«Алексей Петрович надвинул шляпу (чтобы не было видно глаз), сунул большие пальцы в карманы жилета и голосом наглым и дерзким потребовал одной ночи…
«Пошли вон, иначе я позову полицию», – сказала Мордвинская. – У вас есть любовник? Ведь да, ну сознайтесь, ради… – я его знаю? – проговорил князь. «Может быть, и есть любовник, – ответила Мордвинская, – а вам какое дело». Князь подышал, как запаленный; Мордвинская ушла, а он продолжал стоять».
Во втором варианте этому эпизоду соответствует только краткое упоминание, что в Париже князь ее «видел два раза издали» и что Мордвинскую сопровождал незнакомец (стр. 133).
Снят во втором издании и следующий дальше эпизод – поездка князя с Катей в Фонтенебло (после отъезда Мордвинской в Россию), где происходит объяснение его с Катей и где он дает обещание ей, что «метался вот так в последний раз».
Писатель стремился при переработке своего романа преодолеть схематичность в обрисовке взаимоотношений Кати и князя и их сложных переживаний путем вставки новых эпизодов и изменения диалогов, вносивших большую углубленность, психологическую насыщенность и драматизм. В этом направлении, например, переработаны заключительные страницы в главе «Водоворот», где подробнее приводятся думы Кати о князе, и первая подглавка главы «Возврат», где с большей психологической глубиной обрисовано состояние Алексея Петровича после кутежа и исповедь его в гостинице перед уходом от Кати. В самом начале этой подглавки (начиная от слов «Перед свадьбой, объясняясь в саду…») рассуждения князя о его отношениях к Кате и Саше, как к своим «жертвам», написаны Толстым для издания 1914 года. В этом же издании более подробно описано посещение Катей доктора Заботкина и более развернуто дан диалог их дорогой в возке, чем достигается большая полнота психологического рисунка характеров героев.
Раскрывая Григорию Ивановичу свои думы о покинувшем ее муже, Катя в первопечатном тексте рассказывала: «Я была очень строга к себе вначале, а когда выпал снег, не удержалась, да и к чему. Так всю и обожгло. Я ходила, словно дикая кошка, по пустым комнатам и звала по имени его. Хожу, остановлюсь и позову». В издании 1914 года соответствующее место дано сдержаннее: «Я была очень строга к себе вначале, а когда выпал снег… не могу я, не могу… не знаю, что делается».
Текст I подглавки главы «Катя» (в издании 1912 года) заканчивается словами князя о Кате: «Поймет, – сказал Алексей Петрович, – так нужно. Но не надо было столько врать. Ах, теперь легко. Пожалуй, ведь я хороший, но только двойной» (стр. 192). Эта откровенная самохарактеристика была при переработке снята.
Следующая редакция романа относится к 1919 году, к периоду, когда, будучи за границей, А. Толстой заново перерабатывал ряд своих произведений дооктябрьского периода. В этой новой редакции роман вышел в 1923 году в изд-ве 3. И. Гржебина. (Автор указывает в конце этого текста дату написания и дату переработки романа: 1914–1919.)
Общая композиция и сюжет романа не подверглись изменениям. Планировка по главам осталась тою же. Переработка выразилась главным образом в следующем: переживания героев, их внутренние состояния, разного рода психологические моменты даны были теперь более коротко, с гораздо большей четкостью и выразительностью, некоторые описательные места были сокращены; самая языковая ткань – построение фраз, лексика, а также такие средства изобразительности, как метафоры, сравнения, эпитеты, подверглись некоторой переработке в направлении большей четкости, лаконизма и реалистичности.
Из всего произведения в наибольшей степени изменены были главы: «Лунный свет», «Судьба», «Возврат» (первая под-главка) и «Глава последняя».
Существенно были переработаны следующие места романа: 1) Характеристика князя, его образа жизни в Петербурге, знакомство его с Мордвинской – подглавка II главы «Ядовитые воспоминания». 2) Описание душевного перерождения Григория Ивановича, его намерения «служить» Саше – подглавка III главы «Судьба». 3) Возвращение князя в Милое после скитаний; заключительный момент встречи их на дороге – подглавки IV–VI «Главы последней». 4) Объяснение Григория Ивановича и Кати дорогой в возке, когда он говорит ей о своих чувствах – подглавка IX главы «Судьба».
Эпизод неожиданного посещения Катенькой доктора и Саши сделан писателем теперь более сжатым и драматичным.
В тексте романа 1914 года было, например, такое место: «Саша медленно, чтобы не обидеть, отвернулась и ушла за перегородку. Катенька тряхнула головой. Григорий Иванович опять покашлял. «А что же чай-то, – сказал он, перелистывая книгу, – готов самовар?» – и быстро подумал: «Ужасно».
– Готов, – ответила Саша за перегородкой, дуя в самовар. Катенька, став рядом с Григорием Ивановичем, спросила:
– Что вы читаете?
– Вот это – «Освобождение».
– Какой вы злой, я писала вам два раза, просила приехать, я была очень нездорова. Почему вы не приехали?
Саша внесла в это время самовар; Катенька быстро взглянула на нее и сказала громче:
– А когда-то вы немножко ухаживали за мной, помните, когда остриглись так смешно? (Она засмеялась.) А теперь даже прошу, а вы не едете…
Григорий Иванович и в этот раз промолчал» (стр. 121).
В издании Гржебина (1923) это же место, будучи сокращено в своей диалогической части, передает сильнее внутреннюю взволнованность и тревогу: «Он проговорил грубым голосом:
– Что же самовар, наконец, будет?
Саша медленно повернулась и ушла за перегородку. Было слышно, как она дула в него, гремела трубой. Запахло угарцем. Катенька перелистывала журнал, затем бросила книгу на стол, облокотилась и сказала:
– Я писала вам два раза, просила приехать, – была нездорова. Почему вы не приехали?
– Да, я не мог, – ответил Григорий Иванович.
Саша внесла самовар и вытирала посуду, не поднимая головы, спокойная и сосредоточенная» (стр. 137).
Среди сокращений, которые производились А. Толстым при переработке текста 1914 года, должны быть отмечены сокращения, которыми писатель устранял из своего текста эпизоды второстепенного значения.
В тексте романа издания Гржебина отсутствует, например, эпизод, характеризовавший старого барина – чудака Вадима Волкова, деда Катеньки, пытавшегося по-своему, по-дворянски, разрешить аграрную проблему. Учившийся в пансионе, любивший «почитывать и пописывать», он – как рассказывал о нем сначала писатель – «даже собирался издать брошюру об «овражном хозяйстве», где доказывал, что крестьяне могут вдвое увеличить площадь земли, не отрезая ее у помещиков: для этого стоит только прорыть землю оврагами с севера на юг и насыпать некрутые балки уступами, равно как и овраги, получится от этого множество плоскостей, одна над другой, и площадь сравнительно с гладкой степью увеличится вдвое».
Характерным примером сокращения одного из описательных мест романа, сокращения, одновременно сопровождаемого стилистической правкой, может служить место в главе «Лунный свет». В издании 1914 года подглавка III начиналась так:
«Всегда вокруг месяца очерчен в небе радужный круг, иногда его видно, а иногда не видно, когда луна слишком ясна, будто теплая.
Говорят, что по кругу этому ходят сны и рассказывают сказки. Есть сказки веселые и страшные, человеческие и звериные.
Не мудрено, что так говорят про луну, когда стоит она над сумеречной, подернутой росой землей, тогда даже спящим беспокойно во сне… Смеются спящие, откинув одеяло, или вскрикивают и перебирают пальцами; и кажется – конца не будет лунному свету, забирается он сквозь щели, через закрытые веки, в норы зверей и в гнезда, пробирается сквозь воду на дно пруда, где ходят рыбы» (стр. 12).
В тексте романа издания Гржебина зачин этой подглавки иной:
«Сияет в темно-темно-синем небе лунный свет, и кажется – конца не будет ему, забирается сквозь щели, сквозь закрытые веки, в спальни, в клети, в норы зверей, на дно пруда, откуда выплывают очарованные рыбы и касаются круглым ртом поверхности вод» (стр. 14).
Описание уже освобождено от налета стилизованной сказочности, которая характерна была для раннего творчества А. Толстого.
В первопечатной редакции в начале романа стоял еще второй эпиграф – строчки поэта-символиста Вячеслава Иванова:
Сатана свои крылья раскрыл,
Сатана, Над тобой, о родная страна.
Этими стихами, а также некоторой акцентировкой мрачного, безысходного состояния обнищавшей русской деревни (в мыслях о ней доктора Заботкина) А. Толстой стремился наметить исторический фон, гнетущую обстановку политической реакции в стране.
В издании 1914 года автор снял эпиграф, но усилил этот мотив в тексте издания Гржебина (1923) в главе «Лунный свет» в характеристике того разочарования, которое пережил доктор Заботкин, соприкоснувшись с ужасами деревенской действительности. Писатель значительно расширил свой более ранний текст. В издании 1914 года было:
«Таскаясь в распутицу по разбухшей, навозной дороге, между черных уже пашен и грязного снега в оврагах; или продуваемый ледяным ветром в январскую ночь, когда луна стоит над снегами; заглядывая в темные избы, где кричат шелудивые ребятишки; угорая в черных банях, под горой, от воплей роженицы и едкого пара; обманутый много раз мужиками, которые с неудовольствием видели, как мечется барин зря, – узнал Григорий Иванович, почувствовал, ощупал, что есть деревня, и одолела его злая тоска.
С нее и полез Григорий Иванович на полати, сказав: «Никакой идеи нет, все ерунда, а жить незачем» (стр. 11).
В тексте гржебинского издания выделяем курсивом вновь введенное.
«Таскаясь в распутицу по разбухшей, навозной дороге или насквозь продуваемой ледяным ветром в январскую ночь, когда мертваялуна стоит над мертвымиснегами; заглядывая в тесные избы, где кричат шелудивые ребятишки; угорая в черных банях, под горой, от воплей роженицы и едкого дыма; посылая отчаянные письма в земство с требованием лекарств, врачебной помощи и денег; видя, как все, что он ни делает, словно проваливается в бездонную пропасть деревенского разорения, нищеты и неустройства, – почувствовал, наконец, Григорий Иванович, что он один с банкой касторки на участке в шестьдесят вера, где мором мрут ребятишки от скарлатины и взрослые от голодного тифа, что все равно ничему этой банкой касторки, не поможешь и не в ней дело. В это время сгорела больница, он шваркнул касторку об землю и полез на полати» (стр. 13).
Последующая переработка текста «Хромого барина» носила стилистический характер. Такого рода правка была осуществлена автором при переиздании «Хромого барина» в I томе Собрания сочинений изд-ва И. П. Ладыжникова, Берлин, 1924, во II томе Собрания сочинений ГИЗ, М. – Л. 1929, и в III томе Собрания сочинений изд-ва «Недра», М. 1930.
Роман печатается по тексту сборника «Повести и рассказы (1910–1943)», «Советский писатель», М. 1944, последнему изданию, подготовленному автором.
Сюжет романа был использован Г. Э. Гребнером для создания сценария к одноименному кинофильму, который выпущен был в 1928 году Межрабпомфильмом.
Егор Абозов

Роман
Незаконченный роман при жизни автора публиковался только в отрывках (см. далее). Полностью напечатан впервые в 15 томе Полного собрания сочинений, Государственное издательство художественной литературы, М. 1953.
А. Толстой писал роман в течение первой половины 1915 года, чередуя эту работу с написанием военных рассказов.
Сюжет, образы героев, композиция и название романа прошли стадии нескольких вариантов и редакций, претерпевая значительные изменения соответственно новым идейным задачам, возникавшим у писателя.
В начале 1915 года А. Толстой начал роман под заглавием «Свет уединенный». Первые его строчки, зачеркнутые автором при правке, дают некоторый намек на первоначальный замысел писателя: «Рассказ этот об очень странном времени из жизни Егора Ивановича Никитина нужен мне самому, чтобы неясное облечь в плоть, томление о прекрасном утолить в человеческой возможности, злое предчувствие довести до злого дела – вместе с Егором Ивановичем пройти положенный и опасный путь» (Архив А. Н. Толстого, № 68/43).
Роман начинается описанием охоты, в которой принимают участие Егор Иванович Никитин – известный врач, его жена Варвара Николаевна и помещик Краснопольский с женой. Завязыванию сложных отношений между Никитиными и Краснопольскими посвящены страницы первой главы, названной «Осенний рожок». Вторая глава – «Угольный мешок». Большая ее часть, рассказывающая о детских годах Егора Ивановича Никитина, лишь с небольшими стилистическими исправлениями вошла в роман «Егор Абозов», как автобиографическое произведение героя. (Под заглавием «Кулик», как самостоятельный рассказ входил в собрания сочинений А. Толстого.)
В первых числах февраля 1915 года по дороге на Кавказский фронт А. Толстой продумывал продолжение романа «Свет уединенный» и писал жене:
«Я понял, что должно быть в нашем романе, – нужно, чтобы у Егора И[вановича], знающего, как медик, человека со всех сторон, возникла идея о новом изучении психики (души) при помощи физических приборов и логики (такой прибор нужно придумать).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104