Она силилась представить себе, как такое вообще может быть, и не могла. Но и маняще-знакомые запахи ядов, источаемые кораблем, отрицать было невозможно.
Новый вдох, новая попытка запеть…
— Придите! Соберемся все вместе, дабы поделиться силой со слабейшими! Вместе, вместе плывем мы вперед, туда, где Изначалие, туда, где что-то кончается лишь ради новых начал. Соберемся же вместе, жители моря, рожденные на берегу, и снова выйдем на берег! Несите с собой мечту о небе и крыльях, спешите разделить память прожитых жизней! Пришло наше время, наше время пришло!
Смолкли последние звуки, и ветер унес их прочь, рассеивая над морем. Та, Кто Помнит, напряженно ожидала ответа.
Ответа не было.
Она безутешно опустилась назад в Доброловище, и тут ей показалось, что яды, струившиеся за кораблем, усилились и изменили свой вкус.
«Хватит впустую обманываться, — попрекнула она себя. — Я, наверное, вправду повредилась в уме. Я, наверное, вырвалась на свободу лишь затем, чтобы наблюдать угасание своего рода…»
Отчаяние висело камнем на шее, утягивая на дно. Та, Кто Помнит, в который раз сумела не поддаться ему. Она поплыла вперед — все быстрей и быстрей, следом за кораблем.
Куда-то он приведет ее?
ГЛАВА 8
ПОВЕЛИТЕЛИ ТРЕХ СТИХИЙ
СЛЕДУЮЩЕЙ охотничьей добычей Тинтальи стал медведь. Косолапый попытался дать бой: все-таки он тоже был хищником. Он размахивал могучими когтистыми лапами, но куда ему было равняться с драконицей! Схватка завершилась, едва успев начаться, и Тинталья вспорола мохнатое брюхо, чтобы перво-наперво полакомиться горячей печенкой и сердцем. Короткий бой некоторым образом согрел и успокоил ее. Еще одно подтверждение тому, что она более не была беспомощным, молящим созданием, замурованном в гробу собственной плоти. Осталось только выкинуть из памяти этих безмозглых двуногих, которые, не ведая что творят, расправились с ее родственниками.
Правду сказать, это вовсе не они заключили ее в темницу. Тут никакой вины за ними не было. И ее нерожденную родню они истребили не по злобе, а по незнанию. Опять-таки по крайней мере двое из них готовы были всем пожертвовать ради ее, Тинтальи, свободы.
Но как бы то ни было, она вовсе не собиралась мысленно взвешивать их жертвы и грехи и творить суд. Она просто ушла и удалилась от них — навсегда. Что верно, то верно, месть была бы сладка. Но тех, кто уже умер, никакое отмщение все равно не вернуло бы. И не помогло бы выжить ее соплеменникам, которые, возможно, где-то еще ждали ее.
А вот это был долг превыше всех прочих.
…Наевшись, Тинталья некоторое время спала. Медовое осеннее солнце приятно грело ее до самого вечера, когда она проснулась и почувствовала себя готовой продолжить путешествие. Ее тело хорошо отдохнуло, а разум успел выработать дальнейшую последовательность действий.
Если были еще живы другие драконы, она, скорее всего, разыщет их на прежних охотничьих угодьях своего племени. Вот туда-то ей и следует перво-наперво отправиться.
Тинталья отошла от разодранной медвежьей туши, к которой, влекомые густым запахом крови, уже слетались синие мухи. Она распахнула крылья и радостно ощутила, как играет в них сила, сообщенная сегодняшним пиршеством. По всем законам естества ей следовало бы вылупиться весной, чтобы все лето до зимы кормиться, греться на солнышке, матереть и мужать. Но случившегося не отменишь; значит, придется побольше охотиться, пока еще стоят теплые осенние дни и можно набраться сил к приходу зимы. Так она и намерена была поступить, ибо выживание было ее первейшей задачей. Но одно другому не помешает — она станет охотиться, в то же время путешествуя в поисках родни.
Тинталья снялась с залитого солнцем склона холма, где встретил свой конец не в меру храбрый медведь, и, размеренно работая крыльями, поднялась в небо.
На определенной высоте она встретила благоприятные воздушные потоки и стала парить, неторопливо кружа над просторами, раскинувшимися внизу. У Тинтальи было великолепное зрение, и она без устали напрягала его, высматривая внизу какие-то знаки присутствия драконов. Вот реки с мелководьями и восхитительными полянами грязи по берегам; здесь полагалось бы обнаружиться отметинам лап и широким углублениям, оставленным валяющимися телами. Нет, нигде ничего. Тинталья проносилась мимо роскошных скальных уступов, так и манивших греться на солнце и любить приглянувшегося самца. Где же метки собственности, оставленные ударами когтей, где помет, свидетельство недавнего использования?
Нигде ничего…
Ее глаза, своей зоркостью намного превосходившие прославленные соколиные, так и не высмотрели вдалеке знакомых силуэтов, что парили бы, как и она, над речными протоками. Дальние небеса были прозрачными, безоблачно голубыми… и пустыми до самого горизонта.
Обоняние Тинтальи, самое меньшее, не уступало ее зрению. Но и оно не доносило ей не то что острого мускусного запаха самца — даже и выветрившихся меток кем-то занятой территории. Она была одна, совершенно одна во всей громадной долине.
Драконий род не зря величали Повелителями трех стихий. Они по праву владели небесами, морем и сушей. Никто не мог даже отдаленно равняться с ними как силой, так и умом. Возможно ли, что они исчезли все до единого? Нет. Непредставимо. Кто-то обязательно должен был выжить.
Кто-нибудь. Где-нибудь.
А если так, она их непременно найдет.
Она совершила еще один широкий, ленивый круг, на сей раз отыскивая там, внизу, очертания знакомых урочищ. И что же? За время, проведенное ею в коконе, местность успела разительно измениться. Река — и та значительно переменила русло. Разливы и землетрясения не единожды перекраивали здесь все, что только возможно. Наследная память Тинтальи хранила историю вековых перемен. Но, похоже, за время ее заточения здесь случилось уже нечто из ряда вон выходящее. Вся местность, ни дать ни взять, значительно опустилась. Там, где когда-то несся к морю могучий и слитный поток Змеиной реки, ныне лениво струилась совсем другая река, заболоченная и разветвленная. И ее называли рекой Дождевых Чащоб, а вовсе не Змеиной.
Человеческий город Трехог располагался подле ушедших в землю развалин Фрингонга — города Старших. Прежнее человечество выбрало место для своего поселения, с тем чтобы быть как можно ближе к драконьим угодьям закукливания, к широкому изгибу Змеиной реки, богатому просторными отмелями. Эти отмели сверкали и переливались серебряно-черным песком — камнем памяти. В прежние годы по осени туда из воды неуклюже выползали морские змеи, и взрослые драконы помогали им строить коконы из длинных нитей слюны, перемешанной с бесценным песком. Накануне зимы отмели были густо, как семенами, усыпаны новыми коконами, ожидавшими весны и солнца, чтобы раскрыться. Всю зиму драконы и Старшие люди бдительно стерегли спящий приплод, храня его от возможной беды. А потом приходило лето, и на коконы изливался животворный солнечный жар.
И вот теперь все это исчезло! Не стало ни берега, усыпанного песком, ни Старших, ни сторожевых собратьев-драконов!
«Но побережье Фрингонга не было одним-разъединственным! — свирепо сказала себе Тинталья. — Существовали другие! Там, выше по течению!»
Надежда боролась в ее душе с самым черным сомнением. Драконица взмахнула крыльями и направилась в верховья реки. Пусть она более не узнавала раскинувшийся внизу ландшафт — Старшие ставили свои города возле отмелей, где закукливались морские змеи, и от этих городов хоть что-нибудь, да должно было остаться. Уж где-то, да сохранились мощеные улицы и каменные ульи домов. Она, Тинталья, будет без устали исследовать места, где когда-то появлялись на свет ее соплеменники. Может, там еще живут отдаленные потомки былых союзников ее рода.
И если на белом свете действительно не осталось драконов, она, по крайней мере, разыщет кого-то, способного поведать ей о постигшей их участи.
А что еще остается?
Солнце было желтым оком, безжалостно взиравшим с безоблачных небес. Казалось бы, яркий свет обещал тепло, но постоянный туман, клубившийся над рекой, дышал сырым холодом. Малте уже казалось, что всю ее кожу охватило жестокое воспаление; рваные остатки одежды подозрительно распадались, и это наводило на очень нехорошие мысли. Похоже, речной туман немногим уступал по едкости ядовитой воде за бортом. Ко всему прочему девушку сплошь искусали насекомые, все тело отчаянно зудело, но и чесаться было нельзя: от малейшего прикосновения ногтей начинала идти кровь. Не говоря уже о том, как свербели глаза от ярких бликов с воды. Несколько раз она ощупывала свое лицо — только затем, чтобы лишний раз убедиться: опухшие глаза превратились в щелки, зато шрам на лбу выделялся этаким гребнем. Наверное, это уже нарастало «дикое мясо».
Ко всему прочему в маленькой лодке невозможно было устроиться сколько-нибудь удобно, ибо голые деревянные банки отнюдь не предназначались для лежания. После многих усилий Малте удалось лишь найти кое-какую опору для усталой спины — и прикрыть лицо, спасаясь от света.
Хуже всего, однако, была жажда. Она мало-помалу превращалась в настоящую пытку. Помирать от отсутствия воды, сидя в лодке посреди смертельно ядовитой реки, — как вам это понравится? В какой-то момент Малта увидела, как Кикки зачерпывает горстью воду из-за борта и подносит ко рту. Она вскочила и с криком накинулась на Подругу, сумев удержать ее от нечаянного самоубийства. Но только в тот, первый раз. Малта и сама смертельно устала (да что там — гораздо больше, чем двое никчемных вельмож!), ей требовалось отдохнуть, она не могла все время неотрывно следить за высокопоставленной дурой. Теперь та сидела в полном молчании, а губы у нее были ярко-красные и воспаленные. Судя по всему, Кикки все-таки не вытерпела и хлебнула водички из-за борта. Да не однажды. Ну и что с ней прикажете делать?
Малта полулежала в лодке, все так же увлекаемой вниз по течению, и спрашивала себя, какое ей, собственно, дело до этой Кикки. Ответа не было. Ну, пьет она тайком воду, которая ее рано или поздно убьет… чего ради сердиться? Время от времени Малта поглядывала на Подругу из-под руки. На той было платье из роскошного зеленого шелка, при виде которого Малта совсем недавно померла бы от зависти. Теперь это платье превратилось в лохмотья едва ли не хуже, чем у самой Малты. А что сделалось с прической Кикки, некогда являвшей чудеса парикмахерского искусства! Сплошной колтун надо лбом и вниз по спине. Подруга сатрапа сидела, зажмурившись, лишь распухшие губы приоткрывались в такт дыханию. Малта посмотрела и подумала, а может, та действительно уже умирает? Много ли надо выпить этой воды, чтобы пришла смерть? И не все ли равно, пить, не пить, — ведь так или иначе и ей, Малте, неминуемо придется погибнуть? А в таком случае стоит ли тянуть? Напиться, избавиться от изнуряющей жажды, да и подарить себе скорый конец?
— Может, дождь пойдет, — с надеждой проговорил сатрап.
Голос был скрипучим и хриплым.
Малта сперва молча скривилась, потом решила-таки ответить.
— Дождь вообще-то из облаков обычно идет, — сказала она. — А облаков нигде нет.
Касго промолчал, но Малта явственно ощутила его раздражение, распространявшееся, как жар кругом нагретой печи. Ну и пусть злится. Все равно ей больше не хотелось ни поворачиваться к нему, ни давать словесный отпор. И что ее вообще дернуло отвечать?
Она попыталась мысленно возвратиться к событиям вчерашнего дня. Ей вспомнилось, как она ощутила некое соприкосновение на самом пределе своих органов чувств, нечто вполне ощутимое и в то же время нематериальное… как нить паутины, задевшая лицо в темноте. Помнится, она принялась оглядываться кругом, но ничего не увидела. Тогда она подняла глаза к небу — и увидела дракона. Никакого сомнения, это был самый настоящий дракон. Великолепный синий дракон, и солнце горело серебром на его крыльях. Малта принялась звать дракона на помощь. Ее крики разбудили сатрапа и Подругу, клевавших носами. Они спросили ее, что стряслось, и она указала на небо. Они не поверили ей. Сказали, что там нет ничего необычного. Ну, разве черный дрозд в отдалении пролетел — и не более. Сатрап еще посмеялся над ней, заявив, что в сказки о драконах верят лишь невежественные крестьяне да малые дети.
От таких слов Малта пришла в тихую ярость — и больше не обменялась с сатрапом ни словом. Даже когда настала ночь и самый могущественный человек в мире принялся без умолку жаловаться на темноту, холод и сырость. Да не просто жаловаться. У него обнаружился редкостный дар во всех бедах и неудобствах винить лично ее или по крайней мере Удачный… ну там, на худой конец, — жителей Дождевых Чащоб. Очень скоро Малте хуже горькой редьки надоело его нытье. Оно было даже хуже, чем жужжание мириад крохотных комаров, которые с наступлением сумерек вылетели на охоту и с остервенением накинулись на трех новых жертв.
Когда наконец занялся рассвет, Малта честно попыталась убедить себя, что новый день означал новую надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80