Ведь именно сюда тот человек — точнее мальчишка — которого он убил, должен был привести свою невесту.
С тех пор минуло двадцать лет и вот он, Димитриос Каструни, снова вернулся на остров, откуда вынужден был когда-то бежать, спасая свою жизнь. Вернулся, чтобы повидаться с отцом, с сестрами, чтобы снова увидеть места, где он рос как будто в каком-то совершенно другом веке. А вернувшись, вдруг лицом к лицу столкнулся со зловещей неожиданностью — с человеком, утверждающим, что они были знакомы в Израиле.
Яркие огни «Казино Янни» исчезли далеко позади. Мимо пронеслись одна или две направляющиеся в Ларнаку машины. А в остальном дорога была практически пуста, что его вполне устраивало. Еще миля и он на месте.
Хумени…
Джордж Хумени.
Этот незнакомец — человек, снявший виллу его отца — с ним ведь трое слуг, не так ли? Тот, другой Джордж, для исполнения необходимой ему работы в свое время тоже нанял троих. А за эти годы… разве у Каструни не возникало подозрений? Разве не казалось ему время от времени, что кто-то, или ЧТО-ТО, следит за ним, следует за ним по пятам, дышит ему в затылок так, что он постоянно был вынужден менять документы, заметать следы и переезжать с места на место?
Конечно, вполне возможно, у него развилась мания преследования — некий психоз страха. Он имел основания предполагать, что у этого психоза — боязни быть выслеженным, пойманным и преданным справедливому суду — есть название.
Это было не просто комплексом преследуемого, а в какой-то мере и чувством вины. Ведь как бы то ни было, он действительно УБИЛ человека, но страшился ли он возмездия за содеянное или здесь примешивалось что-то еще? Во всяком случае, ему казалось, что все крупные нацистские преступники наверное испытывают такой же страх — до того самого дня, когда их НАКОНЕЦ обнаруживают. Подобное же чувство испытывает и он сам. Может, все дело в этом.. ? Или с той ночи в развалинах древнего Хоразина кто-то действительно идет по его следам?
А что если этот кто-то и Джордж Хумени — одно и то же лицо? И что если Хумени к тому же является тем… одним словом, кое-кем?
— Не может быть! — громко выкрикнул Каструни. — Не может быть! — И снова где-то в далеком уголке его сознания тихий внутренний голос с сомнением спросил:
— Или все-таки может?
В одном месте дорога немного удалялась от моря и там, посреди огороженной забором сада где росли гранаты и оливы стояла вилла. От дороги к ней вела грунтовая дорожка, которая примерно через сотню ярдов сменялась посыпанным гравием проездом, ведущим через сад прямо к входным дверям. Вилла была довольно современной — или, во всяком случае, до сих пор довольно модной — архитектуры: она представляла собой довольно невысокое и просторное бунгало, очень чистенькое и привлекательное.
Заметив виллу с дороги, Каструни притормозил и, опустив стекло, принялся вглядываться в темноту. Теперь машина едва ползла. Со стороны моря доносился низкий, едва слышный шорох, как будто какой-то спящий великан, положив голову на мягкую подушку пляжа, тихо посапывал во сне. Слышны были только цикады и шорох волн, больше ничего. А на вилле горел свет.
Тут Каструни заметил огоньки движущейся навстречу ему со стороны Дхекелии машины. Он немного прибавил скорость и, когда другая машина проносилась мимо, отвернулся в сторону, продолжая наблюдать за ней в зеркало заднего вида. Вскоре зажглись красные тормозные огни и машина свернула на дорожку, ведущую к вилле. Он так и не разглядел сколько человек было во встречной машине и справедливо предположил, что они тоже его вряд ли разглядели. Возможно, в ней был один или несколько слуг Хумени.
Менее чем в сотне ярдов от того места, где он находился, почти у самой дороги раньше была небольшая рощица средиземноморских сосен. И если только их не вырубили…
Роща оказалась на месте.
Каструни поставил машину под деревьями и по пляжу вернулся к вилле.
Он буквально наизусть знал каждый дюйм этой полоски берега и чуть ли не каждый отполированный волнами камешек на нем казался ему родным. Здесь практически ничего не изменилось. Но, когда он уже подходил к дому, с шоссе на подъездную дорожку свернула вторая машина. Ему даже пришлось пригнуться, чтобы не попасть в яркий свет ее фар, прорезавший ночную тьму над его головой. Может быть этот Хумени сегодня устраивает какую-то вечеринку или что-нибудь в этом роде? Но если так, то дом подозрительно тих. Ничего, скоро он все узнает точно. И выяснит наконец, что из себя представляет этот самый Хумени.
Вилла представляла собой достаточно уникальное для острова — по крайней мере для греческого сектора — сооружение хотя бы благодаря своей крыше. Отец Димитриоса был родом с
Родоса и пожелал, чтобы в новом доме потолки и крыша были устроены так же как на его родном острове. В то же время он понимал, что зимние дожди на побережье в районе Ларнаки — зачастую не менее яростные чем муссонные ливни — требуют крыши куда прочнее крыш деревенских домов в его краях.
Поэтому ее сделали двойной: над плоской типично родосской крышей из толстых шпунтованных сосновых досок была сооружена вторая, чуть наклонная бетонная крыша на мощных балках. Сверху бетон был залит битумом и засыпан белым гравием. Сосновые же доски внутренней крыши были покрыты лаком и их поддерживали резные балки, столь любимые отцом с детства. Вилла прекрасно выдерживала любую непогоду, в жару в ней всегда царила прохлада, а зимой было тепло. А между бетонной и деревянной крышами имелось пространство, где вполне мог поместиться человек. По крайней мере подросток. Насколько помнил Каструни, в детстве это пространство не казалось ему слишком уж тесным, хотя сейчас он и стал гораздо более массивным. И конечно же, гораздо более тяжелым…
У выходящей к морю ограды — из закрепленной на металлических столбах проволочной сетки, к тому же служившей опорой для густых тянущихся до самого дома виноградных лоз — Каструни снял пиджак, свернул его и положил в укромное место. На нем был черная рубашка, совершенно сливавшаяся с темной массой виноградных листьев. Он ухватился за толстые, увешанные синеватыми гроздьями почти спелых ягод плети и, подпрыгнув, приземлился по ту сторону забора.
Только оказавшись в саду он снова вспомнил о цикадах. Или, скорее, только там он заметил, что они молчат: в саду было тихо, как в гробнице. Каструни даже передернуло. По крайней мере в большинстве гробниц.
Он с усилием заставил себя вернуться мыслями к действительности: цикады были молчаливы как ночь, их словно кто-то выключил, одним движением руки повернув универсальный выключатель. Даже плеска моря не было слышно — шорох волн, набегающих на галечный пляж внезапно затих.
Каструни затаил дыхание и стал прислушиваться. Ему вдруг показалось, будто окружающая его ночь тоже притаилась и чего-то ждет.
Это продолжалось буквально мгновение — он вдруг услышал, как к парадному входу виллы подъезжает третья машина. Урчание ее двигателя словно распахнуло дверь тишины и позволило стрекоту цикад и плеску волн снова появиться на пороге действительности. Каструни услышал как выключили мотор, как открылись, а потом захлопнулись сначала одна, затем другая дверцы и страшно обрадовался тому, что звуки наконец вернулись. Но, даже несмотря на это, он на всякий случай покрутил в ушах мизинцами и потряс головой. Все равно море вроде бы звучало как-то не так, да и в песне цикад теперь слышались какие-то новые застенчивые нотки.
Он быстро прокрался через сад и оказался у самой стены. В окнах на этой, выходящей к морю, стороне дома света не было, но он все равно старался стоять так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне серебрящейся поверхности воды, в свете луны или звезд. Вверху он видел темный нависающий над ним скат бетонной крыши, частично заслоняющей собой Млечный Путь, а совсем рядом — неровный край стены из шлакоблоков, раньше обычно служивший ему лестницей, ведущей к пространству между внутренней и наружной крышами. Он осторожно и бесшумно полез вверх. От капризов непогоды узкий чердак был защищен тянущейся вдоль всего периметра здания своего рода загородкой из лакированной фанеры, но Каструни знал и то, в каком месте один из кусков фанеры висел на петлях с тем, чтобы его можно было приподнять, пролезть внутрь и обследовать внутреннюю крышу. Взобравшись по стене, он, держась одной рукой за крышу, другой начал наощупь искать дверцу. Наконец, найдя то, что искал, он открыл ее, услышав как пугающе заскрипели много лет не смазываемые петли, и протиснулся внутрь. Прикрыв за собой дверцу, он понял, что очутился в практически полной темноте.
Пространство между крышами было таким тесным, что Каструни едва мог передвигаться ползком, да и то спиной терся о бетонную поверхность внешней крыши. К лицу то и дело липла паутина, а пыль вызывала непреодолимое желание чихнуть. Оказавшись в пространстве между крышами, он несколько мгновений полежал неподвижно, стараясь понять, не привлек ли чьего-либо внимания скрип петель, а заодно и раздумывая, что делать дальше.
Оказалось, что темнота не такая уж полная. Через щели между неплотно пригнанными листами фанеры внутрь просачивался свет звезд, а далеко впереди через оставшиеся от выпавших сучков отверстия в досках снизу из комнат пробивался свет. Он отлично знал эти дырочки: ведь это он сам, когда дом был еще новеньким с иголочки, проковырял их, выдавив пальцами сучки! Впрочем, он так и расчитывал, что их никто не станет заделывать, поскольку сейчас через низ он мог подглядывать за Хумени.
Снизу, из передней части дома, до Каструни доносились негромкие голоса. Правда слов он разобрать не мог. Тогда он стал на четвереньках пробираться к виднеющимся вдалеке лучикам света — и тут же в полумраке за что-то зацепился. Его правый локоть задел какой-то невидимый предмет и тот с шумом покатился по доскам. Каструни тут же замер, затаил дыхание, больше всего на свете желая, чтобы и его сердце перестало так дико биться, и стал прислушиваться…
Голоса затихли. Он ничего не слышал и все же у него было чувство, что там, внизу, какая-то большая собака вдруг настороженно подняла уши. А в следующий момент послышался чей-то голос:
— Где-то снаружи, что ли? Может, за домом? Проверьте. Свидетели мне не нужны!
Этот голос: не было ли в нем чего-то знакомого Каструни? Он был низким, невнятным и в то же время вязко-текучим как патока. Судя по выговору, это не был ни голос грека, ни армянина, а скорее голос какого-то иракца. Ноздри Каструни тут же непроизвольно начали раздуваться, а сам он похолодел, почувствовав, что обладатель голоса ему знаком.
Димитриос лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к крадущимся торопливым шагам и щелканью выключателей, заливших помещения под ним ослепительным светом. Сначала он заметил лучики света, пробивающиеся сквозь неплотно пригнанные сосновые доски, затем — более тонкие лучики, пробившиеся сквозь окружающую его тьму сквозь отверстия от гвоздей и другие мелкие дырочки. Затем он услышал как распахнулась входная дверь и мгновение спустя приглушенные голоса послышались уже в саду — там, где каких-нибудь несколько минут назад прятался Каструни.
Он внимательно слушал:
— Может сходить на пляж? (По голосу вроде бы американец.)
— Какого черта! При таких ярких звездах там светло как днем. Будь на пляже хоть котенок, мы и то сразу заметили бы его прямо отсюда. А если там кто-нибудь и был, так давно уже смылся. Да и следов скорее всего не осталось: пляж-то галечный. (Это, скорее всего, тоже американец, но, в то время как первый говорил с опаской, этот второй голос казался немного насмешливым. Этаким голосом человека, полностью уверенного в себе.)
— А может проверить ту рощицу между дорогой и пляжем? — снова послышался опасливый голос. Каструни скрипнул зубами: именно там он оставил машину.
— Проверяй, коли не лень, — презрительно фыркнул второй. — По-моему, напрасно ты дергаешься. Давай лучше так: ты обойдешь дом с этой стороны, а я — с той. Встречаемся у главного входа. Если в саду никого не окажется — ну и ладно. Лично я никуда идти не собираюсь. Мне гораздо больше хочется узнать, что наш Джорджи собирается делать с этими бабами!
Первый голос предостерегающе заметил:
— Ишь ты какой! Ну, попробуй, только смотри — услышит он что ты тут болтаешь — яйца тебе оторвет!
— Кое-кто уже пробовал, — проворчал второй.
— Парень, вместо которого тебя взяли, любил повторять то же самое. А ведь так до сих пор и не известно, куда он делся…
В ночи снова послышались негромкие шаги — эти двое явно обходили дом с разных сторон. Каструни по-прежнему лежал неподвижно, надеясь лишь что ногу внезапно не сведет судорога и удивляясь на что это такое он наткнулся в темноте. Когда до него снова донеслись голоса — маслянистый иракский и еще один — отточенный английский — он протянул руку и стал шарить вокруг, пытаясь нащупать штуку, которую задел в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
С тех пор минуло двадцать лет и вот он, Димитриос Каструни, снова вернулся на остров, откуда вынужден был когда-то бежать, спасая свою жизнь. Вернулся, чтобы повидаться с отцом, с сестрами, чтобы снова увидеть места, где он рос как будто в каком-то совершенно другом веке. А вернувшись, вдруг лицом к лицу столкнулся со зловещей неожиданностью — с человеком, утверждающим, что они были знакомы в Израиле.
Яркие огни «Казино Янни» исчезли далеко позади. Мимо пронеслись одна или две направляющиеся в Ларнаку машины. А в остальном дорога была практически пуста, что его вполне устраивало. Еще миля и он на месте.
Хумени…
Джордж Хумени.
Этот незнакомец — человек, снявший виллу его отца — с ним ведь трое слуг, не так ли? Тот, другой Джордж, для исполнения необходимой ему работы в свое время тоже нанял троих. А за эти годы… разве у Каструни не возникало подозрений? Разве не казалось ему время от времени, что кто-то, или ЧТО-ТО, следит за ним, следует за ним по пятам, дышит ему в затылок так, что он постоянно был вынужден менять документы, заметать следы и переезжать с места на место?
Конечно, вполне возможно, у него развилась мания преследования — некий психоз страха. Он имел основания предполагать, что у этого психоза — боязни быть выслеженным, пойманным и преданным справедливому суду — есть название.
Это было не просто комплексом преследуемого, а в какой-то мере и чувством вины. Ведь как бы то ни было, он действительно УБИЛ человека, но страшился ли он возмездия за содеянное или здесь примешивалось что-то еще? Во всяком случае, ему казалось, что все крупные нацистские преступники наверное испытывают такой же страх — до того самого дня, когда их НАКОНЕЦ обнаруживают. Подобное же чувство испытывает и он сам. Может, все дело в этом.. ? Или с той ночи в развалинах древнего Хоразина кто-то действительно идет по его следам?
А что если этот кто-то и Джордж Хумени — одно и то же лицо? И что если Хумени к тому же является тем… одним словом, кое-кем?
— Не может быть! — громко выкрикнул Каструни. — Не может быть! — И снова где-то в далеком уголке его сознания тихий внутренний голос с сомнением спросил:
— Или все-таки может?
В одном месте дорога немного удалялась от моря и там, посреди огороженной забором сада где росли гранаты и оливы стояла вилла. От дороги к ней вела грунтовая дорожка, которая примерно через сотню ярдов сменялась посыпанным гравием проездом, ведущим через сад прямо к входным дверям. Вилла была довольно современной — или, во всяком случае, до сих пор довольно модной — архитектуры: она представляла собой довольно невысокое и просторное бунгало, очень чистенькое и привлекательное.
Заметив виллу с дороги, Каструни притормозил и, опустив стекло, принялся вглядываться в темноту. Теперь машина едва ползла. Со стороны моря доносился низкий, едва слышный шорох, как будто какой-то спящий великан, положив голову на мягкую подушку пляжа, тихо посапывал во сне. Слышны были только цикады и шорох волн, больше ничего. А на вилле горел свет.
Тут Каструни заметил огоньки движущейся навстречу ему со стороны Дхекелии машины. Он немного прибавил скорость и, когда другая машина проносилась мимо, отвернулся в сторону, продолжая наблюдать за ней в зеркало заднего вида. Вскоре зажглись красные тормозные огни и машина свернула на дорожку, ведущую к вилле. Он так и не разглядел сколько человек было во встречной машине и справедливо предположил, что они тоже его вряд ли разглядели. Возможно, в ней был один или несколько слуг Хумени.
Менее чем в сотне ярдов от того места, где он находился, почти у самой дороги раньше была небольшая рощица средиземноморских сосен. И если только их не вырубили…
Роща оказалась на месте.
Каструни поставил машину под деревьями и по пляжу вернулся к вилле.
Он буквально наизусть знал каждый дюйм этой полоски берега и чуть ли не каждый отполированный волнами камешек на нем казался ему родным. Здесь практически ничего не изменилось. Но, когда он уже подходил к дому, с шоссе на подъездную дорожку свернула вторая машина. Ему даже пришлось пригнуться, чтобы не попасть в яркий свет ее фар, прорезавший ночную тьму над его головой. Может быть этот Хумени сегодня устраивает какую-то вечеринку или что-нибудь в этом роде? Но если так, то дом подозрительно тих. Ничего, скоро он все узнает точно. И выяснит наконец, что из себя представляет этот самый Хумени.
Вилла представляла собой достаточно уникальное для острова — по крайней мере для греческого сектора — сооружение хотя бы благодаря своей крыше. Отец Димитриоса был родом с
Родоса и пожелал, чтобы в новом доме потолки и крыша были устроены так же как на его родном острове. В то же время он понимал, что зимние дожди на побережье в районе Ларнаки — зачастую не менее яростные чем муссонные ливни — требуют крыши куда прочнее крыш деревенских домов в его краях.
Поэтому ее сделали двойной: над плоской типично родосской крышей из толстых шпунтованных сосновых досок была сооружена вторая, чуть наклонная бетонная крыша на мощных балках. Сверху бетон был залит битумом и засыпан белым гравием. Сосновые же доски внутренней крыши были покрыты лаком и их поддерживали резные балки, столь любимые отцом с детства. Вилла прекрасно выдерживала любую непогоду, в жару в ней всегда царила прохлада, а зимой было тепло. А между бетонной и деревянной крышами имелось пространство, где вполне мог поместиться человек. По крайней мере подросток. Насколько помнил Каструни, в детстве это пространство не казалось ему слишком уж тесным, хотя сейчас он и стал гораздо более массивным. И конечно же, гораздо более тяжелым…
У выходящей к морю ограды — из закрепленной на металлических столбах проволочной сетки, к тому же служившей опорой для густых тянущихся до самого дома виноградных лоз — Каструни снял пиджак, свернул его и положил в укромное место. На нем был черная рубашка, совершенно сливавшаяся с темной массой виноградных листьев. Он ухватился за толстые, увешанные синеватыми гроздьями почти спелых ягод плети и, подпрыгнув, приземлился по ту сторону забора.
Только оказавшись в саду он снова вспомнил о цикадах. Или, скорее, только там он заметил, что они молчат: в саду было тихо, как в гробнице. Каструни даже передернуло. По крайней мере в большинстве гробниц.
Он с усилием заставил себя вернуться мыслями к действительности: цикады были молчаливы как ночь, их словно кто-то выключил, одним движением руки повернув универсальный выключатель. Даже плеска моря не было слышно — шорох волн, набегающих на галечный пляж внезапно затих.
Каструни затаил дыхание и стал прислушиваться. Ему вдруг показалось, будто окружающая его ночь тоже притаилась и чего-то ждет.
Это продолжалось буквально мгновение — он вдруг услышал, как к парадному входу виллы подъезжает третья машина. Урчание ее двигателя словно распахнуло дверь тишины и позволило стрекоту цикад и плеску волн снова появиться на пороге действительности. Каструни услышал как выключили мотор, как открылись, а потом захлопнулись сначала одна, затем другая дверцы и страшно обрадовался тому, что звуки наконец вернулись. Но, даже несмотря на это, он на всякий случай покрутил в ушах мизинцами и потряс головой. Все равно море вроде бы звучало как-то не так, да и в песне цикад теперь слышались какие-то новые застенчивые нотки.
Он быстро прокрался через сад и оказался у самой стены. В окнах на этой, выходящей к морю, стороне дома света не было, но он все равно старался стоять так, чтобы его силуэт не был заметен на фоне серебрящейся поверхности воды, в свете луны или звезд. Вверху он видел темный нависающий над ним скат бетонной крыши, частично заслоняющей собой Млечный Путь, а совсем рядом — неровный край стены из шлакоблоков, раньше обычно служивший ему лестницей, ведущей к пространству между внутренней и наружной крышами. Он осторожно и бесшумно полез вверх. От капризов непогоды узкий чердак был защищен тянущейся вдоль всего периметра здания своего рода загородкой из лакированной фанеры, но Каструни знал и то, в каком месте один из кусков фанеры висел на петлях с тем, чтобы его можно было приподнять, пролезть внутрь и обследовать внутреннюю крышу. Взобравшись по стене, он, держась одной рукой за крышу, другой начал наощупь искать дверцу. Наконец, найдя то, что искал, он открыл ее, услышав как пугающе заскрипели много лет не смазываемые петли, и протиснулся внутрь. Прикрыв за собой дверцу, он понял, что очутился в практически полной темноте.
Пространство между крышами было таким тесным, что Каструни едва мог передвигаться ползком, да и то спиной терся о бетонную поверхность внешней крыши. К лицу то и дело липла паутина, а пыль вызывала непреодолимое желание чихнуть. Оказавшись в пространстве между крышами, он несколько мгновений полежал неподвижно, стараясь понять, не привлек ли чьего-либо внимания скрип петель, а заодно и раздумывая, что делать дальше.
Оказалось, что темнота не такая уж полная. Через щели между неплотно пригнанными листами фанеры внутрь просачивался свет звезд, а далеко впереди через оставшиеся от выпавших сучков отверстия в досках снизу из комнат пробивался свет. Он отлично знал эти дырочки: ведь это он сам, когда дом был еще новеньким с иголочки, проковырял их, выдавив пальцами сучки! Впрочем, он так и расчитывал, что их никто не станет заделывать, поскольку сейчас через низ он мог подглядывать за Хумени.
Снизу, из передней части дома, до Каструни доносились негромкие голоса. Правда слов он разобрать не мог. Тогда он стал на четвереньках пробираться к виднеющимся вдалеке лучикам света — и тут же в полумраке за что-то зацепился. Его правый локоть задел какой-то невидимый предмет и тот с шумом покатился по доскам. Каструни тут же замер, затаил дыхание, больше всего на свете желая, чтобы и его сердце перестало так дико биться, и стал прислушиваться…
Голоса затихли. Он ничего не слышал и все же у него было чувство, что там, внизу, какая-то большая собака вдруг настороженно подняла уши. А в следующий момент послышался чей-то голос:
— Где-то снаружи, что ли? Может, за домом? Проверьте. Свидетели мне не нужны!
Этот голос: не было ли в нем чего-то знакомого Каструни? Он был низким, невнятным и в то же время вязко-текучим как патока. Судя по выговору, это не был ни голос грека, ни армянина, а скорее голос какого-то иракца. Ноздри Каструни тут же непроизвольно начали раздуваться, а сам он похолодел, почувствовав, что обладатель голоса ему знаком.
Димитриос лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к крадущимся торопливым шагам и щелканью выключателей, заливших помещения под ним ослепительным светом. Сначала он заметил лучики света, пробивающиеся сквозь неплотно пригнанные сосновые доски, затем — более тонкие лучики, пробившиеся сквозь окружающую его тьму сквозь отверстия от гвоздей и другие мелкие дырочки. Затем он услышал как распахнулась входная дверь и мгновение спустя приглушенные голоса послышались уже в саду — там, где каких-нибудь несколько минут назад прятался Каструни.
Он внимательно слушал:
— Может сходить на пляж? (По голосу вроде бы американец.)
— Какого черта! При таких ярких звездах там светло как днем. Будь на пляже хоть котенок, мы и то сразу заметили бы его прямо отсюда. А если там кто-нибудь и был, так давно уже смылся. Да и следов скорее всего не осталось: пляж-то галечный. (Это, скорее всего, тоже американец, но, в то время как первый говорил с опаской, этот второй голос казался немного насмешливым. Этаким голосом человека, полностью уверенного в себе.)
— А может проверить ту рощицу между дорогой и пляжем? — снова послышался опасливый голос. Каструни скрипнул зубами: именно там он оставил машину.
— Проверяй, коли не лень, — презрительно фыркнул второй. — По-моему, напрасно ты дергаешься. Давай лучше так: ты обойдешь дом с этой стороны, а я — с той. Встречаемся у главного входа. Если в саду никого не окажется — ну и ладно. Лично я никуда идти не собираюсь. Мне гораздо больше хочется узнать, что наш Джорджи собирается делать с этими бабами!
Первый голос предостерегающе заметил:
— Ишь ты какой! Ну, попробуй, только смотри — услышит он что ты тут болтаешь — яйца тебе оторвет!
— Кое-кто уже пробовал, — проворчал второй.
— Парень, вместо которого тебя взяли, любил повторять то же самое. А ведь так до сих пор и не известно, куда он делся…
В ночи снова послышались негромкие шаги — эти двое явно обходили дом с разных сторон. Каструни по-прежнему лежал неподвижно, надеясь лишь что ногу внезапно не сведет судорога и удивляясь на что это такое он наткнулся в темноте. Когда до него снова донеслись голоса — маслянистый иракский и еще один — отточенный английский — он протянул руку и стал шарить вокруг, пытаясь нащупать штуку, которую задел в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46