Ожидая ответа, вытащил записку, найденную в кибитке Кзерды, и расправил ее перед собой.
По меньшей мере сотня цыган стояла на коленях на поросшей травой поляне, перед ними служил молебен одетый в черную рясу священник. Когда он опустил руку, отвернулся и направился к небольшой черной палатке, установленной поблизости, цыгане поднялись и стали медленно двигаться к своим кибиткам, оставленным у дороги в нескольких милях к северо-востоку от Арля. Позади кибиток смутно вырисовывались очертания древнего монастыря Монмажур.
Особенно привлекали внимание кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета, где жила мать Александре и три девушки-цыганки, кибитка Кзерды, которую теперь буксировал трак ярко-желтого цвета, и импозантный зеленый «ролле-ройс» ле Гран Дюка. Крыша кабриолета была опущена, так как утро стояло жаркое. Девушка-шофер без головного убора — явный признак того, что сейчас она не на службе, — стояла с Лилой около машины. Ле Гран Дюк, развалившись на заднем сиденье, освежался каким-то напитком из открытого бара и безучастно посматривал вокруг.
— Я никогда не считала цыган религиозными, — сказала Лила.
— Понятно, понятно, — милостиво кивнул ле Гран Дюк. — Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. — Он помолчал, подумал и поправил себя: — Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и... Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.
— Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все-таки та черная палатка?
— Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. — Он посмотрел на часы: — Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.
— Тебе он не нравится? — спросила Лила с любопытством. — Ты думаешь, что он...
— Я ничего не знаю о нем, — ответил ле Гран Дюк. — Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.
Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.
— Приветствую тебя, сын мой! — Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.
— Откройся, Серл, — сказал Кзерда грубо.
Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.
— Люди могут услышать, — произнес священник холодно. — Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».
— Для меня ты Серл, и всегда будешь им, — ответил Кзерда презрительно. — Симон Серл, лишенный духовного сана, поп-расстрига. Звучит-то как!
— Я прибыл сюда не в бирюльки играть, — сказал Серл мрачно. — Я прибыл от Гэюза Строма.
Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.
— Я думаю, — продолжал Серл тихо, — что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.
— Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! — Тина, девушка-цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку-исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо — очень бледно. — Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.
Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.
— Ты будешь осторожна, Тина? — спросила мать Мари озабоченно. — Твой отец... Ты должна думать о своем отце.
— Все будет хорошо, мама, — сказала Мари. — Тина знает. Теперь она знает. — Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: — Она так любила Александре. Вы же знаете.
— Я знаю, — ответила ее мать печально. — Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.
Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб-ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:
— И куда же ты идешь, моя хорошая? — У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.
— Погулять. — Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. — Мне нужен свежий воздух.
— Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?
— Ты что, думаешь, я убегу?
Он скривился снова:
— Ты слишком напугана, чтобы убежать.
С гордым вызовом она произнесла:
— Я не боюсь Пьера Лакабро!
— С какой стати ты должна бояться меня? — Он поднял руки ладонями вверх. — Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.
Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.
Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер-ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.
— А что я? Я, — с вызовом сказал он, — пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.
— Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.
— Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...
— Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. — Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. — Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.
Кзерда долго смотрел на него.
— Кто этот Гэюз Стром?
— Я не знаю.
— Мы когда-то были друзьями, Симон Серл...
— Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.
— Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? — Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.
Прямо перед ними находился ле Гран Дюк, который, вероятно, снова наполнил свой стакан. Он смотрел прямо на них, и взгляд его был задумчив.
Кзерда быстро опустил полог.
— Ну?
— Этого человека я видел раньше, — сказал Серл. — Богатый аристократ, я думаю.
— Богатый аристократ по имени Гэюз Стром?
— Я не знаю. И не желаю знать.
— Этого человека я вижу на паломничестве в третий раз. И третий год я работаю на Гэюза Строма. Он задавал вопросы прошлой ночью. Сегодня утром он спустился из отеля посмотреть, что сделали с моей кибиткой. И сейчас он пристально смотрит прямо на нас. Я думаю...
— Подумай лучше о Боумане, — посоветовал Серл. — Мой тебе совет — помалкивать. Наш шеф желает оставаться инкогнито. Он не хочет, чтобы вмешивались в его жизнь. Понимаешь?
Кзерда неохотно кивнул, засунул пистолет под рубашку и ушел.
Ле Гран Дюк задумчиво посмотрел ему вслед через очки.
— Боже мой, — сказал он мягко. — Он уже исповедался.
Лила переспросила вежливо:
— Прошу прощения, Чарльз?
— Ничего, моя дорогая, ничего. — Он перевел взгляд и встретился глазами с Тиной, которая, очевидно бесцельно, бродила вокруг с мрачным видом. — Честное слово, очень симпатичная шустрая девчонка. Возможно, чем-то удрученная... да, определенно расстроенная. Но красивая.
Лила сказала:
— Чарльз, я начинаю думать, что ты любитель хорошеньких девушек.
— Аристократы всегда этим отличались. Карита, моя дорогая, в Арль, и как можно быстрее. Я неважно себя чувствую.
— Чарльз, — озабоченно отозвалась Лила, — ты нездоров? Солнце? Если мы поднимем верх...
— Я голоден, — сказал ле Гран Дюк просто.
Тина проводила взглядом лимузин, который отъехал, мягко шурша шинами, затем бегло осмотрелась вокруг. Лакабро на ступеньках кибитки не было. Не было также видно Мака и Мазэна. Как будто совершенно случайно она оказалась около палатки-исповедальни. Не смея оглянуться, чтобы окончательно убедиться, что за ней не следят, Тина откинула полог и вошла в палатку. Сделала пару неуверенных шагов к исповедальной кабине.
— Отец! Отец! — позвала она трепетным шепотом. — Я должна поговорить с вами.
Глубокий скорбный голос Серла донесся из кабины:
— Именно для этого я здесь, дитя мое.
— Нет, нет! — ответила девушка все еще шепотом. — Вы меня не понимаете. Я хочу рассказать вам что-то ужасное.
— Нет ничего ужасного, чего не может слышать служитель Бога. Твои секреты умрут вместе со мной, дитя мое.
— Но я не хочу, чтобы о них никто не узнал! Я хочу, чтобы вы пошли в полицию.
Занавеска отодвинулась, и появился Серл. Его худое аскетическое лицо выражало сострадание и озабоченность. Он обнял девушку за плечи:
— Что бы тебя ни мучило, дочь моя, твои горести уже позади. Как твое имя, дорогая?
— Тина, Тина Деймел.
— Доверься Богу, Тина, и расскажи мне все.
В кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета, Сара, Мари и ее мать сидели в глубоком молчании: время от времени мать Мари всхлипывала и вытирала глаза платком.
— Где же Тина? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Где же она может быть? Она отсутствует слишком долго.
— Не волнуйтесь, мадам Зигэр, — успокаивающе отозвалась Сара. — Тина разумная девушка. Она не наделает глупостей.
— Сара права, мама, — подхватила Мари. — После вчерашней ночи...
— Я знаю. Я знаю, что это глупо. Но Александре...
— Пожалуйста, не надо, мама.
Мадам Зигэр кивнула и замолчала.
Внезапно дверь распахнулась, и Тина тяжело рухнула на пол кибитки лицом вниз. В дверях стояли Лакабро и Кзерда, первый — ухмыляясь, второй — свирепый, с трудом сдерживая ярость. Тина лежала там, куда они ее бросили, неподвижно, явно без сознания. Ее платье на спине было изодрано в клочья, спина вся в крови и почти сплошь покрыта фиолетовыми рубцами: девушка была страшно, безжалостно избита плеткой.
— Для вас всех, — произнес Кзерда мягко, — это послужит хорошим уроком.
Дверь закрылась. Три женщины в ужасе уставились на жестоко избитую, изувеченную девушку, затем бросились на колени, чтобы помочь ей.
Глава 5
Боуман очень быстро переговорил по телефону с Лондоном и вернулся в отель через пятнадцать минут. Коридор, ведущий в его номер, был покрыт толстым ковром, который заглушал шаги. Он почти уже взялся за ручку двери своего номера, когда услышал голоса, доносящиеся из комнаты. Не голоса, понял он, а только один голос, и доносился он с перерывами. По тембру голоса можно было безошибочно определить, что он принадлежит Сессиль, однако слов разобрать было невозможно. Боуман уже собрался приложить ухо к двери, но из-за угла появилась горничная со стопкой простыней в руках. Он безразлично прошел мимо, а через пару минут снова вернулся. В комнате было тихо. Боуман постучал и вошел в комнату.
Сессиль стояла у окна. Она обернулась на стук закрываемой двери и улыбнулась ему. Ее блестящие темные волосы были как-то по-новому расчесаны... или уложены... или что-то в этом роде, словом, выглядела она еще очаровательнее, чем обычно.
— Восхитительно! — воскликнул Боуман. — Как ты сумела обойтись без меня? Если бы наши дети могли взглянуть!..
— Да, вот еще что, — прервала она его. Улыбка, как заметил Боуман, была холодной. — Почему при регистрации ты предъявил паспорт на имя мистера Паркера? Отвечайте, мистер Боуман!
— Мне его на время одолжил приятель.
— Конечно, как же иначе? Твой приятель очень важная персона?
— Почему?
— Чем ты занимаешься?
— Я уже говорил тебе.
— Разумеется. Я забыла. Профессиональный бездельник. — Она вздохнула. — А сейчас — завтрак?
— Сначала мне нужно побриться. Это, конечно, испортит мой цвет лица, но у меня есть грим, я смогу его восстановить. А затем — завтрак.
Боуман вынул из чемодана футляр с бритвой, прошел в ванную комнату, закрыл дверь, приготовился бриться и огляделся. Она была здесь, сняла все свои тряпки, осторожно, чтобы по возможности не смыть грим, приняла ванну, снова оделась, нанесла грим на руки — и все это в течение пятнадцати минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
По меньшей мере сотня цыган стояла на коленях на поросшей травой поляне, перед ними служил молебен одетый в черную рясу священник. Когда он опустил руку, отвернулся и направился к небольшой черной палатке, установленной поблизости, цыгане поднялись и стали медленно двигаться к своим кибиткам, оставленным у дороги в нескольких милях к северо-востоку от Арля. Позади кибиток смутно вырисовывались очертания древнего монастыря Монмажур.
Особенно привлекали внимание кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета, где жила мать Александре и три девушки-цыганки, кибитка Кзерды, которую теперь буксировал трак ярко-желтого цвета, и импозантный зеленый «ролле-ройс» ле Гран Дюка. Крыша кабриолета была опущена, так как утро стояло жаркое. Девушка-шофер без головного убора — явный признак того, что сейчас она не на службе, — стояла с Лилой около машины. Ле Гран Дюк, развалившись на заднем сиденье, освежался каким-то напитком из открытого бара и безучастно посматривал вокруг.
— Я никогда не считала цыган религиозными, — сказала Лила.
— Понятно, понятно, — милостиво кивнул ле Гран Дюк. — Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. — Он помолчал, подумал и поправил себя: — Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и... Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.
— Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все-таки та черная палатка?
— Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. — Он посмотрел на часы: — Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.
— Тебе он не нравится? — спросила Лила с любопытством. — Ты думаешь, что он...
— Я ничего не знаю о нем, — ответил ле Гран Дюк. — Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.
Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.
— Приветствую тебя, сын мой! — Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.
— Откройся, Серл, — сказал Кзерда грубо.
Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.
— Люди могут услышать, — произнес священник холодно. — Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».
— Для меня ты Серл, и всегда будешь им, — ответил Кзерда презрительно. — Симон Серл, лишенный духовного сана, поп-расстрига. Звучит-то как!
— Я прибыл сюда не в бирюльки играть, — сказал Серл мрачно. — Я прибыл от Гэюза Строма.
Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.
— Я думаю, — продолжал Серл тихо, — что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.
— Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! — Тина, девушка-цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку-исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо — очень бледно. — Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.
Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.
— Ты будешь осторожна, Тина? — спросила мать Мари озабоченно. — Твой отец... Ты должна думать о своем отце.
— Все будет хорошо, мама, — сказала Мари. — Тина знает. Теперь она знает. — Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: — Она так любила Александре. Вы же знаете.
— Я знаю, — ответила ее мать печально. — Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.
Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб-ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:
— И куда же ты идешь, моя хорошая? — У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.
— Погулять. — Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. — Мне нужен свежий воздух.
— Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?
— Ты что, думаешь, я убегу?
Он скривился снова:
— Ты слишком напугана, чтобы убежать.
С гордым вызовом она произнесла:
— Я не боюсь Пьера Лакабро!
— С какой стати ты должна бояться меня? — Он поднял руки ладонями вверх. — Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.
Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.
Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер-ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.
— А что я? Я, — с вызовом сказал он, — пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.
— Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.
— Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...
— Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. — Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. — Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.
Кзерда долго смотрел на него.
— Кто этот Гэюз Стром?
— Я не знаю.
— Мы когда-то были друзьями, Симон Серл...
— Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.
— Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? — Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.
Прямо перед ними находился ле Гран Дюк, который, вероятно, снова наполнил свой стакан. Он смотрел прямо на них, и взгляд его был задумчив.
Кзерда быстро опустил полог.
— Ну?
— Этого человека я видел раньше, — сказал Серл. — Богатый аристократ, я думаю.
— Богатый аристократ по имени Гэюз Стром?
— Я не знаю. И не желаю знать.
— Этого человека я вижу на паломничестве в третий раз. И третий год я работаю на Гэюза Строма. Он задавал вопросы прошлой ночью. Сегодня утром он спустился из отеля посмотреть, что сделали с моей кибиткой. И сейчас он пристально смотрит прямо на нас. Я думаю...
— Подумай лучше о Боумане, — посоветовал Серл. — Мой тебе совет — помалкивать. Наш шеф желает оставаться инкогнито. Он не хочет, чтобы вмешивались в его жизнь. Понимаешь?
Кзерда неохотно кивнул, засунул пистолет под рубашку и ушел.
Ле Гран Дюк задумчиво посмотрел ему вслед через очки.
— Боже мой, — сказал он мягко. — Он уже исповедался.
Лила переспросила вежливо:
— Прошу прощения, Чарльз?
— Ничего, моя дорогая, ничего. — Он перевел взгляд и встретился глазами с Тиной, которая, очевидно бесцельно, бродила вокруг с мрачным видом. — Честное слово, очень симпатичная шустрая девчонка. Возможно, чем-то удрученная... да, определенно расстроенная. Но красивая.
Лила сказала:
— Чарльз, я начинаю думать, что ты любитель хорошеньких девушек.
— Аристократы всегда этим отличались. Карита, моя дорогая, в Арль, и как можно быстрее. Я неважно себя чувствую.
— Чарльз, — озабоченно отозвалась Лила, — ты нездоров? Солнце? Если мы поднимем верх...
— Я голоден, — сказал ле Гран Дюк просто.
Тина проводила взглядом лимузин, который отъехал, мягко шурша шинами, затем бегло осмотрелась вокруг. Лакабро на ступеньках кибитки не было. Не было также видно Мака и Мазэна. Как будто совершенно случайно она оказалась около палатки-исповедальни. Не смея оглянуться, чтобы окончательно убедиться, что за ней не следят, Тина откинула полог и вошла в палатку. Сделала пару неуверенных шагов к исповедальной кабине.
— Отец! Отец! — позвала она трепетным шепотом. — Я должна поговорить с вами.
Глубокий скорбный голос Серла донесся из кабины:
— Именно для этого я здесь, дитя мое.
— Нет, нет! — ответила девушка все еще шепотом. — Вы меня не понимаете. Я хочу рассказать вам что-то ужасное.
— Нет ничего ужасного, чего не может слышать служитель Бога. Твои секреты умрут вместе со мной, дитя мое.
— Но я не хочу, чтобы о них никто не узнал! Я хочу, чтобы вы пошли в полицию.
Занавеска отодвинулась, и появился Серл. Его худое аскетическое лицо выражало сострадание и озабоченность. Он обнял девушку за плечи:
— Что бы тебя ни мучило, дочь моя, твои горести уже позади. Как твое имя, дорогая?
— Тина, Тина Деймел.
— Доверься Богу, Тина, и расскажи мне все.
В кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета, Сара, Мари и ее мать сидели в глубоком молчании: время от времени мать Мари всхлипывала и вытирала глаза платком.
— Где же Тина? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Где же она может быть? Она отсутствует слишком долго.
— Не волнуйтесь, мадам Зигэр, — успокаивающе отозвалась Сара. — Тина разумная девушка. Она не наделает глупостей.
— Сара права, мама, — подхватила Мари. — После вчерашней ночи...
— Я знаю. Я знаю, что это глупо. Но Александре...
— Пожалуйста, не надо, мама.
Мадам Зигэр кивнула и замолчала.
Внезапно дверь распахнулась, и Тина тяжело рухнула на пол кибитки лицом вниз. В дверях стояли Лакабро и Кзерда, первый — ухмыляясь, второй — свирепый, с трудом сдерживая ярость. Тина лежала там, куда они ее бросили, неподвижно, явно без сознания. Ее платье на спине было изодрано в клочья, спина вся в крови и почти сплошь покрыта фиолетовыми рубцами: девушка была страшно, безжалостно избита плеткой.
— Для вас всех, — произнес Кзерда мягко, — это послужит хорошим уроком.
Дверь закрылась. Три женщины в ужасе уставились на жестоко избитую, изувеченную девушку, затем бросились на колени, чтобы помочь ей.
Глава 5
Боуман очень быстро переговорил по телефону с Лондоном и вернулся в отель через пятнадцать минут. Коридор, ведущий в его номер, был покрыт толстым ковром, который заглушал шаги. Он почти уже взялся за ручку двери своего номера, когда услышал голоса, доносящиеся из комнаты. Не голоса, понял он, а только один голос, и доносился он с перерывами. По тембру голоса можно было безошибочно определить, что он принадлежит Сессиль, однако слов разобрать было невозможно. Боуман уже собрался приложить ухо к двери, но из-за угла появилась горничная со стопкой простыней в руках. Он безразлично прошел мимо, а через пару минут снова вернулся. В комнате было тихо. Боуман постучал и вошел в комнату.
Сессиль стояла у окна. Она обернулась на стук закрываемой двери и улыбнулась ему. Ее блестящие темные волосы были как-то по-новому расчесаны... или уложены... или что-то в этом роде, словом, выглядела она еще очаровательнее, чем обычно.
— Восхитительно! — воскликнул Боуман. — Как ты сумела обойтись без меня? Если бы наши дети могли взглянуть!..
— Да, вот еще что, — прервала она его. Улыбка, как заметил Боуман, была холодной. — Почему при регистрации ты предъявил паспорт на имя мистера Паркера? Отвечайте, мистер Боуман!
— Мне его на время одолжил приятель.
— Конечно, как же иначе? Твой приятель очень важная персона?
— Почему?
— Чем ты занимаешься?
— Я уже говорил тебе.
— Разумеется. Я забыла. Профессиональный бездельник. — Она вздохнула. — А сейчас — завтрак?
— Сначала мне нужно побриться. Это, конечно, испортит мой цвет лица, но у меня есть грим, я смогу его восстановить. А затем — завтрак.
Боуман вынул из чемодана футляр с бритвой, прошел в ванную комнату, закрыл дверь, приготовился бриться и огляделся. Она была здесь, сняла все свои тряпки, осторожно, чтобы по возможности не смыть грим, приняла ванну, снова оделась, нанесла грим на руки — и все это в течение пятнадцати минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28