Ибо теперь Тинталья видела и помнила все, что видел и запомнил он сам. Она сопровождала его в каждой очередной бесплодной попытке совершить закукливание и преобразиться. Она наблюдала — изнутри, но в то же время извне, — как раз от разу его разочарование все более сменялось замешательством, а позже — тупым упрямством создания, почти потерявшего разум.
Год за годом синий пытался найти знакомые ориентиры на дне и встретить Ту, Кто Помнит. И год за годом так и не мог преуспеть. Наступала очередная зима и загоняла его обратно на юг — отъедаться, заново нагуливать тело. Но проходили годы, завершался очередной цикл, и зов природы опять вел его на север.
То, что он умудрялся добираться сюда — с его-то коротенькой памятью змея, — было сродни истинному чуду. Тинталья посмотрела на его оголенные кости. Да, он все равно не выжил бы, даже если бы она сумела оттащить его на глубину. Что ж, зато теперь она понимала, что случилось с морскими змеями, не пожелавшими откликнуться на ее зов. Тинталья подобрала еще несколько черепов, обглоданных рекой. Здесь поистине лежал ее народ. Здесь покоилось его прошлое. И будущее.
Она отвернулась от останков синего. Очень скоро река уничтожит остатки его плоти, как уничтожила десятки и, наверное, сотни иных тел. И несомненно, будут еще новые жертвы. Пока в море не останется ни единой змеи. И Тинталья была бессильна что-либо изменить. Она не могла ни углубить русло реки, ни заново направить ее течение к полям серебристо-черных песков. Тинталья даже фыркнула, вспомнив горделивое прозвание драконьего рода. Повелители Трех Стихий. Властелины Воды, Земли и Небес. Хорошенькие повелители. Чем они в действительности повелевали, что слушалось их власти?
Стоять на мелководье было зябко, да и лапы начинали понемногу чесаться от прикосновения жгучей воды. Нынешнюю крепость ядовитых токов не вполне выдерживала даже ее бронированная чешуя. Тинталья вброд зашагала подальше от берега, туда, где над головой распростерлось открытое небо. Распахнула крылья, присела на задних лапах — и мощно прыгнула вверх.
Но только затем, чтобы неуклюже плюхнуться в воду. Подвела речная галька, не давшая лапам прочной опоры. Тинталья переступила с лапы на лапу и почувствовала навалившуюся усталость. Ее вдруг взяла острая тоска по добротно утрамбованным площадкам для посадки и взлета, что люди прежней расы с такой любовью и заботой готовили для своих крылатых гостей. «Если бы не вымерли Старшие, — подумалось ей, — и мой род наверняка не угас бы. Крылья драконов по-прежнему осеняли бы небеса. Да, Старшие обязательно изменили бы эту отмель ради нашего удобства, ведь мы были родней. Но Старшие погибли, и этого не изменить. Паршивые людишки заняли их место под солнцем».
Она уже начала подбираться для нового прыжка, и тут нежданная мысль осенила ее.
«Людишки-то они, конечно, паршивые. Но строить тоже умеют. Я видела мосты, причалы, дома. Может, и они сумели бы расчистить здесь реку? Хотя бы настолько, чтобы сумела пробраться змея? Может, они ухитрились бы направить воду к залежам черно-серебряного песка, годного для строительства коконов? Удалось бы им это, если бы они захотели?»
Да, малосимпатичные наследники Старших определенно справились бы с подобной задачей. Но вот захотят ли они?
Тинталья заново исполнилась решимости. Могучий прыжок, бешеный удар крыльев — и она поднялась в воздух. Ей срочно требовалось добыть какую-никакую дичь, чтобы заглушить вкус змеиной крови во рту. Но всего необходимей было поразмыслить. О том, как склонить на свою сторону людей. Принудить или подкупить? Пригрозить или попробовать подружиться?
Путь до Трехога неблизкий. У нее хватит времени всесторонне обмозговать каждую возможность и вероятность.
Пока же ясно одно: люди вполне способны помочь ей. А это значит, что для ее народа не все потеряно безвозвратно.
Стук в дверь каюты показался ему самую чуточку резковатым. Брэшен выпрямился в кресле, стискивая зубы и самого себя предостерегая от скоропалительных выводов.
— Кто там, входи!
Появился Лавой. Он вошел и плотно притворил за собой дверь. Он только что сменился с вахты. На нем был промасленный непромоканец, но волосы все равно прилипли к голове, с них текло. Шторм был не то чтобы особенно лютым, но свирепость, недостававшую ветру, с лихвой возмещал дождь. Кто-кто, а Брэшен хорошо знал, как холодит такой зимний ливень, как он вытягивает из человека последние крохи тепла.
— Вроде звал меня, так? — осведомился Лавой. Брэшен отметил про себя отсутствие почтительного обращения «кэп». Ладно, так и запишем.
— Так, — кивнул он старпому. — Вон там, в боковом шкафчике, есть ром. Хлебни, согрейся. Потом будет разговор кое о чем.
Предложение рома было самой обычной любезностью в отношении старшего помощника, только что вернувшегося с холода и непогоды. Брэшен начал бы с этого вне зависимости от каких-либо обстоятельств. Даже если бы собирался немедленно зажарить Лавоя на сковородке живьем.
— Вот уж спасибо-то, кэп, — улыбнулся Лавой. Брэшен молча наблюдал за тем, как он налил себе рома и одним глотком осушил стакан. Хорошо было уже то, что старпом отчасти утратил настороженность. И уже совсем не так угрюмо подошел к его столу, чтобы спросить:
— А о чем разговор, кэп?
Брэшен подобрал каждое слово загодя.
— Я хотел бы заранее обсудить исполнение моих приказаний. И особенно в том, что касается лично тебя.
Лавой опять ощетинился.
— Слушаю, кэп, — ответил он холодно.
Брэшен откинулся в кресле и продолжал очень ровным голосом:
— Дело в том, что во время пиратского нападения команда повела себя, мягко выражаясь, хреново. Каждый действовал сам по себе, причем действовал до крайности бестолково. Мы, пожалуй, многого достигнем, если они так и не научатся действовать единой рукой! Помнится, я велел тебе всячески способствовать единению бывших рабов с остальными матросами, чтобы между ними ни в чем не было разницы. Должен отметить, что исполнением этого распоряжения я нимало не удовлетворен. Посему приказываю тебе поставить татуированных в вахту второго помощника. Пускай теперь она ими займется. Хочу также, чтобы ты довел до их сведения: это перемещение вовсе не означает, что я ими недоволен. Они ни в коем случае не должны счесть, будто их за что-то наказывают.
Лавой перевел дух и ответил:
— Правду сказать, они, скорее всего, именно так и подумают. Они привыкли работать под моим началом. Перемена их наверняка огорчит.
— Вот ты и проследи, чтобы этого не произошло, — сухо отозвался Брэшен. — Мой следующий приказ касается разговоров с носовым изваянием.
У Лавоя округлились глаза. Всего на миг и притом еле заметно, но Брэшен все понял. Стало быть, Лавой уже нарушал этот приказ. У Брэшена так и упало сердце: значит, все было еще хуже, чем он себе представлял. Тем не менее он продолжал по-прежнему ровно:
— Я собираюсь отменить запрещение команде разговаривать с Совершенным. Хочу, однако, чтобы ты понимал: на тебя это запрещение будет распространяться по-прежнему. Я не собираюсь объявлять об этом при всех, чтобы не унижать тебя перед командой и не вызывать падения дисциплины, так что пускай все останется между нами. Тем не менее нарушения запрета я не потерплю, и лучше будет, если тебя не коснется даже тень подозрения. Одним словом, запомни: никаких разговоров с носовым изваянием. Никаких!
Старпом сжал кулаки. Его почтительность по отношению к капитану явственно истончилась до предела, он почти прорычал:
— А можно узнать, кэп, за что такая немилость? Брэшен покачал головой. Его голос по-прежнему не отражал никаких чувств.
— Объяснений не будет, Лавой. Да они тебе и не нужны. Старпом попытался прикинуться невинной овечкой.
— Уж и не знаю, кэп, что тебе такого нехорошего про меня наговорили. И кто именно наговорил, — произнес он с видом великомученика. — Я и в мыслях ничего худого никогда не держал. Ну а как прикажешь мне свою работу дальше исправлять, если ты намерен вот так встревать во все дела между мной и командой? Что мне, к примеру, делать, если корабль надумает ко мне обратиться? Мимо ушей пропускать? А как я могу, если…
Больше всего Брэшену хотелось безотлагательно свернуть ему шею. Однако он даже не двинулся с места: достоинство капитана — превыше всего.
— Если твоя работа тебе не по силам, Лавой, ты так и скажи. Я тебя живо от должности отрешу и плохого слова не вымолвлю. А толковых ребят у нас предостаточно.
— А всех толковей — та бабенка Вестрит, — ответил старпом. В его глазах плескалась самая что ни есть черная ярость. — Хочешь ее на мое место продвинуть? Ну так я тебе вот что скажу. Она в старших помощниках и одной вахты не продержится. Люди ее нипочем не примут, и все! Ты можешь притворяться сколько угодно, будто у нее кишка для этого не тонка, но я-то уж знаю! Она…
— Довольно, — перебил Брэшен. — Я сказал тебе все. Ступай.
Сидеть в кресле и сохранять видимое спокойствие было все трудней, и единственная причина, по которой он не вздул Лавоя непосредственно здесь и сейчас, была очень простой: Брэшен отлично знал, что колотушками этого человека ничему не научишь. Он все равно не сделает выводов, лишь затаит злобу.
— Лавой, — сказал он. — Помнишь, я взял тебя к себе, когда ты всюду получал от ворот поворот? Я честно предложил тебе возможность исправить скверную репутацию, которая за тобой тянется. У тебя по-прежнему есть такая возможность. Вкалывай на полную катушку и стань блестящим старпомом, задатки которого я, по-моему, в тебе разглядел. Но на большее, пока ты под моим началом на этом корабле, не претендуй. Приказывать буду я. Твое дело — смотреть, чтобы мои распоряжения должным образом исполнялись. Вот и все, что от тебя требуется. Не справишься — я тебя выгоню на берег при первой возможности. Простым матросом ты мне здесь не нужен, потому что из-за твоего нрава из этого все равно ничего не получится. Вот так. Поразмысли о том, что я тебе сказал. А теперь ступай.
Лавой молча и свирепо таращился на него, полагая, вероятно, будто держит «страшную» паузу. Затем повернулся и направился к двери. Голос Брэшена догнал его уже у порога:
— Мне по-прежнему хотелось бы, чтобы этот разговор остался чисто между нами. Полагаю, ты также в этом заинтересован.
— Ясно, кэп, — отозвался Лавой. Никакого особого согласия он тем самым, впрочем, не выразил. Просто дал понять, что слышал сказанное капитаном. И все.
Дверь за ним затворилось.
Брэшен обмяк в своем кресле. У него вся спина ныла от пережитого напряжения. И, главное, было бы ради чего: проблем-то на самом деле меньше не стало. Ну вот разве что сколько-то времени сумел выиграть. Он попробовал улыбнуться. Вышла кривая гримаса.
«Если учесть мою удачливость, может, до Делипая как-нибудь и продержусь. А уж там все точно к такой-то матери развалится!»
Он еще посидел за столом, обдумывая самое последнее дело, запланированное на этот вечер. Итак, он переговорил с Совершенным и словесно пободался с Лавоем. Осталось обсудить кое-что с Альтией, и при одной мысли об этом Брэшену делалось худо. Ему упорно лезло в голову насмешливое замечание корабля. От ярости Альтии Совершенного, по его словам, «то в жар, то в холод бросало». Брэшен догадывался, что именно носовое изваяние имело в виду. И не видел причин сомневаться в правдивости его слов. Он долго собирался с духом, чтобы позвать к себе Альтию Для разговора. Потом решил обождать до конца ее вахты. Так, наверное, будет лучше всего.
Усевшись на койку, Брэшен стащил сапоги, расстегнул рубашку и вытянулся во весь рост. Ему требовалось отдохнуть, но сон не шел. Он попытался представить себе, как они явятся в Делипай. И что лично он, Брэшен, будет там делать. Картина получалась бледная и неинтересная. Призрак Альтии, впадающей то в жгучую, то в леденящую ярость, властно заслонял самые грозные пиратские тени.
Боялся же Брэшен вовсе не тех оскорбительных слов, которые она могла в запале бросить ему в лицо. Просто молодой капитан понимал, насколько отчаянно жаждет любого предлога побыть с нею наедине.
И вот эта-то сердечная жажда всего более и пугала его.
Дождь был очень противным, холодным, неудержимо лезущим под непромоканец. Однако ветер оставался ровным и внезапными шквалами не грозил. Поэтому Альтия поставила к штурвалу Сайпроса; нынче ночью от рулевого требовалось не особенно много. Держать заданный курс, и никаких особых хлопот.
Йек смотрела вперед, стоя на баке. В воде могли запросто оказаться топляки, смытые потоками дождя с берегов ближайшего острова. Йек же отличалась острым зрением и отменной способностью высматривать именно такие опасности. Уж кто-кто, а она сумеет вовремя предупредить рулевого. Да и Совершенный предпочитал, чтобы впередсмотрящим на баке стояла именно Йек. Хоть Брэшен и запретил команде всякую болтовню с носовым изваянием, женщина с севера даже и молчать умела как-то так, что ему не было одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Год за годом синий пытался найти знакомые ориентиры на дне и встретить Ту, Кто Помнит. И год за годом так и не мог преуспеть. Наступала очередная зима и загоняла его обратно на юг — отъедаться, заново нагуливать тело. Но проходили годы, завершался очередной цикл, и зов природы опять вел его на север.
То, что он умудрялся добираться сюда — с его-то коротенькой памятью змея, — было сродни истинному чуду. Тинталья посмотрела на его оголенные кости. Да, он все равно не выжил бы, даже если бы она сумела оттащить его на глубину. Что ж, зато теперь она понимала, что случилось с морскими змеями, не пожелавшими откликнуться на ее зов. Тинталья подобрала еще несколько черепов, обглоданных рекой. Здесь поистине лежал ее народ. Здесь покоилось его прошлое. И будущее.
Она отвернулась от останков синего. Очень скоро река уничтожит остатки его плоти, как уничтожила десятки и, наверное, сотни иных тел. И несомненно, будут еще новые жертвы. Пока в море не останется ни единой змеи. И Тинталья была бессильна что-либо изменить. Она не могла ни углубить русло реки, ни заново направить ее течение к полям серебристо-черных песков. Тинталья даже фыркнула, вспомнив горделивое прозвание драконьего рода. Повелители Трех Стихий. Властелины Воды, Земли и Небес. Хорошенькие повелители. Чем они в действительности повелевали, что слушалось их власти?
Стоять на мелководье было зябко, да и лапы начинали понемногу чесаться от прикосновения жгучей воды. Нынешнюю крепость ядовитых токов не вполне выдерживала даже ее бронированная чешуя. Тинталья вброд зашагала подальше от берега, туда, где над головой распростерлось открытое небо. Распахнула крылья, присела на задних лапах — и мощно прыгнула вверх.
Но только затем, чтобы неуклюже плюхнуться в воду. Подвела речная галька, не давшая лапам прочной опоры. Тинталья переступила с лапы на лапу и почувствовала навалившуюся усталость. Ее вдруг взяла острая тоска по добротно утрамбованным площадкам для посадки и взлета, что люди прежней расы с такой любовью и заботой готовили для своих крылатых гостей. «Если бы не вымерли Старшие, — подумалось ей, — и мой род наверняка не угас бы. Крылья драконов по-прежнему осеняли бы небеса. Да, Старшие обязательно изменили бы эту отмель ради нашего удобства, ведь мы были родней. Но Старшие погибли, и этого не изменить. Паршивые людишки заняли их место под солнцем».
Она уже начала подбираться для нового прыжка, и тут нежданная мысль осенила ее.
«Людишки-то они, конечно, паршивые. Но строить тоже умеют. Я видела мосты, причалы, дома. Может, и они сумели бы расчистить здесь реку? Хотя бы настолько, чтобы сумела пробраться змея? Может, они ухитрились бы направить воду к залежам черно-серебряного песка, годного для строительства коконов? Удалось бы им это, если бы они захотели?»
Да, малосимпатичные наследники Старших определенно справились бы с подобной задачей. Но вот захотят ли они?
Тинталья заново исполнилась решимости. Могучий прыжок, бешеный удар крыльев — и она поднялась в воздух. Ей срочно требовалось добыть какую-никакую дичь, чтобы заглушить вкус змеиной крови во рту. Но всего необходимей было поразмыслить. О том, как склонить на свою сторону людей. Принудить или подкупить? Пригрозить или попробовать подружиться?
Путь до Трехога неблизкий. У нее хватит времени всесторонне обмозговать каждую возможность и вероятность.
Пока же ясно одно: люди вполне способны помочь ей. А это значит, что для ее народа не все потеряно безвозвратно.
Стук в дверь каюты показался ему самую чуточку резковатым. Брэшен выпрямился в кресле, стискивая зубы и самого себя предостерегая от скоропалительных выводов.
— Кто там, входи!
Появился Лавой. Он вошел и плотно притворил за собой дверь. Он только что сменился с вахты. На нем был промасленный непромоканец, но волосы все равно прилипли к голове, с них текло. Шторм был не то чтобы особенно лютым, но свирепость, недостававшую ветру, с лихвой возмещал дождь. Кто-кто, а Брэшен хорошо знал, как холодит такой зимний ливень, как он вытягивает из человека последние крохи тепла.
— Вроде звал меня, так? — осведомился Лавой. Брэшен отметил про себя отсутствие почтительного обращения «кэп». Ладно, так и запишем.
— Так, — кивнул он старпому. — Вон там, в боковом шкафчике, есть ром. Хлебни, согрейся. Потом будет разговор кое о чем.
Предложение рома было самой обычной любезностью в отношении старшего помощника, только что вернувшегося с холода и непогоды. Брэшен начал бы с этого вне зависимости от каких-либо обстоятельств. Даже если бы собирался немедленно зажарить Лавоя на сковородке живьем.
— Вот уж спасибо-то, кэп, — улыбнулся Лавой. Брэшен молча наблюдал за тем, как он налил себе рома и одним глотком осушил стакан. Хорошо было уже то, что старпом отчасти утратил настороженность. И уже совсем не так угрюмо подошел к его столу, чтобы спросить:
— А о чем разговор, кэп?
Брэшен подобрал каждое слово загодя.
— Я хотел бы заранее обсудить исполнение моих приказаний. И особенно в том, что касается лично тебя.
Лавой опять ощетинился.
— Слушаю, кэп, — ответил он холодно.
Брэшен откинулся в кресле и продолжал очень ровным голосом:
— Дело в том, что во время пиратского нападения команда повела себя, мягко выражаясь, хреново. Каждый действовал сам по себе, причем действовал до крайности бестолково. Мы, пожалуй, многого достигнем, если они так и не научатся действовать единой рукой! Помнится, я велел тебе всячески способствовать единению бывших рабов с остальными матросами, чтобы между ними ни в чем не было разницы. Должен отметить, что исполнением этого распоряжения я нимало не удовлетворен. Посему приказываю тебе поставить татуированных в вахту второго помощника. Пускай теперь она ими займется. Хочу также, чтобы ты довел до их сведения: это перемещение вовсе не означает, что я ими недоволен. Они ни в коем случае не должны счесть, будто их за что-то наказывают.
Лавой перевел дух и ответил:
— Правду сказать, они, скорее всего, именно так и подумают. Они привыкли работать под моим началом. Перемена их наверняка огорчит.
— Вот ты и проследи, чтобы этого не произошло, — сухо отозвался Брэшен. — Мой следующий приказ касается разговоров с носовым изваянием.
У Лавоя округлились глаза. Всего на миг и притом еле заметно, но Брэшен все понял. Стало быть, Лавой уже нарушал этот приказ. У Брэшена так и упало сердце: значит, все было еще хуже, чем он себе представлял. Тем не менее он продолжал по-прежнему ровно:
— Я собираюсь отменить запрещение команде разговаривать с Совершенным. Хочу, однако, чтобы ты понимал: на тебя это запрещение будет распространяться по-прежнему. Я не собираюсь объявлять об этом при всех, чтобы не унижать тебя перед командой и не вызывать падения дисциплины, так что пускай все останется между нами. Тем не менее нарушения запрета я не потерплю, и лучше будет, если тебя не коснется даже тень подозрения. Одним словом, запомни: никаких разговоров с носовым изваянием. Никаких!
Старпом сжал кулаки. Его почтительность по отношению к капитану явственно истончилась до предела, он почти прорычал:
— А можно узнать, кэп, за что такая немилость? Брэшен покачал головой. Его голос по-прежнему не отражал никаких чувств.
— Объяснений не будет, Лавой. Да они тебе и не нужны. Старпом попытался прикинуться невинной овечкой.
— Уж и не знаю, кэп, что тебе такого нехорошего про меня наговорили. И кто именно наговорил, — произнес он с видом великомученика. — Я и в мыслях ничего худого никогда не держал. Ну а как прикажешь мне свою работу дальше исправлять, если ты намерен вот так встревать во все дела между мной и командой? Что мне, к примеру, делать, если корабль надумает ко мне обратиться? Мимо ушей пропускать? А как я могу, если…
Больше всего Брэшену хотелось безотлагательно свернуть ему шею. Однако он даже не двинулся с места: достоинство капитана — превыше всего.
— Если твоя работа тебе не по силам, Лавой, ты так и скажи. Я тебя живо от должности отрешу и плохого слова не вымолвлю. А толковых ребят у нас предостаточно.
— А всех толковей — та бабенка Вестрит, — ответил старпом. В его глазах плескалась самая что ни есть черная ярость. — Хочешь ее на мое место продвинуть? Ну так я тебе вот что скажу. Она в старших помощниках и одной вахты не продержится. Люди ее нипочем не примут, и все! Ты можешь притворяться сколько угодно, будто у нее кишка для этого не тонка, но я-то уж знаю! Она…
— Довольно, — перебил Брэшен. — Я сказал тебе все. Ступай.
Сидеть в кресле и сохранять видимое спокойствие было все трудней, и единственная причина, по которой он не вздул Лавоя непосредственно здесь и сейчас, была очень простой: Брэшен отлично знал, что колотушками этого человека ничему не научишь. Он все равно не сделает выводов, лишь затаит злобу.
— Лавой, — сказал он. — Помнишь, я взял тебя к себе, когда ты всюду получал от ворот поворот? Я честно предложил тебе возможность исправить скверную репутацию, которая за тобой тянется. У тебя по-прежнему есть такая возможность. Вкалывай на полную катушку и стань блестящим старпомом, задатки которого я, по-моему, в тебе разглядел. Но на большее, пока ты под моим началом на этом корабле, не претендуй. Приказывать буду я. Твое дело — смотреть, чтобы мои распоряжения должным образом исполнялись. Вот и все, что от тебя требуется. Не справишься — я тебя выгоню на берег при первой возможности. Простым матросом ты мне здесь не нужен, потому что из-за твоего нрава из этого все равно ничего не получится. Вот так. Поразмысли о том, что я тебе сказал. А теперь ступай.
Лавой молча и свирепо таращился на него, полагая, вероятно, будто держит «страшную» паузу. Затем повернулся и направился к двери. Голос Брэшена догнал его уже у порога:
— Мне по-прежнему хотелось бы, чтобы этот разговор остался чисто между нами. Полагаю, ты также в этом заинтересован.
— Ясно, кэп, — отозвался Лавой. Никакого особого согласия он тем самым, впрочем, не выразил. Просто дал понять, что слышал сказанное капитаном. И все.
Дверь за ним затворилось.
Брэшен обмяк в своем кресле. У него вся спина ныла от пережитого напряжения. И, главное, было бы ради чего: проблем-то на самом деле меньше не стало. Ну вот разве что сколько-то времени сумел выиграть. Он попробовал улыбнуться. Вышла кривая гримаса.
«Если учесть мою удачливость, может, до Делипая как-нибудь и продержусь. А уж там все точно к такой-то матери развалится!»
Он еще посидел за столом, обдумывая самое последнее дело, запланированное на этот вечер. Итак, он переговорил с Совершенным и словесно пободался с Лавоем. Осталось обсудить кое-что с Альтией, и при одной мысли об этом Брэшену делалось худо. Ему упорно лезло в голову насмешливое замечание корабля. От ярости Альтии Совершенного, по его словам, «то в жар, то в холод бросало». Брэшен догадывался, что именно носовое изваяние имело в виду. И не видел причин сомневаться в правдивости его слов. Он долго собирался с духом, чтобы позвать к себе Альтию Для разговора. Потом решил обождать до конца ее вахты. Так, наверное, будет лучше всего.
Усевшись на койку, Брэшен стащил сапоги, расстегнул рубашку и вытянулся во весь рост. Ему требовалось отдохнуть, но сон не шел. Он попытался представить себе, как они явятся в Делипай. И что лично он, Брэшен, будет там делать. Картина получалась бледная и неинтересная. Призрак Альтии, впадающей то в жгучую, то в леденящую ярость, властно заслонял самые грозные пиратские тени.
Боялся же Брэшен вовсе не тех оскорбительных слов, которые она могла в запале бросить ему в лицо. Просто молодой капитан понимал, насколько отчаянно жаждет любого предлога побыть с нею наедине.
И вот эта-то сердечная жажда всего более и пугала его.
Дождь был очень противным, холодным, неудержимо лезущим под непромоканец. Однако ветер оставался ровным и внезапными шквалами не грозил. Поэтому Альтия поставила к штурвалу Сайпроса; нынче ночью от рулевого требовалось не особенно много. Держать заданный курс, и никаких особых хлопот.
Йек смотрела вперед, стоя на баке. В воде могли запросто оказаться топляки, смытые потоками дождя с берегов ближайшего острова. Йек же отличалась острым зрением и отменной способностью высматривать именно такие опасности. Уж кто-кто, а она сумеет вовремя предупредить рулевого. Да и Совершенный предпочитал, чтобы впередсмотрящим на баке стояла именно Йек. Хоть Брэшен и запретил команде всякую болтовню с носовым изваянием, женщина с севера даже и молчать умела как-то так, что ему не было одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80