Нам желательно
памятник поставить, и лучше бы при жизни. Хотя бы один на всех,
можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но чтоб под
монументом вместо музея - пивзал. И конечно же, пиво
персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую
плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил
подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: "И вновь
продолжается вой". Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с
легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя
мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии
становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый
пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая,
выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что,
брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли.
Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник
подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и
теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое
метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе
ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка
раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже
чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь
позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду
подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного
ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала
дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с
петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло
вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, бронетрусы мне
забыли выдать. Однако, эпизод с получением пламенного привета был
последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой
ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.
Трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой
шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка один метр. Этот метр,
чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выдавил из меня
последнюю силу. Я отжимаю ножом защелку замка, а мозги уже
заволокло дымкой, руки стали, как крюки, впившиеся в мое мясо, а
шахта кружится вокруг, будто вальсирующая Матильда. Потом я
"плыл" с креном и дифферентом подбитого эсминца по
коридору. Если седьмой этаж, надо добраться до лаборатории
химиков. Я там кучу телефонов высмотрел, когда приходил
справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (не
жидкого, а того, на котором думают). Два шага всего прохромать,
а ведь чуть не влип. По дороге дверь с лестницы была, с
кодированным замком, модно приодетая в броню. Так вот, я до нее
чуть-чуть не добрался, как внутри меня словно часы затикали,
что-то заекало и качнулось. Опа, мой старый испытатель гномик
усвистал за дверь, которая перед ним свернулась, как листок
бумаги. На "той стороне" - много позже узнал, что
каббалистами так обозначается область темных сил - маленький
шпион свалился в ямку чужой хищной жизни. А она как раз готовит
атаку на мою фигуру, проплывающую по кривой мимо свитка двери.
Гномик, ухватив ситуацию, освобождается от вражеской оболочки,
возвращается назад и начинает меня подзуживать. В голове звенит
мысль, что война спишет убытки, я срываю гранату с жилета, под
дверь ее, и пародируя темнокожего рекордсмена с курчавой головой,
совершаю тройной прыжок имени барона Кубертена. Когда
приземлялся на лоб в заключительной третьей стадии, сзади
хрустнула дверная броня, как кусок сахара, а следом фукнула
взрывчатка. Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку.
Без каски голову потерял бы в прямом и переносном смысле.
Впрочем, какое-то время я был уверен, что сохранил только шлем.
Кстати, рядом упала и стала щелкать серпами-молотками еще
какая-то голова, кажется, не моя. Сочувствовать некогда, надо
вспоминать, чем я тут занимаюсь. Методом выбрасывания третьего,
четвертого и пятого лишнего из взлохмаченных мозгов, едва допер,
что надо свернуть в лабораторию. Там стал проникать звонками в
спящий мозг Пузырева. Наконец, энцефалограмма шефа оживилась, и
мой заплетающийся голос заставил его хрипеть: "Хамье...
докатились..." Наоравшись, унялся несправедливо разбуженный,
вошел в положение и пообещал похлопотать о винтокрылой помощи.
Харя Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что поздновато
для всякой суеты. "А кто будет расслабляться и думать о вечности,
Пушкин что ли?" - подпускал ушлый паромщик. Я был уже не против,
но руки-ноги шуровали по инерции, а может, сам гномик жал на
педали. Он велел не только дверь кабинета запереть, но еще и
прислонить к ней шкаф с диваном, обязал для извлечения сил доесть
беспризорный пирожок. Покомандовал мной, потом принялся
раскачиваться на своих любимых качелях, разглядывая искателей
счастья, марширующих по коридору с электрическими песнями. Все
распластанные, низколобые, зато с яркими хватательно-жевательными
способностями. Они были вместе и заодно, что не исключало
подчинения и жертвования одних ради других. Они гордились своей
страшностью, как генералы жирными звездами на погонах. Каждый
знал свое место и то, что пирамида власти на нем не
заканчивается. Она уходит в великую высь, требующую не
поклонения, а только внимания и четкости на пути к сияющему
кристаллу владычества. Марширующие были особенно чутки к
глубинным пульсам "теплых-влажных", к этим трепетаниям, говорящим
о слабости, упорстве, крепости, разладе... Тому
"теплому-влажному", что ближе всего, лучше остаться здесь
навсегда. Пульс его скрыт: тверд и груб, как комья земли, чуть
уйдет вбок - и неотличим от шума тьмы. Скоро-скоро произойдет
долгожданное расставание с такой помехой, такой затычкой для
воли. Кто был плохой, тот станет совсем хороший. Нет ничего
вкуснее сильного врага!
В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас. Больше
нет гранат, как сообщается в одной подходящей песне. Вернее,
одна завалялась в кармане. Газорезку я еще в коридоре обронил,
когда кувыркался. Что пять минут грядущих мне сулят, кроме
харакири, как пригодятся четыре миллиарда лет эволюции и
революции? Почему крепкая броня, быстрые танки, реактивные
космопрыги и Х-бомбы ничем не лучше пушки из говна? Где
красуется поганка-цивилизация, оставляя Файнберга, Веселкина,
меня наедине с новым венцом природы, который желает стать венцом
на наших могилках? А может, цивилизация вовсе не для нас, мы
только лепим кувшин, а хлебать из него будут другие?
В конце мрачного пассажа я замечаю два баллона, в застекленном
шкафу стоят, с хлором в пузе первый, а второй инкогнито. Двумя
последними пулями - какая романтика и героика звучат в этих
словах - проколол обе емкости. Зашипел, поступая ко всем
желающим и нежелающим бесплатный газ. Наган, выступив в роли
простой болванки, раскурочил окно. Сдернул я пластиковую
занавеску, одним узлом прицепил к батарее, другим с себе. И
шагнул "за борт" технопарка. Вот я уже сушусь на
веревке, на метр ниже подоконника, могу нырнуть и в окно шестого
этажа, если будет в этом смысл, могу стать птицей, правда,
ненадолго. Расстояния до земли разучился я бояться как следует
еще в шахте лифта, но там высота была камерная, а тут, хоть и
смазанная темнотой, но классическая. И все-таки высота мне
больше нравилась, чем общество грубиянов-монстров. Правда, было
обстоятельство, которое сминало настроение в ре-минор.
Спасательница-занавеска потихоньку "текла", то есть
растягивалась, собираясь когда-нибудь лопнуть. А в лаборатории
уже принялось все падать, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы,
стулья. Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся,
подкинул туда взрывной гостинец и опять съехал вниз. Два толчка
почти наложились друг на друга, шпокнул боеприпас, а потом
ухнула сдетонировавшая смесь хлора, воздуха и того джинна, что
вылеживался во втором баллоне. Над моей головой бросились на
улицу всякие ошметки, я же поспешил в лабораторию, чтобы больше
не мучить занавеску. Когда уже цеплялся за подоконник, там
что-то продолжало валиться с потолка. Вот уселся я в оконном
проеме, комната завалена хламом, а тот, в свою очередь, засыпан
белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Некоторые кучки
даже продолжают ворочаться и проявлять недовольство. С этого
подоконника мне линять не стоит. Те, кто возражают против моей
жизни, сейчас могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше.
Круто я их раззадорил своими оборонными мероприятиями. Где-то
неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, потрескивали
разряды. Кто охотится - тот прав, он более прогрессивен.
Нашелся огрызок карандаша, пора писать: "Обнаружившему мои
кости, просьба в ведро не бросать". Электрическая песня
льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по
заявке. И слова там, наверное, такие: "Люди, мы любим вас.
За ум, доброту и мясо". И вдруг, заглушая треск марширующей
дряни, загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и
замахал им, как бешеный человек. Наверное, такой приступ
заметили, потому что вертолетный гул сместился вверх и
отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в
полуметре от меня. То ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу
в небо ухватил. Вертолет сразу съехал в сторону, и совершенно
правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника
заулыбалась крюкастая морда. Пулеметные очереди - я кайфанул
от этой музыки больше, чем от Баха-Бетховена - помешали ей
ссадить меня, так сказать, с подножки. Недовольная физиономия
скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим воздухом,
длинно сплюнув напоследок припасенной для меня слюной.
В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.
- Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я
на барахло в технопарке, понял, - он для убедительности
сморкнулся в иллюминатор, по деревенски, одной ноздрей. - А
вот за вертолет будут вынимать из моей зарплаты, а
следовательно, и из твоей. Вылет-то коммерческий. Боролся бы за
свободу поскромнее. Попросил бы, мы тебе и охотничий аппарат
новый поставили б, и складную баррикаду.
- Вылет из вашего носа можете считать коммерческим. Я думал,
все бесспорно... как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня
на конференцию по птичьим правам! - кричал бы до завтра,
заряд недовольства я ого-го какой накопил. - Вы же видели
Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в вашем
вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?
- Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю.
Даже когда в зеркало смотрюсь.
Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему
он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок,
крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным
стеклом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие могли бы
повоевать, если бы начальство приказало. Сама машина была
лопухово-салатного, то есть, маскхалатного цвета, и с ее помощью
явно носились по воздуху люди из спецподразделения МВД. Сейчас
вертолет висел метрах в двадцати выше крыши. Там уже загорало
под полной Луной пяток образин. С легкой грустью и даже
укоризною, слегка поигрывая слюнями, они поглядывали на
винтокрылую технику со вкусностями внутри.
- Подними, подними свой крылатый стул, а то сейчас
восхищенные зрители пришлют хобот за филе, сам знаешь, чьим,
- предупредил я пилота, и тот решил быстренько увеличить
промежуток между собой и любителями свежего мяса.
- Коммерческий, значит, для меня вылет, - обида,
типичная для незаметных героев, обуяла меня. - Мое
потрепанное боями тело перевернут вверх карманами и станут
вытряхивать последнее, чтоб я потом на пиво просил на паперти. А
те тварелюбы, что у казны-кормушки, начнут искать решение
проблемы монстров политическими средствами, находить точки
взаимопонимания с товарищами из животного царства, говорить, что
все мы дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане
космоса, станут крепить дружбу, испытывать чувство искренней
симпатии и духовной близости. А для духовно далеких останутся
меры воздействия и пресечения: блокирования, оцепления,
фильтрации, карающие кулаки и справедливые дубинки.
- Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе, -
отозвался Пузырев, которому я так надоел. Даже пилот, хоть слова
ему не давали, назвал меня "говорящим горшком".
- Вопрос поставлен прямо. Может даже ребром. А то и на
поп<173>. Придется отвечать: мне не мало.
- Наконец, я слышу речи не мальчика, но мужа, -
отозвался зеркальный шлем и представился.- Майор Федянин.
- Потом стал доступно объяснять.- Представь, в твоем
охранном бюро не тридцать, а тридцать тысяч голов. Тогда
приплюсуй командиров-старперов и сановников-кормильцев, которые
желают без всякой обузы пройти к светлой министерской или
дачно-пенсионной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16