Одних сразили мечом, других затоптали насмерть копытами коней.
Тем временем, преодолев первую растерянность, воины Монфора взялись за дело. Лучники сумели сбить кое-кого из кавалеристов, а многие другие угодили в на скорую руку организованную засаду на узких улочках города. Крэнну удалось прорваться на южную окраину города всего с несколькими всадниками, но теперь преследователи уже почуяли запах добычи, и вырваться из их рук живым удалось одному Крэнну. Сын барона поскакал по чистому полю в сторону соляных равнин. Эту дорогу не охраняли, потому что она не сулила спасения. И все же Крэнн направился именно туда, а в погоне за ним на расстоянии всего в несколько сотен шагов мчались кавалеристы Монфора во главе с Эллардом.
Перескакивая через насыпи и канавы, Крэнн скакал все дальше и дальше. Преследователи ожидали, что раньше или позже он свернет с ведущей в никуда дороги, но беглец по-прежнему мчался по прямой и с ходу влетел на соляную равнину. Пар валил из ноздрей его рысака, глаза коня широко раскрылись от ужаса. Преследователи остановились у самой кромки соли и, не веря собственным глазам, проводили взглядами удаляющегося всадника. Всем было ясно, что конь на соляной корке долго не протянет.
— Оставим его, — распорядился Эллард. — Он все равно обречен.
Они следили за Крэнном, пока тот не пропал из виду, а затем вернулись в город.
Каким-то чудом соль не сразу разверзлась под копытами коня. Крэнну удалось проехать почти целую лигу, прежде чем произошло неизбежное. Корка все-таки треснула, нога у коня подвернулась, и он повалился на бок и заржал в мучительном предчувствии смерти. Крэнна при этом вышвырнуло из седла и он кубарем покатился по соли.
Через несколько мгновений молодой барон пришел в себя, вскочил на ноги, извлек меч из ножен и шагнул к искалеченному рысаку, с яростью глядя на него. Одним решительным и страшным ударом он перерезал горло несчастному животному, а затем, когда кровь густым потоком брызнула на соль, окрасив ее в алый цвет, расхохотался как безумный.
Когда последние пузырьки лопнули на губах погибшего животного, Крэнн отвернулся и побрел прочь, на юг. К наступлению темноты он подходил уже к самому сердцу соляных равнин.
Глава 61
Проснувшись на следующее утро, Ребекка привычно посмотрела на соседнюю лежанку, чтобы выяснить, встала ли уже Эмер. Но на законном месте подруги она обнаружила спящего Кедара и невольно вздрогнула, постепенно припоминая события предыдущего вечера. Эмер настояла на том, что заночует в кресле Санчии, закутавшись в одеяло, чтобы художник смог по-настоящему отоспаться; и переведя взгляд на кресло, Ребекка убедилась, что Эмер все еще спит. Даже в неярком утреннем свете ее лицо представало во всей своей красе: на щеке, казавшейся в последнюю пару дней навсегда обезображенной, не было больше ни синяка, ни царапины.
«Значит, все это произошло на самом деле!» Ребекке захотелось немедленно разбудить подругу — ей столько всего надо было обсудить с ней, — но внутренний голос подсказал ей, что и Эмер, и Кедару надо позволить поспать еще. Поэтому она начала размышлять над тем, что же все-таки произошло накануне вечером, и, в частности, над тем, как необычно ответил художник на вопрос, заданный ему Эмер.
— Значит, ты тоже колдун?
Молодой человек, промолчав, открыл сумку и достал из нее лист бумаги, тонкую кисточку и деревянную шкатулку с красками. Прикрепил лист к твердой спинке сумки (которую таким образом превратил в мольберт), уселся наземь, окинул взглядом всех трех девушек и положил «мольберт» себе на колени. Его кисть заскользила по бумаге, нанося на нее быстрые и точные штрихи. Затем Кедар поднял голову, усмехнулся и предложил девушкам полюбоваться его рисунком.
Эмер судорожно вздохнула. Сначала ей показалось, будто она взглянула в зеркало. Сходство было настолько поразительным, что Эмер не удивилась бы, если бы ее отражение отозвалось эхом и на смех, срывающийся с ее губ.
Набросок понравился всей троице, но каждая из девушек увидела в нем нечто свое. Эннис как будто услышала всю историю дочери постельничего, узнала ее детские воспоминания, вникла в муки и радости куда более зрелого возраста, познакомилась с ее подругами и кавалерами, одержала вместе с ней победы и претерпела, точь-в-точь как она, неудачи, — для Эннис на рисунке оказалась запечатлена вся прошлая жизнь Эмер. Ребекка увидела нечто менее определенное: туманное будущее, веер расходящихся дорог, она почувствовала любовь и доверие, но вместе с тем — муку и разочарование; она поняла, что всему этому — и многому другому — найдется место в будущем Эмер.
Сама же Эмер увидела только счастье — и сразу же поняла это. Она поднесла руку к лицу и тихо вскрикнула. Ее чудовищный синяк исчез: кожа щеки была точно такой же гладкой, как на рисунке. Ни царапины, ни опухоли — и ей не обязательно было глядеться в зеркало, чтобы догадаться, что и синяк бесследно исчез. Ребекка и Эннис округлившимися глазами смотрели на нее, а потом перевели взгляд на художника.
Кедар улыбнулся. «Это подлинная Эмер» — вот что сказал его взор. А потом он посмотрел на Ребекку: «Теперь твой черед».
Он перевернул лист, закрепил его на «мольберте» и принялся за дело все с той же уверенностью и сноровкой. Девушки, затаив дыхание, следили за его работой: они ждали от него новых чудес, но Кедар внезапно дрогнул, смешался, лицо его залилось краской гнева, а потом побелело от ужаса.
— Нет… — простонал он. — Нет!
Художник как зачарованный уставился на творение своих рук, лицо его стало пепельным, ладони сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев, на лице выступили и резко обозначились скулы. Задрожав, он скинул с коленей сумку и рисунок, а сам рухнул ничком на землю и забился в судорогах.
Эмер и Эннис бросились к художнику, тогда как Ребекка подхватила сумку и рисунок, отвергнутый творцом. Бумага порвалась и сверху оказалась ослепительная улыбка Эмер. Нехотя Ребекка перевернула лист и, не веря собственным глазам, уставилась на рисунок. На левой стороне листа в полный рост была изображена она сама — и с таким сходством, что она, казалось, могла в любое мгновение сойти с бумаги. Ребекка была нарисована в профиль, ее руки в мольбе простирались вперед. А в другом углу рисунка жалобно плакал маленький мальчик в лапах у огненного демона, когти которого впились в нежное тельце ребенка. Но пока Ребекка рассматривала рисунок, и мальчик, и демон вдруг начали таять — и скоро уже от них не осталось и следа. Их исчезновение потрясло обеих Ребекк — и живую, и ту, что на рисунке. Нарисованная Ребекка поникла в отчаянии, а подлинная подняла голову и поглядела на затихшего меж тем художника.
— Он лишился чувств, — встревоженно сообщила Эмер. — И такой холодный! Мне не разбудить его.
— В фургон его, — предложила Эннис. — Ему нужны тепло и покой.
Они кое-как подняли художника на ноги и поволокли к фургону. И когда уже тащили его по ступенькам, за спиной у них раздался резкий хруст.
Они обернулись.
Лист с рисунком пылал прямо на земле, пламя в один миг объяло его, и уже скоро он превратился в горстку пепла. И порыв ветра развеял этот пепел по свету, не оставив от рисунка даже праха.
Несколько часов девушки, сменяя друг друга, просидели возле художника, но в его состоянии не произошло никаких перемен: лишь медленное дыхание служило единственным признаком жизни. В конце концов Эннис ушла, пообещав вернуться с утра, а Ребекку и Эмер сморил сон.
Но вот забрезжил новый день — и Ребекке отчаянно захотелось, чтобы проснулся хоть кто-нибудь еще. Она бесшумно оделась, подошла к лежанке Кедара и присела на краешек. Так прошел час или, может, даже больше, но вот Эмер медленно и лениво открыла глаза — и сразу же схватилась за щеку.
— Все прошло, — выдохнула она. — Да и не болит больше. Как будто ничего не было! Но как?..
Она посмотрела на Кедара.
— Спит по-прежнему, — сообщила Ребекка. Эмер, подавшись вперед, мягко потрепала художника по плечу. Он никак не откликнулся на это.
— Мужик как мужик, — заметила она. — Подарит немного радости — и спит как убитый.
Когда Кедар наконец — уже за полдень — проснулся, Эннис уже довольно долго сидела с обеими подругами в фургоне, разделяя с ними все нарастающую тревогу. Но вот художник обвел всю троицу все еще мутным взором.
— В-вас трое? Н-надо загадать желание. А что случилось?
— Да ты ничего не помнишь, — изумилась Эмер. — Про вчерашний вечер? Ты вылечил мне лицо.
— П-просто н-написал его, как надо, — усмехнулся Кедар. — А остальное сделала Паутина. — Он поглядел на Ребекку, что-то вспомнил и отчаянно заморгал. — Боги, — вырвалось у него. — Ты это видела?
— Только часть, — ответила она. — Можешь объяснить мне, что все это значит?
— Не знаю… что-то… что-то тебя разыскивает… — Его зеленые глаза остановились на ее, словно прося прощения. — Я хотел было удержать это, но…
— А что насчет мальчика? — спросила она.
— К-какого м-мальчика?
Ребекка пересказала ему все, что она увидела, пересказала, преодолев страх, но Кедар только покачал головой. Ребенка он не помнил — и огненного демона тоже не помнил. Он знал только, что нечто зловещее покушается на Ребекку, пытаясь распространить на нее свою власть.
— Выходит, не мы одни ищем, — тихо сказала Эннис.
— Ясно как Божий день, — подтвердил Кедар. — Н-но ч-что м-мы ищем?
Остаток дня и вечер прошли в разговорах и спорах; Эннис и Кедар немного рассказали девушкам о себе. Истории их жизни самым удивительным образом походили друг на друга. Оба в весьма раннем возрасте осознали, что имеющиеся у них таланты представляют собой не столько благословение, сколько проклятье. Оба пытались сдерживать собственные способности, стараясь больше походить на других детей, и у обоих ничего из этого не вышло. Повинуясь внутреннему зову, они покинули отчий дом, чтобы заняться тем, ради чего, должно быть, и появились на свет.
Было ясно, что жизнь с тех пор не баловала их, но ни тот, ни другая не хотели распространяться на эту тему, предпочитая остановиться на событиях и переживаниях самого последнего времени. Кедар стал бродячим художником, не зависящим ни от кого на свете, тогда как Эннис в поисках понимания и безопасности нашла приют в кочевых фургонах ярмарки. Оба познакомились с учением Еретиков в разговорах с собратьями по ремеслу и вслед за этим почувствовали себя волшебниками. Но отнеслись к своему дару очень по-разному.
Открыв в себе чудесные силы, Эннис испугалась и с еще большей опаской начала относиться к незнакомым людям. Стала еще более замкнутой и подозрительной и даже истории свои рассказывала, лишь когда была уверена, что слушают ее только надежные люди.
Кедар, напротив, всей душой предавался вновь открытой способности колдовать и ценой долгих и упорных трудов разработал свое умение настолько, что теперь даже мог воздействовать на хрупкое звено, связующее его с Паутиной. У него редко возникал повод продемонстрировать свои таланты, а тратить их втуне ему не хотелось, но он получал неизменное удовольствие, привнося в жизнь определенные элементы волшебства. Но так было до тех пор, пока он не нарисовал Ребекку. Звено, связующее его с Паутиной, оказалось в данном случае столь пугающе прочным, что художнику понадобилась вся его сила, чтобы в конце концов разорвать его.
Когда черед рассказывать дошел до Эмер, она свела все повествование к трем фразам.
— Я дочь постельничего из Крайнего Поля, только и всего, — нетерпеливо заявила она. — Я никогда не делала ничего интересного, и у меня наверняка нет никаких способностей к занятиям магией. Бекки — вот кого вам стоит послушать!
Ребекка в душе не согласилась со всеми этими утверждениями, но вслух сказала совсем немногое:
— Ты куда интереснее, чем тебе самой кажется.
— Да брось ты, — огрызнулась Эмер.
И вот Ребекка поведала свою историю. Своих юных лет она при этом почти не коснулась, сосредоточившись главным образом на самых последних событиях: на партии в «живые шахматы», на трехсторонней связи с Эмер и с Галеном, на встрече с Санчией и на рассказе старухи о том, как прядут сновидения, на открытиях, сделанных ей самою в столице, и об ужасной истории из книги «Под солью», которую она так и не сумела дочитать до конца. Она рассказала также о волшебной картине Кавана, и, услышав это, Кедар страшно разволновался. Разумеется, он был наслышан о легендарном Каване, однако своими глазами видел лишь его незначительные работы. Те, которые не «оживали».
— Если бы я только знал об этом, — посетовал он. — Я же был совсем рядом! А он был одним из самых первых Еретиков.
Затем они обсудили дела тайного общества: и Эннис, и Кедар высказали собственную точку зрения на сей счет, был затронут и вопрос об истоках секты.
— О первых годах существования движения практически не осталось письменных свидетельств, — сообщила Ребекка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60