бродяга с мешком за плечами, посохом в руке и безоружный, если не считать кинжала. Волосы у него выгорели до белизны и, когда он шел, развевались по плечам от дуновений ветерка. Он пел:
Хэй, дуют ветра,
Хо, листва умирает,
Месяц месяц сменяет,
Скоро придет зима.
Нэаль первым заметил его. Он чинил изгородь вместе с Барком, Кэвином, Лонном и Скагой.
— Смотрите, — сказал Кэвин, и все посмотрели, а потом перевели взгляд на Барка. Барк бросил работу и подбоченившись устремил взор на юношу, весело спускавшегося с холма — казалось, Барка это совершенно не удивило.
— Вот еще один идет сам не зная куда, — сказал Нэаль. В глубине души он чувствовал мелочное раздражение, что на хутор находит дорогу кто-то менее отчаявшийся, чем он сам, не столь израненный, как Кэвин, и не так оголодавший, как Банен или прилетевший сокол. То, что сюда можно было забрести случайно, просто так, разрушало все его представления о мире. Но потом он понял, что это низкие мысли, и в третий раз устыдился себя.
— Верно, кто-нибудь из эльфийского народа, — встревоженно сказал Лонн.
— Нет, — ответил Барк. — Он не из них. За спиной у него арфа и поет он несказанно хорошо, но к колдовскому миру он не имеет отношения.
— Так ты его знаешь? — спросил Нэаль в надежде на то, что Барк укрепит его уверенность.
— Нет, — ответил Барк. — Я не знаю. — Не было среди живых человека с более острым слухом и зрением, чем Барк. Юноша был еще далеко, и голос его был едва слышен. Но пение светлое и радостное звучало все отчетливее, по мере того как он не спеша спускался к ним: на плече его и вправду была арфа. Она звенела в такт его шагам и даже тогда, когда он остановился.
— Жалуют ли здесь странников? — спросил юноша.
— Всегда, — ответил Барк. — Всех, кто находит сюда дорогу. Издалека ли ты?
На мгновение юноша смутился. Он обернулся, словно отыскивая дорогу, по которой пришел.
— Я шел по тропе. Я думал, она сократит мой путь через холмы.
— Ну что ж, — сказал Барк. — Одни тропы бывают короче, другие длиннее. В холмах в наше время неспокойно.
— Я видел там всадников, — рассеянно заметил арфист, указывая на холмы. — Но они проехали своим путем, а я пошел своим, к тому же я пел по дороге, чтобы они меня ни с кем не спутали — или к арфистам теперь не испытывают былого почтения в землях Кер Донна?
— Если ты идешь в Кер Донн, то ты сбился с дороги.
Теперь на лице мальчика появился испуг, не то чтобы сильный, а так, тревога.
— Я пришел из Донна. Значит, это земля Ан Бега? Я не думал, что она простирается так далеко в холмы.
— Это свободный хутор, — сказал Барк и рассмеялся, обводя рукой дом у подножия холма, золотистую стерню, сады и всю широкую долину. — И если попросишь, Эльфреда, моя жена, даст арфисту кружку эля и место у очага. А если ты любишь медовые лепешки, так и их у нас всегда достаточно. Скага, проводи парня.
— Сэр, — промолвил арфист, приходя в себя и становясь очень учтивым, и отвесил Барку поклон, словно тот был настоящим господином. Он поправил ремень своей арфы и, бросив пару тревожных взглядов туда, откуда он пришел, зашагал по склону холма вслед за Скагой, и шаг его снова делался все легче и пружинистей.
— У тебя дурные предчувствия, — сказал Нэаль Барку, когда арфист отошел на достаточное расстояние. — Ты никогда не спрашивал ни о чем ни меня, ни Кэвина. Кто он? И что он за человек?
Барк продолжал смотреть вслед юноше, облокотившись на жердину, и на лице его больше не было смеха, ни крупицы.
— Сбившийся с пути. Он сказал — Кер Донн. Но сердце его закрыто.
— Он лжет? — спросил Кэвин.
— Нет, — ответил Барк. — Разве может арфист лгать?
— Арфист такой же человек, — возразил Кэвин, — а люди лгут с незапамятных времен.
Барк испытующе взглянул на Кэвина, его шевелюра, переходящая в бороду полыхала на ветру как костер.
— Значит мир стал дурным местом, если это так. По крайней мере, этот не лжет. Это меня не пугает.
— А если он потом начнет петь о нас песни в Ан Беге? — спросил Кэвин.
— Они могут искать нас сколько хотят, — ответил Барк, пожав плечами, и снова взялся за жердину. — Зато у нас будут песни. Может, нам хватит их на целую зиму, а может, и нет.
И Барк сам запел, что он делал всегда, когда не хотел обсуждать какую-нибудь тему.
— Хозяин Барк, — недовольно начал Кэвин, но Нэаль взял другой конец жердины и молча поставил ее на место, так что все еще ворчавший Кэвин был вынужден склониться, чтобы укрепить жердь.
В этот вечер за столом под звездами действительно звучали песни. Арфист исполнял их на своей простенькой старенькой арфе, радуя детей веселыми припевками, сочиненными специально для них. Но пел он и великие песни. Одна была сложена о славной битве при Эшлине: он пел о короле и Нэале Кервалене. пока сам Нэаль, уставившись в свою кружку, ждал только одного — когда она закончится. У многих на глазах выступили слезы; лишь Барк и Эльфреда сидели взявшись за руки, тихо слушали и держали свои мысли про себя. Нэаль горестно ссутулился и сидел с сухими глазами, пока не прозвучал последний аккорд. Тогда Кэвин громко откашлялся и предложил арфисту эля.
— Благодарю тебя, — сказал юноша — он назвался просто Фианом. Он отхлебнул из кружки и задумчиво ударил по струнам.
— Ах, — промолвил он, позволив замереть звукам, и снова поднял кружку с элем. Он прильнул губами к краю, поглядывая на собравшихся и утирая пот с разгоряченного лба, а потом снова взялся за арфу.
Гаснет искра,
Дуют ветра,
Камень бесплоден и гол.
Меркнет звезда,
Все — суета,
Пока ты себя не обрел.
А потом дрожь пробежала по Нэалю Кервалену, и пальцы его сжали кружку, ибо далее речь шла о мальчике короле.
— Это — опасная песня, — сказал Кэвин.
— Так, — ответил арфист. — Но я знаю, где ее можно исполнять. К тому же арфист священен, не так ли?
— Нет, не так, — хрипло ответил Нэаль и поставил свою кружку на стол. — Прежде чем разрушить стены, они повесили Коэннаха, королевского арфиста при дворе Дун-на-Хейвина, — он уже поднялся, чтобы выйти из-за стола, но вспомнил, что это не его стол, а Барка и Эльфреды, и он не имеет права покидать его в гневе. — Это все эль, — робко промолвил Нэаль, опускаясь на место. — Спой что-нибудь повеселее, мастер арфист. Спой что-нибудь для детей.
— Хорошо, — ответил арфист, бросив на Нэаля внимательный взгляд и поколебавшись. — Я спою для них.
И он запел веселую живую песенку, но она отозвалась совсем иначе в сердце Нэаля. Нэаль посмотрел на Эльфреду и Барка и, убедившись, что те не обидятся, поднялся со скамьи и направился во тьму к амбару, где музыка звучала в ночи приглушенно и смутно, а смех был еле различим.
Там он прислонился к загону для скота, и ночь показалась ему холоднее, чем была на самом деле.
— Поют, — прожурчал голос.
Нэаля напугал его высокий и странный звук, донесшийся из стога сена, хотя он и догадался, кто это.
— Не суйся не в свои дела, — произнес он.
— Нэаль Кервален.
Его снова пробрал озноб — откуда тому было известно его имя.
— Боюсь, ты уже прятался не в одном этом стогу, — промолвил Нэаль. — Как не стыдно.
— Нэаль Кервален.
Дрожь стала сильнее.
— Позволь мне быть им.
— Быть кем, Нэаль Кервален?
Нэаль, дрожа, отшатнулся в сторону, готовый бежать куда угодно от этих навязчивых вопросов.
— В доме пируют, — промолвил Граги. — А мне что?
— Я позабочусь, чтобы тебе поставили тарелку.
— И эль.
— Самую большую кружку.
Граги, косматый, с запутавшимися клочками соломы в шерсти, выбрался из стога и залез в темноте на ограду.
— Этот арфист не видит, — промолвил Граги. — Он сидит и играет, и временами взор проясняется у него, но чаще — нет. Твоя судьба привела его сюда, Нэаль Кервален. Он пришел ради тебя. Он обречен. Его приход — твоя удача и несчастье для него самого.
— Что сделало тебя таким мудрым? — с трепетом спросил Нэаль.
— Что сделало тебя таким слепым, человек? Когда ты пришел сюда, от тебя тоже разило Ши.
Нэаль начал отворачиваться, но вдруг замер, и сердце его похолодело. А Граги спрыгнул с ограды и побежал.
— Вернись! — закричал Нэаль. — Вернись сюда!
Но Граги никогда не возвращался. Он растворился во тьме и исчез, по крайней мере, до тех пор, пока ему не выставили лепешки и эль.
Совсем поздно тем же вечером у очага собралась гораздо более тихая компания — арфист дремал, захмелев от эля, прижимая к груди арфу, а языки пламени освещали его лицо теплым сиянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66