Я назвал и подходящую цель для
такого удара: крепость Крондер, из которой якобы ушли войска. (Я полагал,
что хотя бы один гонец добрался туда, и войска ушли как раз в направлении
Адериона, чего не мог знать Лурр.) Мой план был принят, и Лурр, чье
воинство не участвовало в бою и не было утомлено, отдал приказ выступать
немедленно.
Мы - еще недавно это местоимение означало для меня солдат герцога, и
вот теперь я принужден был обозначать им мятежников - итак, мы шли, пока
не стемнело, а затем разбили лагерь в неглубокой лощине. Высланные вперед
разведчики вернулись и сообщили, что ничто не указывает на близость
правительственных войск. Выставили часовых. Поев, повстанцы стали
укладываться спать - большинство на голой земле или своих нехитрых
пожитках, некоторые заворачивались в одеяла. Я подумал, что момент для
бегства подходящий, тем более что лощина стала заволакиваться туманом, но
Лурр зазвал меня в свою палатку. Было ли это жестом дружелюбия, или он
все-таки не до конца мне доверял? Во всяком случае, я принял его
приглашение, чтобы не давать лишнего повода для подозрений.
Рано утром Лурр разбудил меня, и я, чертыхаясь от желания спать,
вылез из палатки в утренний холод. Туман был такой плотный, что, отойдя от
палатки на несколько шагов, я уже едва мог ее различить. Я сказал Лурру,
что в таком тумане выступать бессмысленно, но он ответил, что, поскольку
враг не ждет этого от нас, так и следует сделать. Разумеется, свернуть
лагерь и построиться в походный порядок в таких условиях оказалось не
самой простой задачей, но в конце концов она была выполнена. Я оказался в
первых рядах, что мне совсем не нравилось.
Меж тем за нашей спиной поднималось солнце, и туман понемногу
рассеивался. Мы вышли из лощины. Мне показалось, что впереди что-то
блеснуло, но я вспомнил, что неподалеку протекает река. В воздухе была
разлита тишина, и плохо вооруженный отряд не мог нарушить ее ни лязгом
доспехов, ни стуком мечей.
Неожиданно налетел ветерок и разогнал последние остатки тумана. В тот
же момент я увидел, что именно блестело впереди.
Солнце, восходившее позади нас, отражалось в щитах войска, стоявшего
перед нами.

11
Я понял, что это конец. Сейчас начнется бой, и повстанцы будут
разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно,
пытаться просто спастись бегством - тоже. Меня наверняка убьют, а если
даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде,
чем я смогу доказать, что я советник герцога?
Все это молнией пронеслось в моем мозгу. В следующий момент я понял,
что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является
полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я
принял единственно возможное решение.
- За свободу! - я выхватил меч. - Вперед!
Первые несколько шагов я бежал в одиночестве - бежал навстречу
солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения,
принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей
спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.
Солдаты, наконец, опомнились и попытались сомкнуть цепь и выставить
копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты.
Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя
противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно
же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и
топоров.
- Берите их оружие! - кричал я. - Не останавливаться! Мы должны
прорваться к центру лагеря!
В лагере уже сыграли тревогу. Солдаты выскакивали из палаток, но даже
на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные
палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы
ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К
этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и
дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли
командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности.
Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без
какого-либо общего плана боя - каждый лишь боролся за свою жизнь.
Все это время мной владел страх, настоящий панический ужас - но не
тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради
своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене,
прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз
моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные
профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и
поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости. Прежде я не испытывал
таких чувств - даже во время боя с силами полиции и госбезопасности, когда
мы бежали в будущее из Проклятого Века. Огнестрельное оружие
подсознательно воспринимается человеком, как нечто не вполне реальное.
Умом он понимает, что пуля может его убить, но полета пули не видит, а
нередко не видит и стрелка, поэтому в глубине души не столь отчетливо
ассоциирует хлопки выстрелов с опасностью для жизни. Иное дело - бой на
мечах, когда ты видишь, как тяжелое стальное лезвие, со свистом рассекая
воздух, опускается на тебя. Раны, наносимые мечом, ужасны; хороший удар
может разрубить человека пополам. С хрустом проламываются черепа, кровавые
внутренности вываливаются на зеленую траву. Я чувствовал, как теплая кровь
течет по лицу и телу, и еще не знал, моя это кровь или чужая.
Лишь одного из своих тогдашних противников я хорошо запомнил. Краем
глаза я видел, что он сражается как лев, и уже несколько повстанцев
валяются возле него в окровавленной траве. Я понимал, что мне следует
держаться от него подальше, но он, уложив очередного своего врага, сам
двинулся ко мне, и я вынужден был повернуться к нему, чтобы защищаться. В
этот момент я узнал его. Это был тот самый рыжебородый толстяк, из-за
которого я угодил в подземелье Торриона. Он тоже узнал меня. Его челюсть
буквально отвалилась, глаза едва не вылезли из орбит - он не сомневался,
что я давно мертв. Хотя, в конечном счете, именно ему я был обязан своим
положением советника герцога Раттельберского, у меня не было причин
испытывать благодарность к человеку, сделавшему все возможное, чтобы
отправить меня на костер. Я замахнулся и ударил его мечом. В последний
момент он отвернул в сторону голову, меч разрубил кольчугу на его плече и
вонзился в основание шеи. Из перерубленной артерии фонтаном ударила кровь.
Я увидел, как губы толстяка шепнули: "Дьявол!", и он свалился замертво.
А бой продолжался. На правом фланге слышалось ржание и метались
обезумевшие кони. Я крикнул повстанцам, чтобы ловили лошадей; впрочем,
многие уже сами поняли важность этой меры. Мы рассекли лагерь надвое, и
солдаты, сражавшиеся на левом фланге, не могли прийти на помощь своим
товарищам на правом. Я бросил основные силы на правый фланг, из-за чего
слева наши противники перешли в контрнаступление. Но, к тому времени как
мы были оттеснены на край лагеря, справа сражение было практически кончено
и большинство лошадей оседлано повстанцами. Они немедленно окружили
теснивших нас солдат и обрушились на них с тыла. Сопротивление окруженных
было скоро сломлено, началось избиение. Всадники согнали оставшихся солдат
в кучу и изрубили их почти беспрепятственно. Сражение закончилось.
Только тут я удивился, что фактически командовать боем пришлось мне,
и я с начала сражения ни разу не слышал голоса Лурра. Пройдя по
разгромленному лагерю к тому месту, где начался бой, я увидел его. Его
тело было разрублено от темени до нижних ребер, и уцелевшая часть лица
смотрела в небо глазницей вытекшего глаза. Несколько повстанцев столпились
вокруг, отдавая последнюю дань своему предводителю. Подходили другие,
подъезжали всадники. Я наблюдал за этим словно во сне, почти не чувствуя
радости от одержанной невозможной победы. На смену одержимости боя пришла
опустошенность. Я слышал, как повстанцы говорят о выборе нового командира,
как называют мое имя. Я попытался спорить, но мой голос потонул в криках
"Да здравствует Риэл!" В самом деле, это была моя победа, и что я мог
возразить? "Ну и влип", - думал я, принимая их поздравления. Я чувствовал,
как накатывается физическая усталость, и вспомнил, что мог быть ранен.
Ноги не держали меня. Я попытался опереться на меч, который все еще сжимал
в руке, но он легко ушел в землю, и я без сил повалился на забрызганную
кровью траву.

12
Однако я не был ранен. Мой обморок объяснялся чрезмерным нервным и
физическим напряжением, и я скоро пришел в себя. Этот инцидент не
отразился на моем авторитете у повстанцев - многие из них сами едва
держались на ногах после отчаянного боя, и я окончательно смирился со
своей ролью командира мятежников.
Пока мои новообретенные подчиненные собирали оружие и доспехи и
отдыхали после сражения, у меня было время обдумать ситуацию. Даже
ускользнув от повстанцев, что в моем новом положении было затруднительно,
я не мог теперь вернуться к герцогу. Я уничтожил его воинскую часть;
поймет ли Элдред Раттельберский, что у меня не было другого выхода, а если
и поймет, простит ли меня? Да и должен ли я к нему возвращаться? Кто я по
натуре - бунтовщик или консерватор? Я был противником режима Андего,
значит, пусть и пассивным, но революционером; однако предшественники
Андего, установившие этот режим, пришли к власти революционным путем,
значит, я контрреволюционер. Действительно ли бунт обречен или постоянные
победы мятежников говорят об обратном? Разумеется, я помнил уроки истории
и понимал, что, как и всякий другой, этот народный бунт принесет
Корринвальду одни несчастья. Но какое дело мне, гражданину великой
цивилизации, до судьбы жалкого королевства, выросшего на ее обломках?
Впрочем, я чувствовал, что мои симпатии на стороне герцога. Как-никак, это
был единственный человек в этом варварском мире, которого можно было
назвать цивилизованным. И, разумеется, ему было бы весьма полезно иметь
среди лидеров мятежников своего человека. К тому же я подумал, что
положение лидера позволит мне уменьшить жестокость этой войны.
Итак, я принял решение; теперь следовало заняться моими подчиненными
и в первую очередь подвести итоги битвы. Тела более двух тысяч убитых и
умирающих устилали поле боя. От отряда Лурра осталось чуть больше пяти
сотен; примерно сотне солдат противника удалось спастись бегством. У нас
были теперь боевые кони со сбруей и трехкратное количество доспехов и
оружия. Конечно, доспехи многих убитых солдат были повреждены, но все же
предоставляли лучшую защиту, чем рубахи и кожаные куртки. По моему приказу
излишки оружия и снаряжение были погружены на лошадей - я рассчитывал на
пополнение. Решение о походе на Крондер было отменено под тем благовидным
предлогом, что теперь у нас недостаточно для этого людей. На самом деле я
решил как можно скорее покинуть Раттельбер, чтобы более не наносить ущерба
войскам герцога, и впредь воевать лишь с королевскими частями (что, как я
не сомневался, герцог бы одобрил), не удаляясь, однако, слишком далеко от
границ герцогства, чтобы не попасть в окружение войск короля.
В течение следующей недели я водил своих людей по охваченным
восстанием территориям, благополучно избегая новых боев за счет хорошо
поставленной разведки и собирая пополнение. Новые повстанцы приходили как
поодиночке, так и целыми отрядами. Спустя неделю я уже командовал
пятитысячной армией. Я покончил с прежним порядком, при котором каждой
присоединившейся группой командовал ее первоначальный лидер. Войско было
поделено на три полка, а те, в свою очередь - на батальоны, были назначены
офицеры из бывших солдат и наиболее способных горожан и крестьян. К этому
времени стали поступать вести о Роррене. Его войско, более обширное, чем
мое, осталось аморфным скоплением отрядов и гарнизонов. Герцог
последовательно выбил его из всех захваченных замков и нанес Роррену
крупное поражение под Рондергом, после чего повстанцы были вынуждены
оставить приграничный Рондерг и два города на территории Раттельбера.
Поражения пошли Роррену впрок, и он с численно уменьшившейся, но более
сплоченной армией окончательно покинул пределы герцогства и соединился с
крупными повстанческими отрядами за его пределами, нанеся несколько мелких
поражений королевским частям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37