— Нарекаю вас леди земли Меровенса, — торжественно произнесла Алисанда и коснулась кончиком меча поочередно правого и левого плеча Химены. — Впредь все должны именовать вас «леди».
С этими словами Алисанда отступила назад и убрала меч в ножны.
— Тем самым ты приобретаешь кое-какие сверхвозможности, — объяснил Мэт матери, когда та поднялась. — К примеру, сверххрабрость — уж не знаю, нужна она тебе или нет, но, кроме того, некое тактическое предвидение и особую силу в бою. — Он усмехнулся. — Ну и еще, конечно, уважение — большее, чем теперь.
Алисанда обратилась к свекру:
— Не сомневаюсь, вы также будете посвящены в рыцари, господин Мэнтрел, но мы должны подождать, пока вы совершите какие-либо героические деяния, а затем устроим для вас обоих посвящение такое, какое подобает по ритуалу.
Обернувшись к мужу, Алисанда спросила:
— Но как же мы теперь защитим их?
— Мы и так уже делаем все, что в наших силах, — заверил жену Мэт. — Помимо тех заклинаний, которые произносит Савл, помимо моих заклинаний, замок так старательно окутан специальными защитными заклинаниями, что, если бы ты могла их увидеть, тебе бы показалось, что мы находимся как бы внутри плотного кокона.
— Именно поэтому джиннам только остается, что держаться подальше да швырять камни, — добавил Савл. — Ну и еще потряхивать нас время от времени.
Алисанда кивнула:
— Однако леди Мэнтрел может научиться еще лучше пользоваться своим магическим даром. Проследите за тем чтобы это было сделано немедленно.
Мэт склонил голову:
— Я сейчас же пошлю за братом Игнатием.
— Хорошо. Да будет так. — Алисанда повернулась и кивнула рыцарям и магам.
Они отвесили ей ответный поклон, и королева поспешила в башню.
Отец Мэта облегченно вздохнул:
— Вот оно как... Значит, сынок, ты спокойно воспринимаешь приказы своей жены?
Химена бросила на мужа предупреждающий взгляд.
— Приказы моего сюзерена, — уточнил Мэт, — да, спокойно. А как муж и жена мы все обговариваем друг с другом.
— И что же, никогда не путаете роли? — требовательно спросила Химена.
— Ну, как сказать... — усмехнулся Мэт. — Но когда мы наедине, мы только муж и жена. Мама, папа, пойдемте. Вы у нас оба — большие ученые, но вам пора отправляться в школу.
* * *
Я — Рамон Родриго Мэнтрел. Моя жена родилась на Кубе и оставила свою девичью фамилию. Когда мы познакомились, ее звали Химена Мария Гарсия-и-Альварес. Но я родился на Манхэттене, вырос в Бронксе, и, пожалуй, я скорее американец, нежели испанец, вот и пишу свое имя, как житель Нью-Йорка.
Я родился в Америке, а мои отец, Иоахим, в Испании, неподалеку от Кадиса.
Когда Франко делал первые шаги к завоеванию власти, отцу было двадцать лет.
Иоахим стал спорить с отцом и матерью о политике и в конце концов ушел из дома. Понимая, что ждет его родину, он покинул ее и эмигрировал во Францию, в Прованс. Там он зарабатывал на жизнь, став булочником, и влюбился во француженку. Они поженились, но меньше чем через год из Испании стали приходить такие вести, что отец потерял покои. Когда гражданская война уже шла полным ходом, жена Иоахима наконец отпустила его в Испанию воевать за свои убеждения. Вот так мой отец, стал партизаном, он воевал с Франко.
Война шла тяжело, и это понятно, потому что Франко непрерывно получал оружие от Гитлера. Отец подружился с американцами из бригады Авраама Линкольна. Когда война окончилась, отец вернулся во Францию, но он понимал, что вскоре Гитлер завоюет и Францию. Отец, решил, что в Америке испанскому партизану и его супруге будет безопаснее, чем во Франции. Жена согласилась с ним, и они эмигрировали в Америку.
Но даже там мой отец ужасно переживал, глядя, как Гитлер завоевывает страну за страной, а когда японцы напали на Перл-Харбор, его жена — наверное, заливаясь слезами. — собрала отца в армию. Он не мог уже воевать с Франко и вести свой личный бой, но еще мог участвовать в войне с Муссолини и даже с самим Гитлером. Домой отец вернулся хромым и израненным, однако в душе его наконец воцарился мир.
А год спустя родился я.
Я вырос в Бронксе. Дома с родителями я разговаривал по-испански и по-французски, а в школе с приятелями — по-английски. Мать пела мне французские песни, а потом научила меня древним балладам — о Роланде и Карле Великом, а отец пересказывал мне «Песнь о Сиде» и «Дон Кихота». Они оба мечтали, чтобы я жил лучше, чем они, и отправили меня учиться в колледж. Поскольку колледж я окончил весьма успешно, родители уговорили меня поступить в университет — ну а что еще я мог там изучать, кроме литературы, когда в ушах у меня постоянно звучала песни, которые пели мне мои родители.
Учеба приносила мне огромную радость, но еще большую радость я испытал в колледже Рутджерс, где познакомился с Хименой. Произошло чудо — она полюбила меня, а я ее. Она была беженкой с Кубы. Ее семья чудом бежала с острова, когда к власти пришел Кастро. Они потеряли все — деньги и имущество. Химена выучила английский, лишь когда ее семья переехала в Нью-Джерси, и до сих пор разговаривает с сильным акцентом, но, слава Богу, с гаванским, а не с ньюбрунсвикским. Она может говорить по-английски так, чтобы ее понимали, но, когда она читает стихи по-испански, кажется, будто она произносит заклинания. Я могу поклясться в этом, потому что готов вечно смотреть в ее. глаза, когда она читает эти стихи.
Мы решили пожениться, как только я закончу работу над докторской, поэтому я работал над диссертацией как зверь. Вечера я проводил в библиотеке, где изучал литературную критику, а днем работал у себя в кабинете и в аудиториях я сдал предварительные экзамены и нашел преподавательскую работу. Вначале я работал как консультант, а затем перебрался в другой колледж и стал ассистентом профессора.
Я закончил диссертацию, получил докторскую степень и подал документы на конкурс. Через шесть месяцев женился на Химене, будучи уверенным, что сумею обеспечить наше будущее.
Химена родила нашего первого — и, увы, единственного — ребенка, и мы купили небольшой дом. Все, кто жил по соседству, работали на фабрике и поглядывали на меня косо — ведь я ходил на работу в костюме и с портфелем. Я не обращал на это особого внимания, потому что верил: через несколько лет мы сумеем переехать в такое место, где сможем говорить с нашими соседями о Вольтере и Прусте столь же часто, сколь о подгузниках и запорах. И все-таки я изо всех сил старался вести себя кик примерный сосед, и многие соседи стали нашими друзьями.
Но судьба сыграла с нами злую шутку: жизнь с каждым днем становилась все труднее и труднее — медленно, но верно, а депрессия и инфляция семидесятых съедала все наши сбережения. Поскольку преподавание у меня получалось лучше, чем подхалимаж, а работа со студентами нравилась больше, чем научные изыскания, мне никогда не предлагали повышения. Двадцать один год я оставался в должности ассистента профессора.
Ладно, нечего жаловаться. Академиком я не стал. Но зато стал хорошим мужем и отцом, а для меня семья всегда была важнее всего остального.
Однако, не подавая на конкурс, я каждые семь лет был вынужден менять колледж. К счастью, поблизости располагалось несколько колледжей, до которых можно было добираться на электричке. И хорошо, что я все-таки подружился с нашими соседями, потому что в итоге нам пришлось прожить в том городке целых двадцать пять лет.
Во время моей работы в последнем колледже деканом нашего факультета был избран марксист. Он пытался заставить меня рассказывать студентам о пьесах Мольера так, словно это были некие документы классовой борьбы, а «Смерть Артура» Мэлори подавать как обличение буржуазии, которой во времена Мэлори и не существовало. Я отказался, и контракт со мной не продлили. Я разозлился и стал искать другой способ заработать на жизнь. Ко мне в кабинет явился один человек. сказал, что он — представитель организации налогоплательщиков, борющихся за снижение платы за обучение, и что одна из их задач состоит в том, чтобы уговаривать преподавателей бросить свою работу — теперь, когда демографический взрыв миновал колледжи, — и искать заработок на ниве частного предпринимательства. Он предложил мне скромный заем, дабы я мог открыть собственное дело, объяснил, как раздобыть ссуду на обзаведение, и предложил устроить меня на краткосрочные бухгалтерские курсы. Мне на ту пору так надоели всяческие дрязги в колледжах, что я принял помощь этого человека и стал искать какое-нибудь доходное дело. В то время мы уже не так нуждались в деньгах Мэтью уже окончил колледж и подрабатывал ассистентом, одновременно учась в университете. Мой сосед сказал мне, что готов продать свой магазин, и я обсудил все это с Хименой. Не то чтобы я собирался совсем бросить основную работу. Не имея возможности подать на конкурс, я так или иначе к маю остался бы без работы, а мне ведь уже пятьдесят и, оставаясь ассистентом профессора, я вряд ли имел бы возможность удержаться в колледже в то время, когда шло сокращение штатов. В общем, мы решили, что выбирать нам особо не из чего, хотя Химена еще могла найти для себя неплохое место. Итак, я взял в банке ссуду на мелкое предпринимательство и купил магазин.
Я работал как зверь, и в первое время мы просто-таки процветали, я зарабатывал даже больше, чем на преподавательской работе. А потом какой-то наркоделец приучил местных парней к новому наркотику, и вскоре они был и готовы делать все, что он им прикажет. Они и всегда-то были грубы, а тут стали просто невыносимы. Они хотели, чтобы я закрыл свой магазин, и в этом была какая-то странная злоба. Их мозги были затуманены наркотиком, и я просто поражался. как они вообще могли думать. Казалось, будто за них думает кто-то другой — говорит им, что делать и как. Возможно, кто-то из них не был таким уж балбесом, каким притворялся.
Как бы то ни было, они сумели распугать всех моих постоянных покупателей и даже пытались запугать меня — чтобы я не занимался доставкой продуктов престарелым клиентам, но это им не удалось — частично из-за того, что я сам был мастак подраться, а частично потому, что хорошо помнили меня с детства и, видимо, до сих пор побаивались. Я, правда, никого из них пальцем не тронул, хотя они пакостили мне, как только могли, но пару раз мне пришлось с ними очень резко поговорить.
И все же я боялся, что в один прекрасный день мне придется объявить себя банкротом — никто не хотел ходить за покупками ко мне в магазин. Мы продали дом, чтобы выручить деньги и жить на них, пока кто-то из пас не найдет приличную работу. Думаю, банк понятия не умел, что делать с магазином.
Наверное, он так никогда и не откроется. Дом у нас купила приятная молодая пара. Надо сказать, и муж, и жена обладают хорошим чувством юмора и показались мне людьми добрыми и порядочными, но что-то в них есть такое... какая-то способность постоять за себя и в случае чего дать отпор. Очень надеюсь, что в будущем в нашей округе поселится побольше такого народа и эти люди заставят местную шпану держать себя в рамках приличий.
В общем, в пятьдесят лет я собирался выйти за порог нашего дома, закрыть за собой дверь и начать новую жизнь. Никогда не думал, что обрету такую счастливую жизнь, какую предложил нам наш сын Мэтью. В конце концов, о чем еще может мечтать профессор, специалист по истории литературы, как не о том, чтобы пожить в средневековой эпохе?
* * *
Даже отец Мэта не смог бы определить, что представляет собой комната наверху, в южной башне, — аудиторию или лабораторию. Ну разве что ее можно было счесть магическим эквивалентом физической лаборатории. Вдоль одной из стен выстроились прочные стеллажи, заставленные бутылками и загадочной посудой из металла и стекла. Около стеллажей стоял длинный стол фута четыре высотой и восемь длиной с каменной крышкой и множеством ящиков — нечто вроде лабораторного стенда. Другую стену занимала большая грифельная доска, испещренная геометрическими фигурами. Рядом с доской располагался рабочий стол, заваленный пергаментными свитками. Посреди стола лежала раскрытая книга.
Дальнюю стену занимала карта звездного неба с красивыми зодиакальными знаками.
Пол в комнате был каменный, но часть его — примерно двенадцать квадратных футов — была засыпана мелким песком. Окна представляли собой узкие прорези, забранные стеклами. В противном случае они бы выглядели словно обычные бойницы.
По обе стороны от окон свисали тяжелые шторы, необходимые, по всей вероятности, для того, чтобы в случае необходимости полностью затемнять комнату. Однако ночью сквозь окна в комнату мог проникать свет луны и звезд. По комнате были расставлены несколько подставок для светильников, еще два светильника стояли на лабораторном столе и один — на рабочем.
В общем и целом все свидетельствовало о том, что тут кто-то напряженно трудится, но труды тут ведутся волшебные.
Брат Игнатий — стройный монах в сутане и с тонзурой — наблюдал за тем, как отец Мэта читал стихи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54