Очень пришлось пожалеть, что впустил ментов. Когда поздно было,
своим задним, самым сильным умом сообразил, что вначале стоило
сюда начальника бюро высвистать. Он бывший "органист" и
повадки этой стаи знает. Вместо того, чтоб вынюхивать след
подлеца или хотя бы с Ниной лялякать, внучки Феликса
Железного за меня взялись. Револьвер попросили посмотреть, а
когда надо было отдавать, фигу сальную показали. Про бюро мое
всякие низкопробные параши пускали, дескать, это нажопник для
мафии и дельцов. Я все стерпел; так сказать, не ответил плевком
на плевок. По их тяжелым мутным взглядам понял, что обшаривать
углы и щели, выуживая мокрушника, им будет скучно. Капитальным
людям довольно, что я у них в кармане, раскрутят меня на своем
"чертовом колесе", и дело в шляпе. Оттого и вопросы
дешевые задавали. Злобничал ли на ученого из-за Нины, балуемся
ли мы втроем бухалом, травкой и оргией, есть ли у меня царские
монеты, не добывал ли мой соперник золото из электронных плат. Я
оборонялся тем, что раз пятьдесят предложил прокрутить
видеозаписи со всех камер, особенно с той, которая мне в затылок
пялится. Но мусора видеозаписью заинтересовались, лишь когда
старший группы капитан Белорыбов отплясал над трупом и
познакомился с ним поближе через компьютер МВД. К несчастью для
тела выяснились его фамилия-имя-отчество, а также другие
обстоятельства личной жизни. Поступившие справки отнюдь не
украсили Файнберга в глазах Белорыбова. Напротив, капитан стал
виртуозно импровизировать на тему безродного космополита,
меняющего одну родину на другую для увеличения
"парнуса". По наличию иудейских словечек во владении
следователя, я сразу догадался, что, в первую очередь, он
специалист по гражданам с выдающимися носами типа
"шнобель". Я, конечно, печалиться не стал, когда
Белорыбов отвалил от меня в другую сторону, но не удержался,
вякнул. Мол, было бы неплохо для всех, если бы Файнберг гонялся
за хрустами, а не за туманом. Капитан быстро, как эхо,
поинтересовался, в кого у меня такие черные маслянистые глазки.
Я спокойно его выпады отфутболил: мои глаза-бусинки от
татаровьев злых и братьев-мусульман. Капитан, съев
"пилюлю", сразу успокоился, такие специалисты мусульман
уважают, они вообще к любой силе с почтением относятся. Наконец,
добряк Белорыбов совсем угомонился, примирительно сказал, что на
сей раз голову спасти не удалось, да и умчался сотоварищи и
трупом пострадавшего. Увы, уцелей Файнберг с небольшой раной,
капитан Белорыбов поколдовал бы над Уголовно-процессуальным
кодексом, превращая потерпевшего в подсудимого, за статьей дело
не встало бы. Как же ты не почувствовал, док, какие на тебя
любители здесь найдутся?
2.
Несколько дней жил под впечатлением. Менты не доставали, только
пару раз к ним сходил. Даже наган отдали в пакетике, а я им
взамен конфет подарил. Я все газеты изучал, торопился к открытию
киоска, так же, как морячок, всплывший из подводного плавания, в
ресторан. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про колпак или
смертельные клинья. Но вместо того, чтоб об этом страдать,
газетки давились разным фуфлом. "Консервные" листки, то
есть консервативные издания вызывали сладкий зуд своими ужасами
и катастрофами, заговорами и заклинаниями, поэмами про колдунов
Абрамычей и святителей с безупречными фамилиями. А
"каловые" газеты - те, что от радикалов кормятся
- радовали меня расхристанными дамочками, которые у них по
всем страничкам снуют, бегающими по морям-волнам яхтами,
красивыми зубами, смачно кусающими пеструю яркую жвачку, да
инструкциями по изготовлению сотен тысяч и миллионов за
месяц-другой. Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык
денег зря не расходовать - все на коньяк и водку - а что
узнал в итоге? Что все землетрясения от греховодниц в кружевных
панталонах. Что с затеями да идеями нынче не миллион сколотишь,
а попадешь в плотные слои руководящих "консервов",
таких, как Дуев, где высохнешь и упадешь в кучу мусора пожухлым
листиком.
Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не
отличалось, за исключением того, что обошлось без людских
потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался,
цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней
хватало и, должно быть, не только у меня. Этим вечером целая
кодла коптела, как я выведал, над жидкостными МГД-генераторами.
Я, конечно, донимал эмгэдэшников своими звоночками, все ли еще
живы-здоровы? Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому
надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? животик не болит, в
попке не свербит? Кстати, такое поведение было вполне оправдано.
Они не знали, что случилось с Файнбергом. Сочным рассказом я мог
бы сделать их грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой пахан в
бюро с ним согласился. Застрессованную же Нину послали колотить
по клавишам в какую-то особую комнатку и в час дня неумолимо
спроваживали домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она
словно слышала "хенде хох" и, взметнув пропуск, сразу
шарахалась вперед. Кажется, капитан Белорыбов ей что-то напел
про меня невдохновляющее. А я бы, между прочим, пообщался бы с
ней бед-на-бед, конечно, по истечении траура. Правда, в отличие
от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить какие-либо
радужные надежды или мечты о светлом будущем. Стороннему
наблюдателю с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я
не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и
поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от
зверя. А впрочем, посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и
пусти нас играть. Например, кто больше слов назовет из трех
букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в
"балду" и в "города" посражаться. Я в конце
армейской службы, когда напряженка уже отошла в былое и думы,
все изучал толковый словарь и географический атлас. Другая
литература в ротной канцелярии не водилась.
В срок со второго на третье дежурство я преодолел путь от
человека прямоходящего, он же хомо эректус (извините за
выражение), до человека почти-разумного. Даже стал мучительно
думать. Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в
виде стаканчика столичной. В результате такое умозаключение
получилось. Раз Файнберг, гражданин с прибабахом и приветом, тем
не менее стал нужен кому-то в совершенно молчаливом виде, значит
был намного глубже, чем всем казалось. Выходит, и в его лепете
блистали умственные перлы, которые один Гаврилов третьим глазом
смутно различал. Может, док рассекретил кого-то, кто должен был
явиться в конце траектории изменения, вдруг эволюционная машина
разоблачила некоего грядущего жлоба? И колпак был не случаен, не
за мной он приглядывал, а охотился за Файнбергом. Однако связь
между колпаком и основной уликой - крысиным дерьмом - не
прощупывалась. Это и довело меня в итоге до тяжелого
расстройства желудка. Ведь для стимуляции работы мозга пришлось
налегать на сахар, содержащийся в домашних наливках и заводских
портвейнах. Поэтому на третьем дежурстве, успокоив душу и тело
фталазолом, делал я безыдейные наброски к рекламным роликам.
В квартиру Наташи Ростовой из ста комнат входят друг за другом
Иван Грозный, Петр Великий, Лев Толстой и еще какой-то джигит с
конем. Через девять месяцев у Наташи родится сынок. Знаменитый
вопрос: кто виноват? В виде ответа на диване одной из ста комнат
лежит без сапог счастливый отец Лев Толстой. Вот единственный из
посетителей девичьей светелки, кто бежал на улице от пирожков
государственного жиртреста "Мясо-Сила", зато умял пирог
с капустой торгового дома "Зеленые братья". Дурь,
конечно, но есть в ней и внушение, и контрпропаганда.
Интеллигент настигает в чистом поле Буденного, Семен Михайлович
с удивлением оборачивается и, крякнув, разрубает догоняющего
очкарика от головы до седла. "Я ж хотел быть ближе к
народу", - говорит пострадавший и делится на две
половинки. "Ты бы, мать твою, какой-нибудь знак подал",
- огорчается честный рубака. Хотите на место интеллигента?
Если нет, то быть ближе к народу вам позволит чеснок торгового
дома "Зеленые братья"! Его запах говорит о вашем
присутствии и духовном родстве на расстоянии до двадцати метров.
Так я заигрался, что едва вспомнил мужика с вихрастой бородой,
ученого Веселкина, специалиста по жидкостным МГД-генераторам. Он
сегодня единственный пузырек из той пены, что в прошлый раз
обтекала гранит науки. Не вдруг вспомнил, а после того, как
мелкая тень шмыгнула по холлу. Как-нибудь догадался, что это
оптический обман и объегоривание, как в тот раз, когда я принял
Петра Филимоновича за Раиса Абдурахмановича, хотя два совершенно
различных мордоворота. Но все равно эта тень пробудила всякие
подозрения, которые, может, еще с пещерных времен в моих генах
застряли. Стал я упорно добиваться разговора с ученым
Веселкиным. Набираю номер раз, другой. Не откликается. У меня,
конечно, уже дурные картинки в голове ожили, поползли. Браню я
невротика, то есть себя. Ведь мог бородатый всхрапнуть часок,
вылеживая думы, а то и бросить якорь в павильоне грез (как
обозначали сортир китайцы). Бесполезно звякнул я в последний раз
и поехал на пятый этаж, в место пребывания осточертевшего уже
ученого. Еще в холле, около лифта, я рассмотрел немного слизи,
но принял ее за плевок какого-то жлобоватого доцента. А на
пятом, близ лифта, опять эта дрянь, вдобавок к ней прилипло
что-то вроде чешуйки. Тут я соображаю со скрипом: и внизу был
вовсе не плевок доцента; поэтому отскоблил гадость, да в пакетик
из-под орешков сховал. А в главном коридоре пятого этажа -
полумрак и жужжание. Не понравились мне эти звуки; рукоятку
нагана в ладонь, большим пальцем взвожу курок, указательный
опускаю на спусковой крючок, двигаюсь в полуприседе, рывками,
готовый бабахнуть в любую неожиданность. И тут что-то мокрое
мохнатое влетает и вылетает из моего "растопыренного"
глаза. От такой обиды я чуть не выстрелил себе в гляделки, плюс
возненавидел автора "Мухи-Цокотухи". Но, в основном,
продолжал действовать грамотно.
Ударил пудовым башмаком дверь лаборатории МГД, так что она
вылетела, прыгнул влево, скакнул вправо, потом уже ворвался в
помещение и спрятался за ближайшим укрытием, большим шкафом. В
комнате праздник-фиеста. Жирные, быстрые, летают эскадрильями,
хватают за кожу челюстями, во все отверстия ломятся, глаза просто
выпить хотят - первый раз в своей бедовой жизни повстречался с
такими наглыми спортивными, накачанными рэмбо-мухами. Отгоняю их,
бью кулаком и наотмашь, "по щекам", обзываю всячески. Это
помогает, но слабо, напрягаюсь, как пинг-понгист в финальном
матче. Конечно, внушаю себе, что мухам удивляться не стоит; чего
в них особенного, самые заурядные дрозофилы, не це-це
какие-нибудь. Ученым - слава, а цокотухам только вредные
излучения генератора. Отчего ж болезным не сорваться из коробки?
Тоже ведь свободы хотят. Выдвинулся я из своего укрытия на
несколько шагов, под ногами хлюпает генераторная жидкость, та,
что с магнитными свойствами, и вот, пожалуйста. Меж двух
установок в луже - павший и мертвый. Я, собственно, его по
бороде и узнал. Тот самый клин между глаз торчит. Естественно,
что на лице неприятная каша, борода на помазок похожа. Над
кроваво-магнитной лужей Мухляндия работает, барахтается и
купается. Я выскочил из комнаты, прочертил блевотную полоску в
коридоре - мне казалось, что я того помазка наелся. В рубке,
правда, снова себя на подвиги завел притоптываниями и
прихлопывании в стиле национально-освободительных движений
Африки. Разгладив скомкавшуюся душонку, стал звонить в свое бюро
- и вот те на, все ушли на танцы. Напрасно пытался высвистать
шефа, он обменивался где-то опытом с Корпорацией
секретарш-телохранительниц. А вот криминалисты на сей раз через
десять минут прискакали, будто поджидали в кустах неподалеку,
причем, у всех взгляды зверьков, питающихся падалью. Белорыбов с
веселенькой улыбочкой на устах сразу ко мне и, сглатывая слюну,
попросил предъявить оружие. Но в тот момент, когда я протягивал
свой наган, Белорыбовский холуй взял меня на прием. Смешной
прием, детсадовский - заломал мою руку своими двумя - я бы на
его месте провел айкидошный кистевой. Однако, ничего
противопоставлять борцу не стал, потому что гостям только этого и
надо. Прихлопнут за здорово живешь, потом накатают нужные
бумажки, и дело закрыто. Лизнул я пол, захрустели хрящи, какой-то
орангутанг еще прыгнул мне на спину и стал топать ногами. Ясно,
пристрелить не получилось, сейчас мне помогут оказать
"сопротивление при задержании". Утюжили минуты три, выдавая
грубость за умение. Но потом Белорыбов проявил режиссерское
мастерство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16