О, не уходи!
— Если бы я мог, — Нэаль успокоился и снова начал поглаживать Банен. Руки у него все еще были холодны от ветра. Он просунул узду в рот Банен и заправил ей за уши удила. Она повернула голову и мягко подтолкнула его в грудь, всхрапнув, когда темная фигура вдруг опустилась перед ними на перекладину.
— Не уходи, — повторил Граги.
— У меня нет выбора.
— Выбор есть всегда, всегда. О человек, Граги предупреждает тебя, — он поерзал и сжался в комок на перекладине. — Злой Кэвин, злой.
Нэаль взялся за узду, и Банен попятилась, покидая свое теплое уютное жилище. Граги последовал за ними, стремительно скатившись по соломе: он выбрался на свет, лившийся из полуоткрытой двери весь в соломенной трухе и снова закачался, обхватив себя руками.
— Не уходи.
Печаль нахлынула на Нэаля. Он никогда не испытывал таких чувств к Граги, но он знал, что там, куда он отправляется, нет ничего похожего на это существо, во всем холодном и враждебном мире. И он показался ему маленьким и сморщенным и куда более испуганным, чем страшным. Нэаль протянул к нему руку, как к ребенку.
— Граги, береги людей, которых я люблю. И это место. Я пробыл здесь слишком долго.
Граги чуть прикоснулся к его руке кончиками пальцев, совсем едва, и склонил голову на бок, и взглянул на него снизу вверх, потом вздрогнул и, взлетев на бочку с яблоками, обхватил голову руками.
— Она видит, она видит, — запричитал он, — о, страшное лицо, ужасный блеск ее глаз, она все видит!
— Кто? — спросил Нэаль. — Кто видит?
— Она проснулась, — воскликнул Граги, глядя между пальцев. — Она проснулась, проснулась, проснулась! И арфа королей разбита. О, страшный меч, злой острый меч! О, не ходи, человек, о человек, Граги предупреждает тебя — не ходи!
— Кто это она?
— В лесу, глубоком и недвижном. Туда пришла арфа, ибо должна была прийти. Как и все принадлежащее Элду. Берегись, о, берегись Донна!
Гром прокатился, бормоча, над ними. Банен вскинула голову.
— У меня нет выбора, — вздрогнув, повторил Нэаль. — И никогда не было. Прощай.
Он распахнул дверь и вывел Банен на улицу. Он собирался закрыть пони, но Граги выскочил на порог. Нэаль вскочил на спину Банен и тронулся к дому, из которого ему навстречу выходили люди.
Так ему и не удалось снова вернуться в дом. Он чувствовал, что его обделили, отняв даже эти последние мгновения. Ветер завывал и хлестал Нэаля и Банен, которая плясала в волнении под ним, недовольная погодой и громом; но дождь так и не пошел. Послышался чей-то вой. Но то был не ветер. Нэаль оглянулся и увидел на крыше амбара бесформенную шапку волос — то был Граги.
— Человек, — причитал он. — О человек!
И тут подошли остальные — и Кэвин, и Барк, и Эльфреда, и все другие.
— Вот, — промолвил Нэаль, соскакивая со спины Банен. — Садись, Кэвин. Ты устал.
Кэвин ни за что не соглашался, но после долгих препирательств Нэаль подсадил его и взвалил на собственные плечи мешок с провизией, приготовленный для них Эльфредой. Он поцеловал ее в щеку и пожал руку Барку. Он оглядел всех подряд, но черты их лиц словно отдалялись, ускользая от него, унося с собой его привязанность, которую он не знал, как удержать.
— Скага, — произнес он, не досчитавшись одного. — Где Скага?
Все принялись оглядываться, но юноши нигде не было видно.
— Он был со мной, — сказала Шелта, — всего мгновение тому назад.
— Он грустит, — заметил Лонн.
И Нэаль лишь тяжело покачал головой, все понимая.
— Пойдем, — сказал он Кэвину и закинул ремни мешка себе за плечи. — До свиданья, — промолвил он. — До свиданья.
— Прощайте, — ответил Барк. — Благословил бы вас, да что мои благословения.
И тогда Нэаль повернулся и зашагал рядом с Кэвином, восседавшим на Банен. Ветер обрушился на них, но из черных туч так и не упало ни капли дождя. Трава и нежные колосья лежали волнами, и в небесах то и дело вспыхивала молния. Нэаль оглядывался не один раз и махал рукой, но фигуры людей становились все туманнее в шквалах урагана, налетевшего на хутор. На душе у Нэаля становилось все тяжелее и тяжелее, и ноги словно налились свинцом.
— Берегись, — прохныкал тоненький голосок с вершины холма справа от него. — Берегись, — то был Граги, сидевший на камне, среди моря бушующей травы. — О человек, в этих тучах не обычный дождь.
— Что за дрянное создание, — пробормотал Кэвин.
— Будь добр, — заметил ему Нэаль. — О Кэвин, говори лишь добрые слова.
Но Граги уже исчез, и камень опустел. Банен тряхнула головой и принюхалась к ветру.
— Стой, господин, она снесет двоих, — сказал Кэвин. — Садись со мной.
— Нет, — ответил Нэаль. В последний раз он оглянулся, но между ним и остававшимися уже вздымался холм — он помахал рукой, но этого уже никто не видел. Отчаяние и одиночество охватили его, ветер швырнул в лицо ему пыль, и на мгновение ослепнув, он принялся тереть глаза, не останавливаясь. Прочистив их, он снова обернулся, прищуриваясь при порывах ветра.
Изгороди, по крайней мере, еще виднелись, но и они уже тонули в волнах бушующей травы.
— Кэвин, — промолвил Нэаль. — Изгородей не видно.
Кэвин оглянулся, но не проронил ни слова. И снова Нэаль протер глаза, чувствуя в костях пронизывающий холод, так, словно ветер наконец-то пронял его. «Кэвин нашел дорогу назад, — подумалось ему, — Кэвин пришел, как арфист, даже не догадываясь, как это трудно, из-за того, что ему нужен был я». И вдруг его охватило нетерпение, тупое и слепое нетерпение вернуться к миру, увидеть Огана, Дру и всех других, кого он знал — кровавые имена кровавых лет, его лет с королем…
В Кер Велл, домой, что бы от него там ни осталось…
— Нэаль! — послышался с холма ломающийся голос, заглушаемый ветром. — Кэвин! Нэаль!
— Скага, — догадался Нэаль, и сердце у него перевернулось. — Нет, Скага, нет!
Но мальчик уже бежал к ним — мальчик? Нет, то был почти мужчина. Он сбежал с холма и догнал их — и ребра его ходили ходуном, так он запыхался.
— Вернись, — сказал Нэаль, встряхнув его за плечи.
— Я пойду с тобой, господин, — спокойно ответил Скага.
И Нэаль обнял его, ибо больше ничего не оставалось делать. Кэвин слез с Банен и обнял его тоже.
И дальше они пошли, спускаясь меж холмов, — Кэвин в основном верхом, а двое других вприпрыжку рядом.
— Мы встретим их у реки, — сказал Кэвин. — Там.
VII. Мера
Женщины горевали в Кер Велле — то было тяжелое горе без смысла и надежды. Охотники вернулись вечером домой без добычи и без своего господина, исцарапанные, порванные и напуганные долгим блужданием в лесу. Теперь молчаливой смущенной толпой они сидели в зале, не поднимая глаз от стола и пили эль. Лишь один плакал, уронив голову на руки. Один-единственный.
В своей комнате наверху сидела Мера, обняв малолетнего сына, склонившего свою темную головку к ней на колени — нет, он не спал, а лишь дремал от страха и усталости. Мера сидела молча и неподвижно, так что единственная служанка, оставленная ей, не осмеливалась ни шелохнуться, ни задать вопрос.
— Они вернулись домой одни, — наконец промолвила Мера, когда мальчик заснул. Она взглянула на высокое узкое окно, за которым стояла ночь и все еще неистовствовал ураган. — И они не поднялись наверх. Значит, они еще не уверены, что он мертв, — она погладила головку сына и взглянула на юную Кали — служанку, которая делала вид, что шьет. В глазах ее застыл неистребимый страх. В ту ночь в Кер Велле не было иного закона кроме страха. Неестественный гром, рокотавший весь день, сотрясал и крушил древние камни. И наконец хлынул дождь — обычный проливной дождь. Кали взглянула вверх и испустила судорожный вздох, как будто долго удерживаемое дыхание вырвалось из ее губ, как и у всей природы, не дышавшей весь день. Мальчик приподнял голову.
— Тихо, — сказала Мера. — Это всего лишь дождь.
— Он не вернулся? — спросил мальчик.
— Тихо, нет, не шуми. Хочешь, я возьму тебя на руки?
Он потянулся к ней. Мера подняла его к себе на колени.
Ему было уже пять лет, и обычно из гордости он не позволял брать себя на руки, но она обняла его и стала медленно укачивать.
— Госпожа, — попросила Кали, — позволь мне.
— Нет, — ответила Мера. И Кали осталась сидеть, она опустила голову и принялась распускать неровные стежки, сделанные дрожащей рукой во время раскатов грома. Дождь струился по стенам замка, шурша и барабаня, и деревья вздыхали на берегу Керберна. То и дело порывы ветра раздували шторы, колебля пламя лампад и свечей, но дитя продолжало спокойно спать. Снизу из зала донесся звон металла, но потом все снова стихло, оставив лишь шум дождя.
— Они не идут, — повторила госпожа Мера тишайшим из голосов лишь для ушей Кали. — Но завтра, если он не вернется домой, они поднимутся сюда.
— Госпожа, — прошептала Кали, — что нам делать?
— Мужаться, как и прежде, — ответила госпожа Мера и посмотрела на своего спящего сына, разглаживая рукой черную шапку его волос. Он еще крепче сжал свой маленький кулачок на ее рукаве. Он никогда не отличался здоровьем, сын Эвальда, зато был быстр и догадлив. — Тихо, что мы можем сделать? Да и когда мы могли? Но если ты сможешь, ты должна будешь бежать с ним, понимаешь?
— Да, — еле слышно промолвила Кали, и голубые глаза ее стали круглыми. — Я знаю. — Обе все понимали. И Мера нежно ласкала своего спящего сына, хорошо зная людей, сидящих внизу и не сомневаясь, что скоро в одном из них взыграет честолюбие: и тогда у мальчика не останется ни единой возможности остаться в живых, как и у всех других, в чьих жилах текла кровь Эвальда, и, возможно, это случится еще до наступления рассвета. Там был Бертрам и другие, подлые, кровожадные люди, кровожадные и дикие, как и их господин… и с каждым часом они хмелели все больше. Чаши внизу наполнялись снова и снова, и трусы восстанавливали храбрость, потерянную ими в лесу.
Из далекой тьмы, под стенами послышался цокот копыт.
Мера приподняла голову и прислушалась сквозь гром, вой ветра и дождя.
— В стороне от дороги, — прошептала Кали. — Из-под стен, не у ворот.
Цокот все приближался, казалось, звучал уж под самыми окнами и был отчетлив теперь, несмотря на грохот воды и шуршание листьев. На мгновение он словно затих и вновь раздался, сопровождаемый раскатами грома.
— О, госпожа, — выдохнула Кали, сжимая талисман на шее, — то, верно, феи.
— То лошадь моего мужа вернулась домой, — промолвила Мера, и взгляд ее был холоден и устремлен вдаль. — Она может кружить всю ночь, но они не откроют ворот, нет, им страшно. Тихо, — сказала она, ибо мальчик зашевелился во сне, и она вновь закачала его, покрепче обняв. Лошадь снова процокала рядом и замерла.
— Феи, — настойчиво повторила Кали, когда цокот возобновился. — О госпожа…
Но лошадь ушла во тьму, и внизу, в зале, никто не открыл и не закрыл дверь: никто не вышел взглянуть. И звуки копыт замерли, и в зале было тихо, и дождь начал ослабевать. Снизу не доносилось даже шагов. Изможденное дитя спало в объятиях Меры, и Кали перестала дрожать. Вздувалась и хлопала штора, растрепанная ветром, который тоже теперь стихал. Мера указала на нее рукой, и Кали с ужасом поднялась и, приблизившись к темному окну, привязала штору, затем по очереди начала подрезать фитили — такое мирное и уютное занятие в доме, таящем убийство.
— Поспи немного, — сказала Кали, покончив с лампадами, и протянула шаль. Мера жестом попросила накрыть ею мальчика, и ненадолго на них снизошел покой. Кали заснула в кресле, которым они задвинули дверь, бессильно опустив руки на колени, а голову повесив на свою полную грудь.
Но Мера все время была настороже, прислушиваясь к дождю, который уже растратил весь свой пыл. В ее глазах не было слез — не то было время. «Они остались в дне вчерашнем, — думала она, — а те, что не выплаканы, надо приберечь для дня завтрашнего». Будь окно чуть пошире, она бы подумала о побеге, о том, чтобы сплести всю, имевшуюся у них одежду в канат и спуститься по нему вниз. Но оно было слишком узко для кого бы то ни было, разве что кроме ее сына. Отчаянно она размышляла над тем, чтобы дождаться, когда те внизу уснут, попытаться пересечь зал и бежать вместе с сыном. Но тогда им пришлось бы миновать охрану, а та может оказаться менее пьяной.
Возможно, ей удастся выиграть время для сына, хоть немного времени, и мудрая Кали, верная Кали, простая деревенская женщина, не столь погибшая, как она сама, сумеет их спасти. Или вдруг Кали удастся как-нибудь пробраться за ворота, и тогда она передаст ей сына.
А может, ее господин все же вернется домой — в нем был залог спасения хотя бы от худшей участи, чем та, что он являл собой сам. И эта надежда лишала ее мужества, ибо из башни был один лишь путь — через зал и мимо захмелевших воинов.
Она могла бы изобразить горе по своему господину, но каждый, кто хоть немного знал ее, лишь посмеялся бы над этим; и даже если б оно было искренним, оно не вызвало бы почтения с их стороны.
Они могли передраться между собой — таков был их обычай, если бы некому было их остановить; и то была единственная отсрочка, на которую она могла уповать — возможно, лишь день, чтобы спасти сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Если бы я мог, — Нэаль успокоился и снова начал поглаживать Банен. Руки у него все еще были холодны от ветра. Он просунул узду в рот Банен и заправил ей за уши удила. Она повернула голову и мягко подтолкнула его в грудь, всхрапнув, когда темная фигура вдруг опустилась перед ними на перекладину.
— Не уходи, — повторил Граги.
— У меня нет выбора.
— Выбор есть всегда, всегда. О человек, Граги предупреждает тебя, — он поерзал и сжался в комок на перекладине. — Злой Кэвин, злой.
Нэаль взялся за узду, и Банен попятилась, покидая свое теплое уютное жилище. Граги последовал за ними, стремительно скатившись по соломе: он выбрался на свет, лившийся из полуоткрытой двери весь в соломенной трухе и снова закачался, обхватив себя руками.
— Не уходи.
Печаль нахлынула на Нэаля. Он никогда не испытывал таких чувств к Граги, но он знал, что там, куда он отправляется, нет ничего похожего на это существо, во всем холодном и враждебном мире. И он показался ему маленьким и сморщенным и куда более испуганным, чем страшным. Нэаль протянул к нему руку, как к ребенку.
— Граги, береги людей, которых я люблю. И это место. Я пробыл здесь слишком долго.
Граги чуть прикоснулся к его руке кончиками пальцев, совсем едва, и склонил голову на бок, и взглянул на него снизу вверх, потом вздрогнул и, взлетев на бочку с яблоками, обхватил голову руками.
— Она видит, она видит, — запричитал он, — о, страшное лицо, ужасный блеск ее глаз, она все видит!
— Кто? — спросил Нэаль. — Кто видит?
— Она проснулась, — воскликнул Граги, глядя между пальцев. — Она проснулась, проснулась, проснулась! И арфа королей разбита. О, страшный меч, злой острый меч! О, не ходи, человек, о человек, Граги предупреждает тебя — не ходи!
— Кто это она?
— В лесу, глубоком и недвижном. Туда пришла арфа, ибо должна была прийти. Как и все принадлежащее Элду. Берегись, о, берегись Донна!
Гром прокатился, бормоча, над ними. Банен вскинула голову.
— У меня нет выбора, — вздрогнув, повторил Нэаль. — И никогда не было. Прощай.
Он распахнул дверь и вывел Банен на улицу. Он собирался закрыть пони, но Граги выскочил на порог. Нэаль вскочил на спину Банен и тронулся к дому, из которого ему навстречу выходили люди.
Так ему и не удалось снова вернуться в дом. Он чувствовал, что его обделили, отняв даже эти последние мгновения. Ветер завывал и хлестал Нэаля и Банен, которая плясала в волнении под ним, недовольная погодой и громом; но дождь так и не пошел. Послышался чей-то вой. Но то был не ветер. Нэаль оглянулся и увидел на крыше амбара бесформенную шапку волос — то был Граги.
— Человек, — причитал он. — О человек!
И тут подошли остальные — и Кэвин, и Барк, и Эльфреда, и все другие.
— Вот, — промолвил Нэаль, соскакивая со спины Банен. — Садись, Кэвин. Ты устал.
Кэвин ни за что не соглашался, но после долгих препирательств Нэаль подсадил его и взвалил на собственные плечи мешок с провизией, приготовленный для них Эльфредой. Он поцеловал ее в щеку и пожал руку Барку. Он оглядел всех подряд, но черты их лиц словно отдалялись, ускользая от него, унося с собой его привязанность, которую он не знал, как удержать.
— Скага, — произнес он, не досчитавшись одного. — Где Скага?
Все принялись оглядываться, но юноши нигде не было видно.
— Он был со мной, — сказала Шелта, — всего мгновение тому назад.
— Он грустит, — заметил Лонн.
И Нэаль лишь тяжело покачал головой, все понимая.
— Пойдем, — сказал он Кэвину и закинул ремни мешка себе за плечи. — До свиданья, — промолвил он. — До свиданья.
— Прощайте, — ответил Барк. — Благословил бы вас, да что мои благословения.
И тогда Нэаль повернулся и зашагал рядом с Кэвином, восседавшим на Банен. Ветер обрушился на них, но из черных туч так и не упало ни капли дождя. Трава и нежные колосья лежали волнами, и в небесах то и дело вспыхивала молния. Нэаль оглядывался не один раз и махал рукой, но фигуры людей становились все туманнее в шквалах урагана, налетевшего на хутор. На душе у Нэаля становилось все тяжелее и тяжелее, и ноги словно налились свинцом.
— Берегись, — прохныкал тоненький голосок с вершины холма справа от него. — Берегись, — то был Граги, сидевший на камне, среди моря бушующей травы. — О человек, в этих тучах не обычный дождь.
— Что за дрянное создание, — пробормотал Кэвин.
— Будь добр, — заметил ему Нэаль. — О Кэвин, говори лишь добрые слова.
Но Граги уже исчез, и камень опустел. Банен тряхнула головой и принюхалась к ветру.
— Стой, господин, она снесет двоих, — сказал Кэвин. — Садись со мной.
— Нет, — ответил Нэаль. В последний раз он оглянулся, но между ним и остававшимися уже вздымался холм — он помахал рукой, но этого уже никто не видел. Отчаяние и одиночество охватили его, ветер швырнул в лицо ему пыль, и на мгновение ослепнув, он принялся тереть глаза, не останавливаясь. Прочистив их, он снова обернулся, прищуриваясь при порывах ветра.
Изгороди, по крайней мере, еще виднелись, но и они уже тонули в волнах бушующей травы.
— Кэвин, — промолвил Нэаль. — Изгородей не видно.
Кэвин оглянулся, но не проронил ни слова. И снова Нэаль протер глаза, чувствуя в костях пронизывающий холод, так, словно ветер наконец-то пронял его. «Кэвин нашел дорогу назад, — подумалось ему, — Кэвин пришел, как арфист, даже не догадываясь, как это трудно, из-за того, что ему нужен был я». И вдруг его охватило нетерпение, тупое и слепое нетерпение вернуться к миру, увидеть Огана, Дру и всех других, кого он знал — кровавые имена кровавых лет, его лет с королем…
В Кер Велл, домой, что бы от него там ни осталось…
— Нэаль! — послышался с холма ломающийся голос, заглушаемый ветром. — Кэвин! Нэаль!
— Скага, — догадался Нэаль, и сердце у него перевернулось. — Нет, Скага, нет!
Но мальчик уже бежал к ним — мальчик? Нет, то был почти мужчина. Он сбежал с холма и догнал их — и ребра его ходили ходуном, так он запыхался.
— Вернись, — сказал Нэаль, встряхнув его за плечи.
— Я пойду с тобой, господин, — спокойно ответил Скага.
И Нэаль обнял его, ибо больше ничего не оставалось делать. Кэвин слез с Банен и обнял его тоже.
И дальше они пошли, спускаясь меж холмов, — Кэвин в основном верхом, а двое других вприпрыжку рядом.
— Мы встретим их у реки, — сказал Кэвин. — Там.
VII. Мера
Женщины горевали в Кер Велле — то было тяжелое горе без смысла и надежды. Охотники вернулись вечером домой без добычи и без своего господина, исцарапанные, порванные и напуганные долгим блужданием в лесу. Теперь молчаливой смущенной толпой они сидели в зале, не поднимая глаз от стола и пили эль. Лишь один плакал, уронив голову на руки. Один-единственный.
В своей комнате наверху сидела Мера, обняв малолетнего сына, склонившего свою темную головку к ней на колени — нет, он не спал, а лишь дремал от страха и усталости. Мера сидела молча и неподвижно, так что единственная служанка, оставленная ей, не осмеливалась ни шелохнуться, ни задать вопрос.
— Они вернулись домой одни, — наконец промолвила Мера, когда мальчик заснул. Она взглянула на высокое узкое окно, за которым стояла ночь и все еще неистовствовал ураган. — И они не поднялись наверх. Значит, они еще не уверены, что он мертв, — она погладила головку сына и взглянула на юную Кали — служанку, которая делала вид, что шьет. В глазах ее застыл неистребимый страх. В ту ночь в Кер Велле не было иного закона кроме страха. Неестественный гром, рокотавший весь день, сотрясал и крушил древние камни. И наконец хлынул дождь — обычный проливной дождь. Кали взглянула вверх и испустила судорожный вздох, как будто долго удерживаемое дыхание вырвалось из ее губ, как и у всей природы, не дышавшей весь день. Мальчик приподнял голову.
— Тихо, — сказала Мера. — Это всего лишь дождь.
— Он не вернулся? — спросил мальчик.
— Тихо, нет, не шуми. Хочешь, я возьму тебя на руки?
Он потянулся к ней. Мера подняла его к себе на колени.
Ему было уже пять лет, и обычно из гордости он не позволял брать себя на руки, но она обняла его и стала медленно укачивать.
— Госпожа, — попросила Кали, — позволь мне.
— Нет, — ответила Мера. И Кали осталась сидеть, она опустила голову и принялась распускать неровные стежки, сделанные дрожащей рукой во время раскатов грома. Дождь струился по стенам замка, шурша и барабаня, и деревья вздыхали на берегу Керберна. То и дело порывы ветра раздували шторы, колебля пламя лампад и свечей, но дитя продолжало спокойно спать. Снизу из зала донесся звон металла, но потом все снова стихло, оставив лишь шум дождя.
— Они не идут, — повторила госпожа Мера тишайшим из голосов лишь для ушей Кали. — Но завтра, если он не вернется домой, они поднимутся сюда.
— Госпожа, — прошептала Кали, — что нам делать?
— Мужаться, как и прежде, — ответила госпожа Мера и посмотрела на своего спящего сына, разглаживая рукой черную шапку его волос. Он еще крепче сжал свой маленький кулачок на ее рукаве. Он никогда не отличался здоровьем, сын Эвальда, зато был быстр и догадлив. — Тихо, что мы можем сделать? Да и когда мы могли? Но если ты сможешь, ты должна будешь бежать с ним, понимаешь?
— Да, — еле слышно промолвила Кали, и голубые глаза ее стали круглыми. — Я знаю. — Обе все понимали. И Мера нежно ласкала своего спящего сына, хорошо зная людей, сидящих внизу и не сомневаясь, что скоро в одном из них взыграет честолюбие: и тогда у мальчика не останется ни единой возможности остаться в живых, как и у всех других, в чьих жилах текла кровь Эвальда, и, возможно, это случится еще до наступления рассвета. Там был Бертрам и другие, подлые, кровожадные люди, кровожадные и дикие, как и их господин… и с каждым часом они хмелели все больше. Чаши внизу наполнялись снова и снова, и трусы восстанавливали храбрость, потерянную ими в лесу.
Из далекой тьмы, под стенами послышался цокот копыт.
Мера приподняла голову и прислушалась сквозь гром, вой ветра и дождя.
— В стороне от дороги, — прошептала Кали. — Из-под стен, не у ворот.
Цокот все приближался, казалось, звучал уж под самыми окнами и был отчетлив теперь, несмотря на грохот воды и шуршание листьев. На мгновение он словно затих и вновь раздался, сопровождаемый раскатами грома.
— О, госпожа, — выдохнула Кали, сжимая талисман на шее, — то, верно, феи.
— То лошадь моего мужа вернулась домой, — промолвила Мера, и взгляд ее был холоден и устремлен вдаль. — Она может кружить всю ночь, но они не откроют ворот, нет, им страшно. Тихо, — сказала она, ибо мальчик зашевелился во сне, и она вновь закачала его, покрепче обняв. Лошадь снова процокала рядом и замерла.
— Феи, — настойчиво повторила Кали, когда цокот возобновился. — О госпожа…
Но лошадь ушла во тьму, и внизу, в зале, никто не открыл и не закрыл дверь: никто не вышел взглянуть. И звуки копыт замерли, и в зале было тихо, и дождь начал ослабевать. Снизу не доносилось даже шагов. Изможденное дитя спало в объятиях Меры, и Кали перестала дрожать. Вздувалась и хлопала штора, растрепанная ветром, который тоже теперь стихал. Мера указала на нее рукой, и Кали с ужасом поднялась и, приблизившись к темному окну, привязала штору, затем по очереди начала подрезать фитили — такое мирное и уютное занятие в доме, таящем убийство.
— Поспи немного, — сказала Кали, покончив с лампадами, и протянула шаль. Мера жестом попросила накрыть ею мальчика, и ненадолго на них снизошел покой. Кали заснула в кресле, которым они задвинули дверь, бессильно опустив руки на колени, а голову повесив на свою полную грудь.
Но Мера все время была настороже, прислушиваясь к дождю, который уже растратил весь свой пыл. В ее глазах не было слез — не то было время. «Они остались в дне вчерашнем, — думала она, — а те, что не выплаканы, надо приберечь для дня завтрашнего». Будь окно чуть пошире, она бы подумала о побеге, о том, чтобы сплести всю, имевшуюся у них одежду в канат и спуститься по нему вниз. Но оно было слишком узко для кого бы то ни было, разве что кроме ее сына. Отчаянно она размышляла над тем, чтобы дождаться, когда те внизу уснут, попытаться пересечь зал и бежать вместе с сыном. Но тогда им пришлось бы миновать охрану, а та может оказаться менее пьяной.
Возможно, ей удастся выиграть время для сына, хоть немного времени, и мудрая Кали, верная Кали, простая деревенская женщина, не столь погибшая, как она сама, сумеет их спасти. Или вдруг Кали удастся как-нибудь пробраться за ворота, и тогда она передаст ей сына.
А может, ее господин все же вернется домой — в нем был залог спасения хотя бы от худшей участи, чем та, что он являл собой сам. И эта надежда лишала ее мужества, ибо из башни был один лишь путь — через зал и мимо захмелевших воинов.
Она могла бы изобразить горе по своему господину, но каждый, кто хоть немного знал ее, лишь посмеялся бы над этим; и даже если б оно было искренним, оно не вызвало бы почтения с их стороны.
Они могли передраться между собой — таков был их обычай, если бы некому было их остановить; и то была единственная отсрочка, на которую она могла уповать — возможно, лишь день, чтобы спасти сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66