Их было на семь человек больше, чем жриц! Ее час наступил!
И действительно: когда офицеры и наиболее наглые и сильные разобрали всех жриц, один из оставшихся — высокий и тощий мужчина с беспрестанно ходящим кадыком на циплячьей шее и с редкими соломенными волосами — в сердцах махнул рукой и подошел к Марьян.
Двенадцать дней наедине с новым, чужим человеком!
Марьян приготовилась отдать ему все свои знания, полученные от учительниц-жриц и вычитанные за проведенные месяцы в библиотеке. Она хотела…
Но он сел за крепкий дубовый стол, едва закрылась за ним пасть и сказал:
— Налей вина!
Марьян зажгла светильники, с трудом перевернула в огромной подставке песочные часы с чудесным магическим стеклом, способным выдержать огромную массу песка, рассчитанного ровно на двенадцать дней — подобные чудеса в чреве Зверя даже не удивляли. Затем налила ему вина и села рядом.
Она попыталась рассказать ему про Зверя, про Храм и его высокое предназначение, но он рявкнул:
— Заткнись, дура! — и демонстративно отвернулся, уставился в глиняную кружку с вином, смешанным для крепости со священным алголианским сидом.
Он думал о своей невезучей жизни (вот опять же неудача — столько времени наедине с кикиморой горбатой!) и о том, что, может быть, задуманный поход принесет ему богатства — они найдут новые земли и он захватит себе поместье и станет сеньором и наберет себе много служанок, которые не убирать и готовить будут, а…
Марьян посидела, глядя как он наполняет очередную кружку хмелящим напитком, и решила заняться делами — разобрать съестные припасы, поправить шкуры на просторном ложе, заправить светильники…
Часа через два, захмелев, он позвал:
— Эй, ты…
Марьян с готовностью подбежала к нему, очень неудачно повернувшись злополучным пятном на лице прямо под свет свечи.
Он взглянул на нее и непроизвольная отвратительная отрыжка была реакцией на увиденное. Он грязно выругался.
— Отойди, обезьяна чертова! — с гримасой отвращения сказал он и вновь наполнил кружку.
Марьян легла на краешек постели и горько заплакала — совсем не того ожидала она.
Проснулась Марьян от того, что ее резко и грубо перевернули на спину и жадная рука, разрывая ткань ее ритуального платья, стала шарить по груди.
Мерзкий отвратительный запах винного перегара мгновенно вызвал в ней позывы к рвоте. Марьян безумно испугалась и закричала — она ничего не понимала, ей было жутко и дико.
— Ты еще кричишь, дрянь! — услышала она голос избравшего ее в спутницы мужчины.
Грязная рука зажала ей рот, в то время как вторая его ладонь со всей силы сжала молодую девичью грудь.
Было очень страшно.
Она вырывалась, извивалась, но он навалился на нее всем телом, распластал на кровати, разорвал одежды…
Вдруг с оглушающей, обжигающей болью что-то чужое, гнусное разорвало ей внутренности, заставив на секунды забыть ее кто она, что она, где она.
Вековые дремлющие инстинкты самосохранения проснулись в благородной принцессе.
Марьян рванулась из последних сил, высвободилась от зажавшей рот ладони и впилась молодыми крепкими зубами в плечо насильника. Она сжимала зубы, думая лишь об одном — чтобы прекратилась эта непереносимая боль, чтобы чуждое, гнусное ушло из нее…
Мужчина от неожиданности и резкой боли закричал и рванулся.
Зубы девушки были сжаты столь плотно, что вырвали кусок плоти вместе с обрывком пропотелой полотняной рубахи.
Он, прижимая правой рукой кровоточащую рану на плече, подскочил к столу и схватил широкий нож для резки вяленого мяса и хлеба.
— Дрянь! Гадина! Обезьяна! — кричал он. — Я сделаю тебя еще уродливей, ведьма!
Марьян вскочила с ногами на кровать, прижавшись спиной к холодной каменной стене и лохмотьями платья прикрывала свое надруганное естество.
— Не-ет!»— кричала она.
Но кроме насильника ее никто не слышал. Они были одни. И вдруг Марьян подумала, что он сейчас убьет ее и что ей не хочется погибать, она счастлива здесь, в Храме Зверя, и она еще может принести кому-нибудь пользу, она еще молода!!!
Вне себя от боли и неудачи, распаленный вином и непреодолимой похотью, мужчина схватил ее за руку и грубо сбросил на пол. Он ударил ногой, попав девушке в левую грудь.
Она попыталась подняться, он схватил ее железной хваткой за черные кудрявые волосы и отшвырнул на постель.
В мерцании светильников его искаженное лицо показалось ей гадостнее самых отвратительных злых духов — мименгви. И еще краем сознания она с ужасом поняла, что сама сейчас превратится в мименгви, ибо ими становились души убитых людей и самыми злыми из мименгви были торёнсины — духи убитых незамужних девушек.
Она не желала быть злым духом, ведь она так любит людей! За что?!
— За что?! — истошно завизжала она.
Но вряд ли он слышал ее слова — он рычал ругательства, которые невозможно было разобрать: сплошной звериный рев.
Он уселся на нее верхом, коленом зажав ее левую руку и придерживая правую за запястье. В тусклом сиянии стенного светильника блеснул нож.
Острая боль пронеслась по чистой, не обезображенной половине лица и в глазах полыхнул ослепительный свет.
Он с извращенным наслаждением рассекал ей кожу быстрыми нервными взмахами руки — он ее пока не хотел убивать, он наслаждался своей силой и властью над беспомощной жертвой.
Когда от непереносимой боли она перестала биться, он отрезал (рука дрожала поэтому не смог одним движением отсечь, а кромсал по живому) ее правую грудь, и затолкал нежную окровавленную плоть в раскрытый девичий рот.
Потом вновь овладел ею.
Марьян не потеряла сознания — боль оглушила, обездвижела ее, но она все понимала. Она понимала, что когда он насытится, он убьет ее. Она молилась — молилась милостивому Хвануну, верховному небесному владыке своего народа, молилась всем добрым духам, оберегающим ее царственный род — но они были далеко, очень далеко, там где рождается солнце. И тогда она взмолилась к силам космическим, которые, как считали жрицы, покровительствуют Храму. Где же вы, почему позволяете надругательство над верной служительницей вашей?! Пусть еще молода, пусть не принесла еще пользы… Но ведь как хочется жить!
Он не прекращал рычать ругательства — все, какие только приходили на ум, не вникая в смысл — и правой рукой заталкивал ей в рот ужасный кляп. Вид окровавленной жертвы невероятно восхищал его, возбуждал, пробуждал дотоле неведомые чувства потрясающей глубины, ему хотелось взять ее много раз, в промежутках разрывая зубами молодое упругое тело, измазаться всему в ее крови…
Он обезумел.
Ни Марьян, ни тем более ее насильник, не замечали — просто не обращали внимания — что стены помещения сотрясает едва заметная, но все нарастающая дрожь, что свет становится ярче и ярче и исходит не от слабых светильников, а просачивается из стен…
Наконец он прервал свое безумное движение — в комнате было светло, как солнечным днем — и непонимающе оглянулся.
Раздался глухой рык и треск.
Марьян обессиленно — над ее кровоточащей грудью был занесен широкий острый нож — скосила глаза в сторону шума. Ей было почти все равно, она уже считала себя мертвой.
Из стены, разломав стол, к ним надвигалась ужасная голова Зверя. Такая ж, как та, в пасть которой они вошли, только много меньше — на длинной, словно змеиной шее из того же серо-коричневого камня, что и стены комнаты. Только в отличие от большой головы зверя у этой были зубы — острые, слегка изогнутые клыки.
Мужчина от ужаса закричал. Пораженный злобой, страхом и окатившим чувством бессилья он вонзил нож, что держал занесенным, в тело жертвы.
По счастью рука его дрогнула, и нож скользнул по ребрам Марьян, не задев исстрадавшегося девичьего сердца.
Чудовищная голова Зверя настигла разбойника (как ни убегал злодей, как не уворачивался, но спрятаться было негде) и пожрала его. Сцена эта длилась долго — Марьян смотрела равнодушно, не в силах пошевелиться. Она смогла только вытолкнуть языком изо рта свою собственную плоть.
Свершив возмездие, звериная голова вновь втянулась в стену и выход из утробы Зверя-большого открылся. На пороге стояли взволнованные маджера, Елефеда и другие женщины.
И тогда Марьян — только тогда! — погрузилась в глубокий обморок.
Она долго болела, почти год пролежала в постели. Некоторые раны были опасны и она потеряла много крови.
Но молодой организм оправился. Правда, левая рука отсохла и безжизненно висела вдоль тела. Спину еще больше изогнуло из-за ранений, на чистой от фиолетового пятна половине лица, украв последние остатки былой красоты, теперь красовались два жутких багровых шрама и несколько мелких.
После происшедшего ей было труднее оправиться морально — в какой-то момент той жуткой ночи она посчитала себя мертвой, ей стало все равно. И когда Марьян очнулась в окружении добрых знакомых лиц то не поняла, почему она до сих пор жива и зачем.
С ней постоянно по просьбе маджеры сидела одна из жриц. И все время говорила:
Верховная жрица велела рассказывать Марьян все подряд — лишь бы как-то пробудить у несчастной интерес к жизни.
Марьян слушала с широко раскрытыми пустыми глазами, на задаваемые вопросы односложно отвечала.
Женщины, будучи один на один с Марьян, рассказывали о своих первых посещениях внутренности каменного Зверя, о своих переживаниях, волнениях, сомнениях.
Рассказывали о давнем прошлом и о болячках настоящего, рассказывали страшные и смешные истории: настоящие и придуманные, волшебные и скабрезные.
Марьян лежало недвижно, равнодушно, никак не реагируя на рассказы, и женщины быстро переставали обращать на нее внимания, рассказывали сами себе — говорили о самом сокровенном, о чем никогда никому не рассказывают. Марьян лежала, уставившись в никуда, но она понимала каждое произнесенное слово. Ей просто все было безразлично. Она умерла.
Тогда маджера разыскала в хранилище книги, бывшие в сундуках, принесенных диковинным смерчем вместе с Марьян, и жрицы во время дежурств у ее постели стали читать легенды и предания родины Марьян: про героя Хвануна; про духа ветра Ильмунгвана Парамуна; про Арен, супругу Пак Хёкоссе, родившуюся из левого бока петушиного дракона с клювом вместо губ, который отпал после омовения в священных морских водах; жестокую легенду про брата и сестру великанов, живших с матерью у горы Амисан, как однажды они поспорили кто сильнее и выносливее и проигравший платил жизнью: брат в каменных башмаках должен был пробежать четыреста ли до столицы и обратно, а сестра построить стену вокруг горы, и когда стена была почти готова, оставались лишь ворота, мать позвала дочь поужинать и пока сестра ужинала вернулся брат — он решил, что он победил, отрубил сестре голову, когда же мать сказала, что это она отвлекла дочь, то брат не желая жить бесчестно, вонзил меч в грудь.
Как-то раз Елефеда пересказывала своими словами прочитанную грустную историю девушки Аран, которую хотели изнасиловать и которая сама отсекла себе оскверненные груди, а насильник убил ее и бросил труп в тростники, а ее неуспокоенный дух убил начальника уезда, и убивал каждого приезжающего из столицы на его место, пока не нашелся молодой человек, не убоявшийся страшного духа: он нашел в тростниках тело покойной и влюбился в бездыханную девушку и силой любви оживил ее — дух вселился в тело и они жили счастливо, а насильника нашли и казнили…
— Так и ты, Марьян, еще дождешься своего» молодого человека «… — закончила сказание Елефеда, заметив вдруг в глазах Марьян признаки любопытства.
Марьян знала эту легенду — Аран не нашла успокоения, она превратилась в мименгви и ее именем пугали юных девушек.
Но, как ни странно, после этой легенды у нее вновь пробудился интерес к жизни.
На следующий день, хотя еще было тяжело, она встала с постели и отправилась, придерживаемая Елефедой, в библиотеку.
У нее вдруг оказалось много подруг — почти все жрицы.
В Храме Каменного Зверя впервые произошел столь страшный случай и Марьян все жалели. В то же время это событие как бы соединило жриц. Они почувствовали, что служат не только людям, желающим знать будущее, но и могущественной силе, которая проснулась и больше никогда — наверняка никогда! — не даст никого из своих служительниц в обиду.
Красивые женщины всегда соперничают и не доверяют друг другу до конца. Другое дело — Марьян. К тому же если один раз уже была с ней откровенной, то чего юлить в другой раз?
Некоторые жрицы время от времени вызывали в душах посетителей страстную любовь и те желали соединиться с ними — это не возбранялось, особенно если в предсказании появлялся мало-мальский намек. В таком случае маджера выдавала богатое приданое и обитательницы Храма Зверя торжественно прощались с бывшей жрицей.
И хотя на жизнь в Храме пожаловаться было трудно, многие женщины мечтали влюбить в себя знатного рыцаря, выйти замуж и воспитывать детей.
Своими мечтами они делились с Марьян — больше ни с кем на эту тему поговорить они не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
И действительно: когда офицеры и наиболее наглые и сильные разобрали всех жриц, один из оставшихся — высокий и тощий мужчина с беспрестанно ходящим кадыком на циплячьей шее и с редкими соломенными волосами — в сердцах махнул рукой и подошел к Марьян.
Двенадцать дней наедине с новым, чужим человеком!
Марьян приготовилась отдать ему все свои знания, полученные от учительниц-жриц и вычитанные за проведенные месяцы в библиотеке. Она хотела…
Но он сел за крепкий дубовый стол, едва закрылась за ним пасть и сказал:
— Налей вина!
Марьян зажгла светильники, с трудом перевернула в огромной подставке песочные часы с чудесным магическим стеклом, способным выдержать огромную массу песка, рассчитанного ровно на двенадцать дней — подобные чудеса в чреве Зверя даже не удивляли. Затем налила ему вина и села рядом.
Она попыталась рассказать ему про Зверя, про Храм и его высокое предназначение, но он рявкнул:
— Заткнись, дура! — и демонстративно отвернулся, уставился в глиняную кружку с вином, смешанным для крепости со священным алголианским сидом.
Он думал о своей невезучей жизни (вот опять же неудача — столько времени наедине с кикиморой горбатой!) и о том, что, может быть, задуманный поход принесет ему богатства — они найдут новые земли и он захватит себе поместье и станет сеньором и наберет себе много служанок, которые не убирать и готовить будут, а…
Марьян посидела, глядя как он наполняет очередную кружку хмелящим напитком, и решила заняться делами — разобрать съестные припасы, поправить шкуры на просторном ложе, заправить светильники…
Часа через два, захмелев, он позвал:
— Эй, ты…
Марьян с готовностью подбежала к нему, очень неудачно повернувшись злополучным пятном на лице прямо под свет свечи.
Он взглянул на нее и непроизвольная отвратительная отрыжка была реакцией на увиденное. Он грязно выругался.
— Отойди, обезьяна чертова! — с гримасой отвращения сказал он и вновь наполнил кружку.
Марьян легла на краешек постели и горько заплакала — совсем не того ожидала она.
Проснулась Марьян от того, что ее резко и грубо перевернули на спину и жадная рука, разрывая ткань ее ритуального платья, стала шарить по груди.
Мерзкий отвратительный запах винного перегара мгновенно вызвал в ней позывы к рвоте. Марьян безумно испугалась и закричала — она ничего не понимала, ей было жутко и дико.
— Ты еще кричишь, дрянь! — услышала она голос избравшего ее в спутницы мужчины.
Грязная рука зажала ей рот, в то время как вторая его ладонь со всей силы сжала молодую девичью грудь.
Было очень страшно.
Она вырывалась, извивалась, но он навалился на нее всем телом, распластал на кровати, разорвал одежды…
Вдруг с оглушающей, обжигающей болью что-то чужое, гнусное разорвало ей внутренности, заставив на секунды забыть ее кто она, что она, где она.
Вековые дремлющие инстинкты самосохранения проснулись в благородной принцессе.
Марьян рванулась из последних сил, высвободилась от зажавшей рот ладони и впилась молодыми крепкими зубами в плечо насильника. Она сжимала зубы, думая лишь об одном — чтобы прекратилась эта непереносимая боль, чтобы чуждое, гнусное ушло из нее…
Мужчина от неожиданности и резкой боли закричал и рванулся.
Зубы девушки были сжаты столь плотно, что вырвали кусок плоти вместе с обрывком пропотелой полотняной рубахи.
Он, прижимая правой рукой кровоточащую рану на плече, подскочил к столу и схватил широкий нож для резки вяленого мяса и хлеба.
— Дрянь! Гадина! Обезьяна! — кричал он. — Я сделаю тебя еще уродливей, ведьма!
Марьян вскочила с ногами на кровать, прижавшись спиной к холодной каменной стене и лохмотьями платья прикрывала свое надруганное естество.
— Не-ет!»— кричала она.
Но кроме насильника ее никто не слышал. Они были одни. И вдруг Марьян подумала, что он сейчас убьет ее и что ей не хочется погибать, она счастлива здесь, в Храме Зверя, и она еще может принести кому-нибудь пользу, она еще молода!!!
Вне себя от боли и неудачи, распаленный вином и непреодолимой похотью, мужчина схватил ее за руку и грубо сбросил на пол. Он ударил ногой, попав девушке в левую грудь.
Она попыталась подняться, он схватил ее железной хваткой за черные кудрявые волосы и отшвырнул на постель.
В мерцании светильников его искаженное лицо показалось ей гадостнее самых отвратительных злых духов — мименгви. И еще краем сознания она с ужасом поняла, что сама сейчас превратится в мименгви, ибо ими становились души убитых людей и самыми злыми из мименгви были торёнсины — духи убитых незамужних девушек.
Она не желала быть злым духом, ведь она так любит людей! За что?!
— За что?! — истошно завизжала она.
Но вряд ли он слышал ее слова — он рычал ругательства, которые невозможно было разобрать: сплошной звериный рев.
Он уселся на нее верхом, коленом зажав ее левую руку и придерживая правую за запястье. В тусклом сиянии стенного светильника блеснул нож.
Острая боль пронеслась по чистой, не обезображенной половине лица и в глазах полыхнул ослепительный свет.
Он с извращенным наслаждением рассекал ей кожу быстрыми нервными взмахами руки — он ее пока не хотел убивать, он наслаждался своей силой и властью над беспомощной жертвой.
Когда от непереносимой боли она перестала биться, он отрезал (рука дрожала поэтому не смог одним движением отсечь, а кромсал по живому) ее правую грудь, и затолкал нежную окровавленную плоть в раскрытый девичий рот.
Потом вновь овладел ею.
Марьян не потеряла сознания — боль оглушила, обездвижела ее, но она все понимала. Она понимала, что когда он насытится, он убьет ее. Она молилась — молилась милостивому Хвануну, верховному небесному владыке своего народа, молилась всем добрым духам, оберегающим ее царственный род — но они были далеко, очень далеко, там где рождается солнце. И тогда она взмолилась к силам космическим, которые, как считали жрицы, покровительствуют Храму. Где же вы, почему позволяете надругательство над верной служительницей вашей?! Пусть еще молода, пусть не принесла еще пользы… Но ведь как хочется жить!
Он не прекращал рычать ругательства — все, какие только приходили на ум, не вникая в смысл — и правой рукой заталкивал ей в рот ужасный кляп. Вид окровавленной жертвы невероятно восхищал его, возбуждал, пробуждал дотоле неведомые чувства потрясающей глубины, ему хотелось взять ее много раз, в промежутках разрывая зубами молодое упругое тело, измазаться всему в ее крови…
Он обезумел.
Ни Марьян, ни тем более ее насильник, не замечали — просто не обращали внимания — что стены помещения сотрясает едва заметная, но все нарастающая дрожь, что свет становится ярче и ярче и исходит не от слабых светильников, а просачивается из стен…
Наконец он прервал свое безумное движение — в комнате было светло, как солнечным днем — и непонимающе оглянулся.
Раздался глухой рык и треск.
Марьян обессиленно — над ее кровоточащей грудью был занесен широкий острый нож — скосила глаза в сторону шума. Ей было почти все равно, она уже считала себя мертвой.
Из стены, разломав стол, к ним надвигалась ужасная голова Зверя. Такая ж, как та, в пасть которой они вошли, только много меньше — на длинной, словно змеиной шее из того же серо-коричневого камня, что и стены комнаты. Только в отличие от большой головы зверя у этой были зубы — острые, слегка изогнутые клыки.
Мужчина от ужаса закричал. Пораженный злобой, страхом и окатившим чувством бессилья он вонзил нож, что держал занесенным, в тело жертвы.
По счастью рука его дрогнула, и нож скользнул по ребрам Марьян, не задев исстрадавшегося девичьего сердца.
Чудовищная голова Зверя настигла разбойника (как ни убегал злодей, как не уворачивался, но спрятаться было негде) и пожрала его. Сцена эта длилась долго — Марьян смотрела равнодушно, не в силах пошевелиться. Она смогла только вытолкнуть языком изо рта свою собственную плоть.
Свершив возмездие, звериная голова вновь втянулась в стену и выход из утробы Зверя-большого открылся. На пороге стояли взволнованные маджера, Елефеда и другие женщины.
И тогда Марьян — только тогда! — погрузилась в глубокий обморок.
Она долго болела, почти год пролежала в постели. Некоторые раны были опасны и она потеряла много крови.
Но молодой организм оправился. Правда, левая рука отсохла и безжизненно висела вдоль тела. Спину еще больше изогнуло из-за ранений, на чистой от фиолетового пятна половине лица, украв последние остатки былой красоты, теперь красовались два жутких багровых шрама и несколько мелких.
После происшедшего ей было труднее оправиться морально — в какой-то момент той жуткой ночи она посчитала себя мертвой, ей стало все равно. И когда Марьян очнулась в окружении добрых знакомых лиц то не поняла, почему она до сих пор жива и зачем.
С ней постоянно по просьбе маджеры сидела одна из жриц. И все время говорила:
Верховная жрица велела рассказывать Марьян все подряд — лишь бы как-то пробудить у несчастной интерес к жизни.
Марьян слушала с широко раскрытыми пустыми глазами, на задаваемые вопросы односложно отвечала.
Женщины, будучи один на один с Марьян, рассказывали о своих первых посещениях внутренности каменного Зверя, о своих переживаниях, волнениях, сомнениях.
Рассказывали о давнем прошлом и о болячках настоящего, рассказывали страшные и смешные истории: настоящие и придуманные, волшебные и скабрезные.
Марьян лежало недвижно, равнодушно, никак не реагируя на рассказы, и женщины быстро переставали обращать на нее внимания, рассказывали сами себе — говорили о самом сокровенном, о чем никогда никому не рассказывают. Марьян лежала, уставившись в никуда, но она понимала каждое произнесенное слово. Ей просто все было безразлично. Она умерла.
Тогда маджера разыскала в хранилище книги, бывшие в сундуках, принесенных диковинным смерчем вместе с Марьян, и жрицы во время дежурств у ее постели стали читать легенды и предания родины Марьян: про героя Хвануна; про духа ветра Ильмунгвана Парамуна; про Арен, супругу Пак Хёкоссе, родившуюся из левого бока петушиного дракона с клювом вместо губ, который отпал после омовения в священных морских водах; жестокую легенду про брата и сестру великанов, живших с матерью у горы Амисан, как однажды они поспорили кто сильнее и выносливее и проигравший платил жизнью: брат в каменных башмаках должен был пробежать четыреста ли до столицы и обратно, а сестра построить стену вокруг горы, и когда стена была почти готова, оставались лишь ворота, мать позвала дочь поужинать и пока сестра ужинала вернулся брат — он решил, что он победил, отрубил сестре голову, когда же мать сказала, что это она отвлекла дочь, то брат не желая жить бесчестно, вонзил меч в грудь.
Как-то раз Елефеда пересказывала своими словами прочитанную грустную историю девушки Аран, которую хотели изнасиловать и которая сама отсекла себе оскверненные груди, а насильник убил ее и бросил труп в тростники, а ее неуспокоенный дух убил начальника уезда, и убивал каждого приезжающего из столицы на его место, пока не нашелся молодой человек, не убоявшийся страшного духа: он нашел в тростниках тело покойной и влюбился в бездыханную девушку и силой любви оживил ее — дух вселился в тело и они жили счастливо, а насильника нашли и казнили…
— Так и ты, Марьян, еще дождешься своего» молодого человека «… — закончила сказание Елефеда, заметив вдруг в глазах Марьян признаки любопытства.
Марьян знала эту легенду — Аран не нашла успокоения, она превратилась в мименгви и ее именем пугали юных девушек.
Но, как ни странно, после этой легенды у нее вновь пробудился интерес к жизни.
На следующий день, хотя еще было тяжело, она встала с постели и отправилась, придерживаемая Елефедой, в библиотеку.
У нее вдруг оказалось много подруг — почти все жрицы.
В Храме Каменного Зверя впервые произошел столь страшный случай и Марьян все жалели. В то же время это событие как бы соединило жриц. Они почувствовали, что служат не только людям, желающим знать будущее, но и могущественной силе, которая проснулась и больше никогда — наверняка никогда! — не даст никого из своих служительниц в обиду.
Красивые женщины всегда соперничают и не доверяют друг другу до конца. Другое дело — Марьян. К тому же если один раз уже была с ней откровенной, то чего юлить в другой раз?
Некоторые жрицы время от времени вызывали в душах посетителей страстную любовь и те желали соединиться с ними — это не возбранялось, особенно если в предсказании появлялся мало-мальский намек. В таком случае маджера выдавала богатое приданое и обитательницы Храма Зверя торжественно прощались с бывшей жрицей.
И хотя на жизнь в Храме пожаловаться было трудно, многие женщины мечтали влюбить в себя знатного рыцаря, выйти замуж и воспитывать детей.
Своими мечтами они делились с Марьян — больше ни с кем на эту тему поговорить они не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49