.. Он
жаждал исключительности, преображения неуловимой домработницы в оседлую
домашнюю прислугу и знал, что если бы меня упекли за решетку (я по-братски
исповедался перед ним относительно Кюссмиха, замка, порошка для младенцев
и даже ложечек), он окончательно потерял бы покой, потому что она,
перестав у меня убираться, начала бы меня идеализировать, ставить ему в
пример, чтобы он почувствовал свою неполноценность. Не подружиться мы не
могли, иного выхода не было - уж лучше, если твои интимные дела знает
кто-нибудь близкий, чем человек посторонний или даже неприязненно
настроенный, поистине, у нас друг от друга не было тайн, ни один
психоаналитик не проникает в такие глубины души, как домработница (какие
мятые нынче простыни, и что вам такое приснилось?); словом, мы играли
открытыми картами, хотя всячески давали понять, что, мол, ничего
подобного. Несколько раз советник приглашал, кроме меня, начальника
управления Тельца, двух экспертов и архивиста, так что в его квартире, за
кофе с печеньем, чуть ли не вся коллегия держала совет, как бы устроить
мне доступ ко всему абсолютно, без исключений; их разговор временами был
еще загадочнее, чем шихта.
Труднее всего им было решить, в качестве кого, собственно, я могу
проникнуть в архив. Первооткрыватель планеты, терпеливо втолковывал мне
магистр Швигерли из отдела кадров, это звучит весьма внушительно, но
только в школьных пособиях, а для министерства это пустой звук. Ведь я не
эксперт, которому Управление наблюдения за Тельцом поручило работу по
договору, не член совета при министре и даже не внештатный специалист. Я -
частное лицо, и в качестве такового делать мне в МИДе нечего, с тем же
успехом мог бы требовать допуска к секретной документации ночной сторож.
Секретность - это не только печать на документе, это еще знак того, какой
ход - или противоход - будет дан делу, ибо нередко движение дела по
инстанциям означает его погребение; поэтому они напрягали ум за чашкой
черного кофе, чтобы найти если не предписание, то хотя бы предлог, который
раскрыл бы передо мной двери Сезама. Вскоре я понял, что все до единого
служащие МИДа, как высшие, так и низшие, не имели ни об Энции, ни об
астронавтике никакого понятия, ибо это не входило в их должностные
обязанности, и мне приходилось слышать, как они говорили "говядина" вместо
"Телец". В конце концов Штрюмпфли отказался от дальнейших консультаций,
велел мне сидеть дома и ждать звонка, а через три дня торжественно
возвестил, что победа за нами. Непременное условие - приходить в главное
здание ночью и уходить до наступления утра - я, разумеется, принял без
возражений, ведь я уже настолько понимал всю деликатность этого дела, что
мне оставалось только благодарить. Итак, обратив ночь в день, я мог
наконец во внеслужебное время проникнуть в тайны другого мира.
Я купил самый большой, какой только удалось найти, термос для кофе,
сумку с несколькими отделениями, запихнул туда бисквиты, баночку
мармелада, булочки, плоскую фляжку "Мартелло", которым поят раненых на
поле славы, толстую тетрадь и в самый последний момент - забытую было
мною, прямо-таки символическую и все же, без всяких шуток, по-настоящему
необходимую мне - ложечку.
ИСТОЧНИКИ
Итак, Штрюмпфли, получив неофициальное согласие начальника Управления
Тельца, ночью, когда здание опустело, ввел меня в энцианский архив и в
первом библиотечном зале самолично разъяснил мне порядок пользования
собранным там материалом.
Данные о ненаселенных планетах, сказал мне советник, принимают на
хранение довольно просто, разбрасывая их по трем разрядам. Сначала идут
отчеты первооткрывателей, понятно, ошибочные, потом результаты
исследовательских экспедиций - тут уже дерево ошибок начинает ветвиться,
поскольку не случалось еще, чтобы специалисты были согласны друг с другом,
и появляются особые мнения, возражения и опровержения, а напоследок -
заключения земных экспертов, то есть людей, нога которых не ступала на
космический корабль, не говоря уж об отдаленных планетах, поэтому
поседелые в боях космонавты-исследователи подают на их вердикты
кассационные жалобы, апелляции и рекламации, что влечет за собой
разработку планов новых экспедиций, которые на половине или в конце пути
по инстанциям торпедируются бухгалтерией, поскольку, по ее мнению, гораздо
дешевле примирительные комиссии и арбитраж на месте; на этом споры обычно
кончаются, разве что какая-нибудь уж очень влиятельная и честолюбивая
особа пожелает увековечить себя, связав свое имя с новым небесным телом, и
пробьет чрезвычайную субсидию; впрочем, это уже не заботит МИД, все равно
ведь никаких отношений установить нельзя, потому что не с кем, и документы
отправляют в архив с пометкой начальника соответствующего отдела: "Nolo
Contendere" [здесь: "не буду проводить расследование" (лат.)].
Хуже с населенными планетами. Астронавтические материи очень скоро
смешиваются здесь с политическими, потому что любая цивилизация создает по
меньшей мере столько версий своей истории, сколько в ней государств;
версии эти противоречивы и даже диаметрально противоположны, но МИД не
может открыто отрицать ни одну из них, ведь отсюда недалеко до конфликта
ante rem [прежде чем (что-либо успело произойти) (лат.)]; там prima vista
[здесь: без рассмотрения (лат.)] принимают все версии, и лишь потом
начинают думать, что с этими фантами делать. В служебной практике звезды
делятся на те, которые удаляются от нашего Солнца, и те, что к нам
приближаются; с первыми хлопот никаких - о каком дипломатическом сближении
может идти речь при постоянно возрастающих астрономических расстояниях?
Внимание мидовцев сосредоточено на вторых, и именно к этой категории
относятся планетарные системы Тельца. В МИДе принято делить материалы на
официальные и правдивые, или на открытые и секретные, ведь политический
курс надлежит выбирать в соответствии с тем, как там НА САМОМ ДЕЛЕ, а
конкретные дипломатические шаги - в соответствии с тем, что ОНИ говорят об
этом.
Если на планете восемнадцать государств (а это в космическом масштабе
- семечки), только очень наивный человек ожидал бы найти там восемнадцать
версий ее истории; кроме трудов официальных историков имеются ведь работы
историков всего лишь терпимых, а иногда - казнимых и реабилитируемых post
mortem [посмертно (лат.)], а также дееписателей-критиканов и
разоблачителей, которые, к сожалению, нередко поддаются духовному или
физическому внушению и меняют свои взгляды в следующих изданиях, потому
что у них, скажем, жена и дети (если это допускается тамошней биологией;
впрочем, инстинкт самосохранения присущ любому разумному существу, так что
не стоит слишком уж вдаваться в такие тонкости галактической
историографии). На эту груду вариантов ложатся центнеры хроник,
живописующих судьбы интересующего нас государства глазами соседей и их
историков; как известно, первую мировую войну китайцы назвали гражданской
войной европейцев, и это совершенно понятно, но по этой причине
деятельность МИДа превращается в блуждание по лабиринту, где на каждом
шагу подстерегают засады и таятся загадки; и, словно всего этого мало, то
и дело поступают очередные отчеты очередных экспедиций, а когда туда
вместе с дипломатическими отправляются торговые миссии, которых заботит
скорее товарооборот, чем историческая истина, опять возникает
необходимость в тактичных согласованиях и уточнениях. Когда же все это,
наконец, как-то удается наладить, на месте вдруг происходит исторический
перелом, и опять начинай все сначала, ибо монументы боготворимых доселе
правителей летят с пьедесталов, преступные демоны и чудовища оказываются
национальными героями и вождями, дифирамбы и сочинения, запечатлевшие на
вечные времена заслуги монархов и полиархов, мгновенно устаревают; и
премило выглядел бы земной дипломат, который при вручении верительных
грамот перепутал этапы истории.
Ошарашенный этими объяснениями, я не мог удержаться от вопроса, в
самом ли деле Земля уже установила отношения с такой уймой планет, что МИД
сгибается под тяжестью выпавших на его долю задач, - ведь в Институте мне
говорили, что их деятельность носит пока тренировочный характер. Штрюмпфли
посмотрел на меня, как бы не веря своим глазам, словно ему показалось, что
он ослышался, и не торопясь, отчетливо, чтобы я лучше понял, растолковал
мне неуместность моего вопроса. Министерство Инопланетных Дел работает на
основании имеющихся у него документов, и только. Лишь тот, кто не имеет
никакого понятия о делопроизводстве, может увидеть в этом что-то
необычайное, несообразное или даже несерьезное. Ведь вся политическая
история Земли представляет собой цепь ошибок и их последствий; с прадавних
времен государства ставили не на ту карту, делали то, что НЕ
соответствовало их истинным интересам; поэтому политика заключается прежде
всего в ошибочной оценке противника, а еще чаще - в превращении
потенциальных союзников во врагов из-за недоразумений и недоумия. Как
победы, так и разгромы проистекали из ложных прогнозов, коль скоро у
побежденных дела обычно шли лучше, чем у победителей, - если не сразу, то
чуть погодя. Ибо политика имеет дело с будущими событиями, которые точно
предвидеть нельзя, а опытный политик - это тот, кто прекрасно об этом
знает, но гнет свое из патриотизма, чувства долга и осознания исторической
необходимости. Поэтому Министерство Инопланетных Дел не пошло по какому-то
совершенно новому пути, но действует точно так же, как обычные МИДы, с той
лишь разницей, что границы неизбежных при дипломатической деятельности
ошибок раздвинулись астрономически. Неужели мне ничего не известно о том,
что исторические решения, определившие исход мировых войн, принимались при
полном игнорировании донесений и иных совершенно достоверных данных, из
которых следовало, что войну объявлять не следует? Поэтому так ли уж
важно, с настоящими документами мы имеем дело или всего лишь с фантомами?
Каким, собственно, образом эта разница повлияла бы на течение министерских
дел?
Прочитав добродушным, но категорическим тоном это наставление,
Штрюмпфли посоветовал мне не касаться главного каталога, насчитывающего
сорок тысяч названий, среди которых легко заблудиться.
Он вручил мне листок с перечнем важнейших трудов, который любезно
составил магистр Брабандер, похлопал меня по плечу, улыбнулся и пошел
спать, а я остался наедине с библиотечным лабиринтом.
Получив в качестве Ариадниной нити этот перечень, я какое-то время
колебался, не зная, что выбрать - термос или фляжку с коньяком, наконец
глотнул коньяку, чтобы взбодриться духом, а потом приступил к работе,
буквально засучив рукава, потому что самые старые отчеты покрывал толстый
слой пыли, а я не хотел слишком уж пачкать рубашку; даже здесь надо мною,
казалось, витал ворчливый дух домработницы. Перечень советовал мне начать
со "Всеобщей истории" Мсимса Питтиликвастра, люзанского предысторика, но я
из чистого любопытства взял самую старую и пожелтевшую папку. Папка была
тонкая. На грязноватом листочке я увидел криво приклеенные ленты
телеграмм, а может быть, телексов; низко склонив голову над этим почтенным
документом, я не без труда прочитал выцветший текст:
ТЕЛЕЦ ГАММА ПЛАНЕТ ДО ЧЕРТА НО СЛАВА БОГУ БЕЗЛЮДНЫХ В ПЕРИГЕЛИИ
БОЛОТИСТЫЕ В АФЕЛИИ ОБЛЕДЕНЕЛЫЕ ВСЕ ЭТО ПАСКУДНАЯ ЭНТРОПИЯ И НИЧЕГО БОЛЬШЕ
ТОЧКА ЭКИПАЖ СЫТ ПО ГОРЛО БЫСТРЕНЬКО ОБЕЖИМ ЕЩЕ ОДИН ПАРСЕК И К МАМОЧКЕ
ТОЧКА ЗА ПЕРВОГО ЯНКИ ПАС И ФИЛЕРГУС ТОЧКА ПО ВОЗВРАЩЕНИИ РАССЧИТАЕМСЯ С
ВЕРФЬЮ ПРИВЕТ ТОЧКА КОНЕЦ
Текст был крест-накрест перечеркнут красным фломастером. Ниже
виднелась сделанная от руки надпись: "Шестерка населена, предлагаю
оставить без премии этих халтурщиков", и неразборчивая подпись.
Я еще раз взглянул на архаический астротелекс, и словно пелена упала
с моих глаз: я понял, что название ЭНТЕРОПИЯ возникло просто из "паскудной
энтропии", перевранной каким-то делопроизводителем. Там имелся еще один
листок, или, скорее, бланк отчета о командировке; к нему был прикреплен
гостиничный счет, на котором синел штамп "В ОПЛАТЕ ОТКАЗАТЬ". На обороте
бланка кто-то небрежно набросал: "Через курьера с иммунитетом. Спутник
шестерки - планетарный камуфляж, скорее всего, Развлекатель-Перехватчик
Чужеземцев, пустотелый, надуваемый в случае необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
жаждал исключительности, преображения неуловимой домработницы в оседлую
домашнюю прислугу и знал, что если бы меня упекли за решетку (я по-братски
исповедался перед ним относительно Кюссмиха, замка, порошка для младенцев
и даже ложечек), он окончательно потерял бы покой, потому что она,
перестав у меня убираться, начала бы меня идеализировать, ставить ему в
пример, чтобы он почувствовал свою неполноценность. Не подружиться мы не
могли, иного выхода не было - уж лучше, если твои интимные дела знает
кто-нибудь близкий, чем человек посторонний или даже неприязненно
настроенный, поистине, у нас друг от друга не было тайн, ни один
психоаналитик не проникает в такие глубины души, как домработница (какие
мятые нынче простыни, и что вам такое приснилось?); словом, мы играли
открытыми картами, хотя всячески давали понять, что, мол, ничего
подобного. Несколько раз советник приглашал, кроме меня, начальника
управления Тельца, двух экспертов и архивиста, так что в его квартире, за
кофе с печеньем, чуть ли не вся коллегия держала совет, как бы устроить
мне доступ ко всему абсолютно, без исключений; их разговор временами был
еще загадочнее, чем шихта.
Труднее всего им было решить, в качестве кого, собственно, я могу
проникнуть в архив. Первооткрыватель планеты, терпеливо втолковывал мне
магистр Швигерли из отдела кадров, это звучит весьма внушительно, но
только в школьных пособиях, а для министерства это пустой звук. Ведь я не
эксперт, которому Управление наблюдения за Тельцом поручило работу по
договору, не член совета при министре и даже не внештатный специалист. Я -
частное лицо, и в качестве такового делать мне в МИДе нечего, с тем же
успехом мог бы требовать допуска к секретной документации ночной сторож.
Секретность - это не только печать на документе, это еще знак того, какой
ход - или противоход - будет дан делу, ибо нередко движение дела по
инстанциям означает его погребение; поэтому они напрягали ум за чашкой
черного кофе, чтобы найти если не предписание, то хотя бы предлог, который
раскрыл бы передо мной двери Сезама. Вскоре я понял, что все до единого
служащие МИДа, как высшие, так и низшие, не имели ни об Энции, ни об
астронавтике никакого понятия, ибо это не входило в их должностные
обязанности, и мне приходилось слышать, как они говорили "говядина" вместо
"Телец". В конце концов Штрюмпфли отказался от дальнейших консультаций,
велел мне сидеть дома и ждать звонка, а через три дня торжественно
возвестил, что победа за нами. Непременное условие - приходить в главное
здание ночью и уходить до наступления утра - я, разумеется, принял без
возражений, ведь я уже настолько понимал всю деликатность этого дела, что
мне оставалось только благодарить. Итак, обратив ночь в день, я мог
наконец во внеслужебное время проникнуть в тайны другого мира.
Я купил самый большой, какой только удалось найти, термос для кофе,
сумку с несколькими отделениями, запихнул туда бисквиты, баночку
мармелада, булочки, плоскую фляжку "Мартелло", которым поят раненых на
поле славы, толстую тетрадь и в самый последний момент - забытую было
мною, прямо-таки символическую и все же, без всяких шуток, по-настоящему
необходимую мне - ложечку.
ИСТОЧНИКИ
Итак, Штрюмпфли, получив неофициальное согласие начальника Управления
Тельца, ночью, когда здание опустело, ввел меня в энцианский архив и в
первом библиотечном зале самолично разъяснил мне порядок пользования
собранным там материалом.
Данные о ненаселенных планетах, сказал мне советник, принимают на
хранение довольно просто, разбрасывая их по трем разрядам. Сначала идут
отчеты первооткрывателей, понятно, ошибочные, потом результаты
исследовательских экспедиций - тут уже дерево ошибок начинает ветвиться,
поскольку не случалось еще, чтобы специалисты были согласны друг с другом,
и появляются особые мнения, возражения и опровержения, а напоследок -
заключения земных экспертов, то есть людей, нога которых не ступала на
космический корабль, не говоря уж об отдаленных планетах, поэтому
поседелые в боях космонавты-исследователи подают на их вердикты
кассационные жалобы, апелляции и рекламации, что влечет за собой
разработку планов новых экспедиций, которые на половине или в конце пути
по инстанциям торпедируются бухгалтерией, поскольку, по ее мнению, гораздо
дешевле примирительные комиссии и арбитраж на месте; на этом споры обычно
кончаются, разве что какая-нибудь уж очень влиятельная и честолюбивая
особа пожелает увековечить себя, связав свое имя с новым небесным телом, и
пробьет чрезвычайную субсидию; впрочем, это уже не заботит МИД, все равно
ведь никаких отношений установить нельзя, потому что не с кем, и документы
отправляют в архив с пометкой начальника соответствующего отдела: "Nolo
Contendere" [здесь: "не буду проводить расследование" (лат.)].
Хуже с населенными планетами. Астронавтические материи очень скоро
смешиваются здесь с политическими, потому что любая цивилизация создает по
меньшей мере столько версий своей истории, сколько в ней государств;
версии эти противоречивы и даже диаметрально противоположны, но МИД не
может открыто отрицать ни одну из них, ведь отсюда недалеко до конфликта
ante rem [прежде чем (что-либо успело произойти) (лат.)]; там prima vista
[здесь: без рассмотрения (лат.)] принимают все версии, и лишь потом
начинают думать, что с этими фантами делать. В служебной практике звезды
делятся на те, которые удаляются от нашего Солнца, и те, что к нам
приближаются; с первыми хлопот никаких - о каком дипломатическом сближении
может идти речь при постоянно возрастающих астрономических расстояниях?
Внимание мидовцев сосредоточено на вторых, и именно к этой категории
относятся планетарные системы Тельца. В МИДе принято делить материалы на
официальные и правдивые, или на открытые и секретные, ведь политический
курс надлежит выбирать в соответствии с тем, как там НА САМОМ ДЕЛЕ, а
конкретные дипломатические шаги - в соответствии с тем, что ОНИ говорят об
этом.
Если на планете восемнадцать государств (а это в космическом масштабе
- семечки), только очень наивный человек ожидал бы найти там восемнадцать
версий ее истории; кроме трудов официальных историков имеются ведь работы
историков всего лишь терпимых, а иногда - казнимых и реабилитируемых post
mortem [посмертно (лат.)], а также дееписателей-критиканов и
разоблачителей, которые, к сожалению, нередко поддаются духовному или
физическому внушению и меняют свои взгляды в следующих изданиях, потому
что у них, скажем, жена и дети (если это допускается тамошней биологией;
впрочем, инстинкт самосохранения присущ любому разумному существу, так что
не стоит слишком уж вдаваться в такие тонкости галактической
историографии). На эту груду вариантов ложатся центнеры хроник,
живописующих судьбы интересующего нас государства глазами соседей и их
историков; как известно, первую мировую войну китайцы назвали гражданской
войной европейцев, и это совершенно понятно, но по этой причине
деятельность МИДа превращается в блуждание по лабиринту, где на каждом
шагу подстерегают засады и таятся загадки; и, словно всего этого мало, то
и дело поступают очередные отчеты очередных экспедиций, а когда туда
вместе с дипломатическими отправляются торговые миссии, которых заботит
скорее товарооборот, чем историческая истина, опять возникает
необходимость в тактичных согласованиях и уточнениях. Когда же все это,
наконец, как-то удается наладить, на месте вдруг происходит исторический
перелом, и опять начинай все сначала, ибо монументы боготворимых доселе
правителей летят с пьедесталов, преступные демоны и чудовища оказываются
национальными героями и вождями, дифирамбы и сочинения, запечатлевшие на
вечные времена заслуги монархов и полиархов, мгновенно устаревают; и
премило выглядел бы земной дипломат, который при вручении верительных
грамот перепутал этапы истории.
Ошарашенный этими объяснениями, я не мог удержаться от вопроса, в
самом ли деле Земля уже установила отношения с такой уймой планет, что МИД
сгибается под тяжестью выпавших на его долю задач, - ведь в Институте мне
говорили, что их деятельность носит пока тренировочный характер. Штрюмпфли
посмотрел на меня, как бы не веря своим глазам, словно ему показалось, что
он ослышался, и не торопясь, отчетливо, чтобы я лучше понял, растолковал
мне неуместность моего вопроса. Министерство Инопланетных Дел работает на
основании имеющихся у него документов, и только. Лишь тот, кто не имеет
никакого понятия о делопроизводстве, может увидеть в этом что-то
необычайное, несообразное или даже несерьезное. Ведь вся политическая
история Земли представляет собой цепь ошибок и их последствий; с прадавних
времен государства ставили не на ту карту, делали то, что НЕ
соответствовало их истинным интересам; поэтому политика заключается прежде
всего в ошибочной оценке противника, а еще чаще - в превращении
потенциальных союзников во врагов из-за недоразумений и недоумия. Как
победы, так и разгромы проистекали из ложных прогнозов, коль скоро у
побежденных дела обычно шли лучше, чем у победителей, - если не сразу, то
чуть погодя. Ибо политика имеет дело с будущими событиями, которые точно
предвидеть нельзя, а опытный политик - это тот, кто прекрасно об этом
знает, но гнет свое из патриотизма, чувства долга и осознания исторической
необходимости. Поэтому Министерство Инопланетных Дел не пошло по какому-то
совершенно новому пути, но действует точно так же, как обычные МИДы, с той
лишь разницей, что границы неизбежных при дипломатической деятельности
ошибок раздвинулись астрономически. Неужели мне ничего не известно о том,
что исторические решения, определившие исход мировых войн, принимались при
полном игнорировании донесений и иных совершенно достоверных данных, из
которых следовало, что войну объявлять не следует? Поэтому так ли уж
важно, с настоящими документами мы имеем дело или всего лишь с фантомами?
Каким, собственно, образом эта разница повлияла бы на течение министерских
дел?
Прочитав добродушным, но категорическим тоном это наставление,
Штрюмпфли посоветовал мне не касаться главного каталога, насчитывающего
сорок тысяч названий, среди которых легко заблудиться.
Он вручил мне листок с перечнем важнейших трудов, который любезно
составил магистр Брабандер, похлопал меня по плечу, улыбнулся и пошел
спать, а я остался наедине с библиотечным лабиринтом.
Получив в качестве Ариадниной нити этот перечень, я какое-то время
колебался, не зная, что выбрать - термос или фляжку с коньяком, наконец
глотнул коньяку, чтобы взбодриться духом, а потом приступил к работе,
буквально засучив рукава, потому что самые старые отчеты покрывал толстый
слой пыли, а я не хотел слишком уж пачкать рубашку; даже здесь надо мною,
казалось, витал ворчливый дух домработницы. Перечень советовал мне начать
со "Всеобщей истории" Мсимса Питтиликвастра, люзанского предысторика, но я
из чистого любопытства взял самую старую и пожелтевшую папку. Папка была
тонкая. На грязноватом листочке я увидел криво приклеенные ленты
телеграмм, а может быть, телексов; низко склонив голову над этим почтенным
документом, я не без труда прочитал выцветший текст:
ТЕЛЕЦ ГАММА ПЛАНЕТ ДО ЧЕРТА НО СЛАВА БОГУ БЕЗЛЮДНЫХ В ПЕРИГЕЛИИ
БОЛОТИСТЫЕ В АФЕЛИИ ОБЛЕДЕНЕЛЫЕ ВСЕ ЭТО ПАСКУДНАЯ ЭНТРОПИЯ И НИЧЕГО БОЛЬШЕ
ТОЧКА ЭКИПАЖ СЫТ ПО ГОРЛО БЫСТРЕНЬКО ОБЕЖИМ ЕЩЕ ОДИН ПАРСЕК И К МАМОЧКЕ
ТОЧКА ЗА ПЕРВОГО ЯНКИ ПАС И ФИЛЕРГУС ТОЧКА ПО ВОЗВРАЩЕНИИ РАССЧИТАЕМСЯ С
ВЕРФЬЮ ПРИВЕТ ТОЧКА КОНЕЦ
Текст был крест-накрест перечеркнут красным фломастером. Ниже
виднелась сделанная от руки надпись: "Шестерка населена, предлагаю
оставить без премии этих халтурщиков", и неразборчивая подпись.
Я еще раз взглянул на архаический астротелекс, и словно пелена упала
с моих глаз: я понял, что название ЭНТЕРОПИЯ возникло просто из "паскудной
энтропии", перевранной каким-то делопроизводителем. Там имелся еще один
листок, или, скорее, бланк отчета о командировке; к нему был прикреплен
гостиничный счет, на котором синел штамп "В ОПЛАТЕ ОТКАЗАТЬ". На обороте
бланка кто-то небрежно набросал: "Через курьера с иммунитетом. Спутник
шестерки - планетарный камуфляж, скорее всего, Развлекатель-Перехватчик
Чужеземцев, пустотелый, надуваемый в случае необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51