Он отбросил одеяло, встал и начал расхаживать между дверью и окном. Не в первый раз он мучился бессонницей в камере, но ведь сейчас он свободен! Настолько свободен, насколько это теперь возможно, и до чего же свобода восхитительна!
Так почему же Роберт сам намеренно себя заточил?
Эйден снова сидел на том же камне с книгой на коленях. На этот раз, услышав полуденный звон колокола, он отложил книгу и стал ждать. Сначала Роберт не обращал на него внимания, заканчивая начатую работу. Потом он посмотрел в сторону Эйдена, подошел к нему, но не сел.
— Почему вы назвали меня смелым человеком? — без всякого вступления спросил Эйден.
— Может быть, вам понравится больше, чем я назову вас глупым человеком?
— Я задал вам вопрос не для того, чтобы услышать что-то, что мне понравится. — Эйден постарался сдержаться: ему необходимо было сохранять спокойствие.
— Вы сказали мне, кто вы такой, не будучи уверенным, что я не сообщу о вас кому-нибудь еще. Вы вели себя то ли смело, то ли глупо выбирайте сами.
— Вот как? Значит, вы говорили не о том, что я помешал вам снова войти в горящее здание?
— Нет, — прозвучал короткий равнодушный ответ. Эйдену захотелось ударить Роберта.
— Обречь себя на смерть грех. Роберт пожал плечами и сел на камень.
— Всего лишь еще один.
— А на вас уже так много грехов?
— Как и у каждого человека, разве не так?
— У кого-то больше, у кого-то меньше. Никто не может прожить совершенно безгрешную жизнь. Как бы силен человек ни был, всегда случаются моменты, когда плоть оказывается слаба. — Роберт медленно повернул голову и в упор посмотрел на Эйдена; тот почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом взгляд скользнул в сторону, и к священнику вернулась свобода. Прежде чем Роберт успел снова отвернуться, Эйден сказал: Такими нас создали боги, и нам надлежит смириться.
— Ах, боги… — пробормотал Роберт. — Конечно.
— Не хотите же вы сказать мне, что не верите в богов.
— Не вижу, как богов можно винить в том, что человек слаб.
— Их винить нельзя. Если человек слаб, то это его собственная вина, однако даже в слабости есть сила.
— Вот как? — сухо проговорил Роберт. Уж не смеется ли он над Эйденом?
— Каждая слабость рождает возможность проявить силу, если человек готов ею воспользоваться. Слабость следует обдумать, понять и сделать выводы. Если у меня слабость к грушам, но от них у меня болит живот, я научусь не есть много груш, верно?
— Не знаю.
— Я найду в себе силу побороть обжорство. Таким образом, я из слабости извлеку новую силу.
— Как все просто. — Эйден ожидал, что Роберт улыбнется, но лицо того осталось неподвижным. Поднявшись, чтобы вернуться к работе, Роберт добавил: — У меня всего одна слабость, епископ. Я считал себя сильным.
В субботу полагалось отдыхать, и работы на пожарище не велись. Эйден знал, что бесполезно искать Роберта в часовне, поэтому нашел укромное местечко под яблонями и расположился там, подстелив одеяло. Ему хотелось написать некоторым своим друзьям и родным, чтобы сообщить, что он находится на свободе и пребывает в добром здравии, но это, конечно, было невозможно. Эйден наслаждался покоем, царившим в саду, но тишина скоро была нарушена.
— Так как же вы примиряете человеческую слабость и веру в богов? — К Эйдену по-кошачьи неслышно подошел Роберт.
— Что?
— Зачем они создали нас слабыми? Для развлечения? — Сегодня в Роберте что-то переменилось. Только что? На Роберте была рубашка из грубого полотна и поношенная черная куртка. В руках он держал глиняный кувшин и две кружки. — Брат Дамиен думает, что вы захотите попробовать местное вино, хоть обитель Святого Германуса им и не славится. — Роберт уселся на траву и разлил по кружкам розовое вино, слегка пахнущее розами. — Вы не ответили на мой вопрос.
Эйден неожиданно почувствовал смущение. Голос Роберта стал совсем другим, как будто теперь диспут со священником вел не Мартин, а сам Роберт.
— Вы спрашиваете меня о том, почему нам была дарована свобода воли?
— Да, почему? Или человек слаб по собственной воле?
— Нет, — насупился Эйден. Придется хорошенько сосредоточиться, чтобы убедить Роберта: тот явно пришел уже к каким-то собственным выводам. — Я говорю, что человек слаб от природы. Если он хочет поддаться слабости, так и случится. Однако он обладает свободой выбора между добром и злом.
— То есть человек волен, выбирать, быть ли ему на стороне добра или зла?
— Конечно.
— Но что, если человек греховен от природы, но слишком слаб, чтобы преодолеть свою греховность? Куда лежит его путь? В объятия Бролеха?
— Не произносите этого имени даже в шутку. — В голосе Эйдена прозвучала сталь. — Не знаю, что вы совершили, Роберт, но вы не греховны от природы. Вы человек чести. Будь это не так, вы позволили бы мне броситься следом за вами в огонь.
— Человек чести? Я? — Роберт поднял брови, и Эйден впервые заметил проблеск усмешки в его глазах. Встав с земли, Роберт наклонился вперед. — Интересно! И как же вы пришли к такому заключению?
Эйден, словно в ответ на вызов, тоже поднялся.
— Не нужно говорить со мной таким тоном. — Не успели прозвучать эти слова, как Эйден пожалел о них, но было уже поздно.
— Неподходящий тон вот в чем дело! Я думал, мы с вами обсуждаем, почему вы решили, будто я человек чести. — Голос Роберта был веселым, почти игривым, но в нем звучали неприятные резкие нотки. — Вы ничего об этом не знаете. Вы ничего не знаете обо мне. Вы слышали разговоры, вы встречали моего отца, вы доверяете своему сердцу, но вы не знаете ровным счетом ничего. Вы видите перед собой оболочку, напоминающую вам о великом человеке, и потому заключаете, что я должен быть таким же, как мой отец. Это не так. Я никогда не был им и, уверяю вас, никогда не буду.
Эйден попытался подавить раздражение. Такое высокомерие в совсем еще молодом человеке! Такое…
— Не считайте меня идиотом, Роберт, — бросил он, наконец, потеряв терпение. — Я не основываю своих мнений только на том, что мне говорят другие люди, и я вовсе не сужу о вас по вашему отцу. Я вижу его в вас, вижу его в ваших поступках, и хоть я не встречался с вами при дворе, я знаю, что вам удалось совершить, пока вы были членом королевского совета. Мне известно, что вы снова и снова останавливали руку Селара, занесенную над нашей несчастной страной. Я видел, как вы не позволили заставить себя нарушить данную королю клятву. Редкий человек чести сумел бы проявить такую силу.
Роберт отступил на шаг и покачал головой:
— Человек чести, для начала, не дал бы такой клятвы. Человек чести не покинул бы свою гибнущую страну. Человек чести никогда не позволил бы своему дяде принять участие в бесплодном мятеже и уж наверняка отомстил бы за его смерть. Человек чести не стоял бы в стороне, когда его родину губит человек, когда-то называвший себя его другом, и не проглотил бы молча оскорбление, когда этот друг от него отвернулся. Человек чести не бросил бы вас гнить в темнице… — Голос Роберта оборвался, но он продолжал смотреть на Эйдена, и тот снова почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом Роберт отвернулся и сорвал веточку ближайшего куста.
Эйден дал Роберту время немного успокоиться, потом приблизился к нему и мягко спросил:
— Что вы совершили?
Роберт резко обернулся, и в голосе его снова прозвучала насмешка над собой.
— Я предал ее. Она мне доверяла. Я поклялся, что буду ее защищать, я считал себя сильным и все же предал ее. И все потому, что, как человек чести, не мог покинуть ее в те последние дни. — Когда Эйден не ответил ему сразу, Роберт продолжал: — Вы шокированы, епископ, не так ли? Или все еще думаете, что я человек чести? Вам следовало оставить меня в покое.
— Ну, хватит! — рявкнул Эйден. — Никогда еще не встречал я человека, так упорно цепляющегося за самообвинения! Вы считаете, будто совершили ошибку, сделали что-то неправильно! Но на самом-то деле вы ничего не совершили! Именно поэтому вы здесь. События пошли не так, как надо, и вы теперь прячетесь вместо того, чтобы противостоять им. Вы себя предали, Роберт Дуглас, никого больше. Неужели вам никогда не приходила мысль, что бездействие не лучший для вас путь? Нет, вы не отважились действовать, потому что боялись рискнуть своей драгоценной честью. Вместо этого вы скрылись здесь и попытались утопить себя…
— В жалости к себе? Как ново! Я жалею не себя, епископ, а тех бедняг, кому пришлось со мной столкнуться. — На лице Роберта промелькнула кривая улыбка. — Вам ведь не важно, что я совершил, верно? Что бы я ни сделал, ваш приговор был бы тем же самым. Как и все вокруг, вы решили, будто знаете обо мне достаточно, чтобы судить. Ну а если бы я признался вам, епископ, что я вор? — Роберт развел руками и отступил на шаг. — Что я — убийца?
— Ну, это Роберт наклонился к Эйдену и прошептал:
— Что я — колдун?
Эйден резко поднял голову, но прежде чем он успел сказать хоть слово, Роберт повернулся и двинулся прочь.
— Это привлекло ваше внимание, а, епископ? Вот я и говорю: не все вам известно.
Дамиену давно следовало бы быть в постели; вместо этого он оставался в часовне, каменный пол которой жадно высасывал из него последние крохи тепла. Немногим больше чем через час колокол начнет сзывать монахов ко всенощной, и Дамиен скорее всего, будет неприлично зевать во время службы. Однако уйти он не мог: епископ был в таком отчаянии…
Дамиен решил, что ему лучше держаться на расстоянии, и уселся недалеко от двери. Епископ молился перед алтарем, иногда опускаясь на колени, иногда просто молча, глядя на триум, а иногда в задумчивости меряя шагами проход.
Эйден заговорил, но слова его не были обращены к Дамиену; не были они и обычной молитвой. Отрывочные фразы, казалось, вообще не имели смысла. Дамиен почувствовал, что не может бесконечно сидеть в углу. Он поднялся и немного приблизился к МакКоули, хоть и не решился подойти совсем близко.
— Простите меня, святой отец, но скоро зазвонят ко всенощной.
МакКоули поднял голову, остановился и рассеянно потер лоб:
— Что? Всенощная? Неужели уже так поздно?
— Полночь миновала, святой отец.
— Полночь, говорите?
— Святой отец, не нужно ли вам чего-то? Могу я чем-нибудь помочь?
МакКоули пожал плечами:
— Хорошо бы исповедника… — Он тяжело опустился на скамью. — Действительно ли мне нужен исповедник? Как это он сказал… «Что, если человек греховен от природы? »
Дамиен просто стоял рядом, сложив руки перед собой.
— Как вы думаете, брат, возможно ли, чтобы человек был от рождения носителем зла? Не имея выбора? Конечно, такое возможно, но ведь мы бы заметили… Я хочу сказать, что был бы какой-то знак… Вор и убийца! Нет. Невозможно, чтобы в одной душе уживалось два человека. Как вы думаете? — МакКоули поднял на Дамиена глаза, ожидая ответа.
— Простите меня, святой отец, но я понятия не имею, о чем вы говорите, — пробормотал тот.
МакКоули мягко улыбнулся и с трудом поднялся на ноги:
— Да и откуда вам знать. Простите меня, брат Дамиен. Я задержал вас до такого позднего часа… Только не могли бы вы оказать мне еще одну, последнюю услугу?
— Что угодно, святой отец.
— Не могли бы вы показать мне комнату Мартина?
— Сейчас? Но вам же необходим отдых!
— Да, конечно, но отдохну я потом. Сначала нужно кое-что сделать. Так вы проводите меня?
— Конечно, только позвольте мне сначала принести вам плащ. Идет дождь, а каморка Мартина далеко над конюшней, за садом.
— Хорошо, только побыстрее: нужно добраться туда, прежде чем мне изменит мужество.
Дорожку покрывали лужи и скользкая грязь. Дамиен неоднократно пытался уговорить МакКоули вернуться, но тот был несгибаем. Ему было необходимо увидеть Роберта этой же ночью; он не мог остаться в стороне. Может быть, им двигала гордость, может быть нет. Так или иначе, выбора не оставалось.
Дамиен провел Эйдена через сад и по мостику над разлившимся ручьем. В горах уже несколько часов шел дождь, и мирный ручей быстро превращался в бурный поток.
— Осторожно! — вскрикнул Дамиен, когда Эйден поскользнулся и чуть не упал.
Епископ почти не видел, куда ступает. Капли дождя стучали по капюшону его плаща, заливали лицо. Он снова поскользнулся и оказался по колено в воде. Дамиен схватил его за руку, другой рукой Эйден вцепился в ветку куста, но размытая земля подалась у них под ногами. Дамиен упал на колени, а Эйден, все еще цепляясь за вырванный с корнем куст, оказался в самой стремнине.
— Держитесь! — крикнул Дамиен. — Я сейчас вас вытащу! Однако с потоком было не так легко справиться. Эйден почувствовал, что от холода у него немеют ноги. Он все глубже погружался в жидкую грязь, и единственной опорой оставалась рука Дамиена.
Потом в темноте мелькнула какая-то тень, и епископа ухватила еще одна рука. Роберт вытащил его на берег, и как раз вовремя: Дамиен еле удерживал равновесие, и помочь Эйдену не смог бы. Оказавшись на берегу, тот только дрожал, не в силах пошевелиться.
— Отправляйтесь за помощью, брат Дамиен, — распорядился Роберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Так почему же Роберт сам намеренно себя заточил?
Эйден снова сидел на том же камне с книгой на коленях. На этот раз, услышав полуденный звон колокола, он отложил книгу и стал ждать. Сначала Роберт не обращал на него внимания, заканчивая начатую работу. Потом он посмотрел в сторону Эйдена, подошел к нему, но не сел.
— Почему вы назвали меня смелым человеком? — без всякого вступления спросил Эйден.
— Может быть, вам понравится больше, чем я назову вас глупым человеком?
— Я задал вам вопрос не для того, чтобы услышать что-то, что мне понравится. — Эйден постарался сдержаться: ему необходимо было сохранять спокойствие.
— Вы сказали мне, кто вы такой, не будучи уверенным, что я не сообщу о вас кому-нибудь еще. Вы вели себя то ли смело, то ли глупо выбирайте сами.
— Вот как? Значит, вы говорили не о том, что я помешал вам снова войти в горящее здание?
— Нет, — прозвучал короткий равнодушный ответ. Эйдену захотелось ударить Роберта.
— Обречь себя на смерть грех. Роберт пожал плечами и сел на камень.
— Всего лишь еще один.
— А на вас уже так много грехов?
— Как и у каждого человека, разве не так?
— У кого-то больше, у кого-то меньше. Никто не может прожить совершенно безгрешную жизнь. Как бы силен человек ни был, всегда случаются моменты, когда плоть оказывается слаба. — Роберт медленно повернул голову и в упор посмотрел на Эйдена; тот почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом взгляд скользнул в сторону, и к священнику вернулась свобода. Прежде чем Роберт успел снова отвернуться, Эйден сказал: Такими нас создали боги, и нам надлежит смириться.
— Ах, боги… — пробормотал Роберт. — Конечно.
— Не хотите же вы сказать мне, что не верите в богов.
— Не вижу, как богов можно винить в том, что человек слаб.
— Их винить нельзя. Если человек слаб, то это его собственная вина, однако даже в слабости есть сила.
— Вот как? — сухо проговорил Роберт. Уж не смеется ли он над Эйденом?
— Каждая слабость рождает возможность проявить силу, если человек готов ею воспользоваться. Слабость следует обдумать, понять и сделать выводы. Если у меня слабость к грушам, но от них у меня болит живот, я научусь не есть много груш, верно?
— Не знаю.
— Я найду в себе силу побороть обжорство. Таким образом, я из слабости извлеку новую силу.
— Как все просто. — Эйден ожидал, что Роберт улыбнется, но лицо того осталось неподвижным. Поднявшись, чтобы вернуться к работе, Роберт добавил: — У меня всего одна слабость, епископ. Я считал себя сильным.
В субботу полагалось отдыхать, и работы на пожарище не велись. Эйден знал, что бесполезно искать Роберта в часовне, поэтому нашел укромное местечко под яблонями и расположился там, подстелив одеяло. Ему хотелось написать некоторым своим друзьям и родным, чтобы сообщить, что он находится на свободе и пребывает в добром здравии, но это, конечно, было невозможно. Эйден наслаждался покоем, царившим в саду, но тишина скоро была нарушена.
— Так как же вы примиряете человеческую слабость и веру в богов? — К Эйдену по-кошачьи неслышно подошел Роберт.
— Что?
— Зачем они создали нас слабыми? Для развлечения? — Сегодня в Роберте что-то переменилось. Только что? На Роберте была рубашка из грубого полотна и поношенная черная куртка. В руках он держал глиняный кувшин и две кружки. — Брат Дамиен думает, что вы захотите попробовать местное вино, хоть обитель Святого Германуса им и не славится. — Роберт уселся на траву и разлил по кружкам розовое вино, слегка пахнущее розами. — Вы не ответили на мой вопрос.
Эйден неожиданно почувствовал смущение. Голос Роберта стал совсем другим, как будто теперь диспут со священником вел не Мартин, а сам Роберт.
— Вы спрашиваете меня о том, почему нам была дарована свобода воли?
— Да, почему? Или человек слаб по собственной воле?
— Нет, — насупился Эйден. Придется хорошенько сосредоточиться, чтобы убедить Роберта: тот явно пришел уже к каким-то собственным выводам. — Я говорю, что человек слаб от природы. Если он хочет поддаться слабости, так и случится. Однако он обладает свободой выбора между добром и злом.
— То есть человек волен, выбирать, быть ли ему на стороне добра или зла?
— Конечно.
— Но что, если человек греховен от природы, но слишком слаб, чтобы преодолеть свою греховность? Куда лежит его путь? В объятия Бролеха?
— Не произносите этого имени даже в шутку. — В голосе Эйдена прозвучала сталь. — Не знаю, что вы совершили, Роберт, но вы не греховны от природы. Вы человек чести. Будь это не так, вы позволили бы мне броситься следом за вами в огонь.
— Человек чести? Я? — Роберт поднял брови, и Эйден впервые заметил проблеск усмешки в его глазах. Встав с земли, Роберт наклонился вперед. — Интересно! И как же вы пришли к такому заключению?
Эйден, словно в ответ на вызов, тоже поднялся.
— Не нужно говорить со мной таким тоном. — Не успели прозвучать эти слова, как Эйден пожалел о них, но было уже поздно.
— Неподходящий тон вот в чем дело! Я думал, мы с вами обсуждаем, почему вы решили, будто я человек чести. — Голос Роберта был веселым, почти игривым, но в нем звучали неприятные резкие нотки. — Вы ничего об этом не знаете. Вы ничего не знаете обо мне. Вы слышали разговоры, вы встречали моего отца, вы доверяете своему сердцу, но вы не знаете ровным счетом ничего. Вы видите перед собой оболочку, напоминающую вам о великом человеке, и потому заключаете, что я должен быть таким же, как мой отец. Это не так. Я никогда не был им и, уверяю вас, никогда не буду.
Эйден попытался подавить раздражение. Такое высокомерие в совсем еще молодом человеке! Такое…
— Не считайте меня идиотом, Роберт, — бросил он, наконец, потеряв терпение. — Я не основываю своих мнений только на том, что мне говорят другие люди, и я вовсе не сужу о вас по вашему отцу. Я вижу его в вас, вижу его в ваших поступках, и хоть я не встречался с вами при дворе, я знаю, что вам удалось совершить, пока вы были членом королевского совета. Мне известно, что вы снова и снова останавливали руку Селара, занесенную над нашей несчастной страной. Я видел, как вы не позволили заставить себя нарушить данную королю клятву. Редкий человек чести сумел бы проявить такую силу.
Роберт отступил на шаг и покачал головой:
— Человек чести, для начала, не дал бы такой клятвы. Человек чести не покинул бы свою гибнущую страну. Человек чести никогда не позволил бы своему дяде принять участие в бесплодном мятеже и уж наверняка отомстил бы за его смерть. Человек чести не стоял бы в стороне, когда его родину губит человек, когда-то называвший себя его другом, и не проглотил бы молча оскорбление, когда этот друг от него отвернулся. Человек чести не бросил бы вас гнить в темнице… — Голос Роберта оборвался, но он продолжал смотреть на Эйдена, и тот снова почувствовал, что не в силах пошевелиться. Потом Роберт отвернулся и сорвал веточку ближайшего куста.
Эйден дал Роберту время немного успокоиться, потом приблизился к нему и мягко спросил:
— Что вы совершили?
Роберт резко обернулся, и в голосе его снова прозвучала насмешка над собой.
— Я предал ее. Она мне доверяла. Я поклялся, что буду ее защищать, я считал себя сильным и все же предал ее. И все потому, что, как человек чести, не мог покинуть ее в те последние дни. — Когда Эйден не ответил ему сразу, Роберт продолжал: — Вы шокированы, епископ, не так ли? Или все еще думаете, что я человек чести? Вам следовало оставить меня в покое.
— Ну, хватит! — рявкнул Эйден. — Никогда еще не встречал я человека, так упорно цепляющегося за самообвинения! Вы считаете, будто совершили ошибку, сделали что-то неправильно! Но на самом-то деле вы ничего не совершили! Именно поэтому вы здесь. События пошли не так, как надо, и вы теперь прячетесь вместо того, чтобы противостоять им. Вы себя предали, Роберт Дуглас, никого больше. Неужели вам никогда не приходила мысль, что бездействие не лучший для вас путь? Нет, вы не отважились действовать, потому что боялись рискнуть своей драгоценной честью. Вместо этого вы скрылись здесь и попытались утопить себя…
— В жалости к себе? Как ново! Я жалею не себя, епископ, а тех бедняг, кому пришлось со мной столкнуться. — На лице Роберта промелькнула кривая улыбка. — Вам ведь не важно, что я совершил, верно? Что бы я ни сделал, ваш приговор был бы тем же самым. Как и все вокруг, вы решили, будто знаете обо мне достаточно, чтобы судить. Ну а если бы я признался вам, епископ, что я вор? — Роберт развел руками и отступил на шаг. — Что я — убийца?
— Ну, это Роберт наклонился к Эйдену и прошептал:
— Что я — колдун?
Эйден резко поднял голову, но прежде чем он успел сказать хоть слово, Роберт повернулся и двинулся прочь.
— Это привлекло ваше внимание, а, епископ? Вот я и говорю: не все вам известно.
Дамиену давно следовало бы быть в постели; вместо этого он оставался в часовне, каменный пол которой жадно высасывал из него последние крохи тепла. Немногим больше чем через час колокол начнет сзывать монахов ко всенощной, и Дамиен скорее всего, будет неприлично зевать во время службы. Однако уйти он не мог: епископ был в таком отчаянии…
Дамиен решил, что ему лучше держаться на расстоянии, и уселся недалеко от двери. Епископ молился перед алтарем, иногда опускаясь на колени, иногда просто молча, глядя на триум, а иногда в задумчивости меряя шагами проход.
Эйден заговорил, но слова его не были обращены к Дамиену; не были они и обычной молитвой. Отрывочные фразы, казалось, вообще не имели смысла. Дамиен почувствовал, что не может бесконечно сидеть в углу. Он поднялся и немного приблизился к МакКоули, хоть и не решился подойти совсем близко.
— Простите меня, святой отец, но скоро зазвонят ко всенощной.
МакКоули поднял голову, остановился и рассеянно потер лоб:
— Что? Всенощная? Неужели уже так поздно?
— Полночь миновала, святой отец.
— Полночь, говорите?
— Святой отец, не нужно ли вам чего-то? Могу я чем-нибудь помочь?
МакКоули пожал плечами:
— Хорошо бы исповедника… — Он тяжело опустился на скамью. — Действительно ли мне нужен исповедник? Как это он сказал… «Что, если человек греховен от природы? »
Дамиен просто стоял рядом, сложив руки перед собой.
— Как вы думаете, брат, возможно ли, чтобы человек был от рождения носителем зла? Не имея выбора? Конечно, такое возможно, но ведь мы бы заметили… Я хочу сказать, что был бы какой-то знак… Вор и убийца! Нет. Невозможно, чтобы в одной душе уживалось два человека. Как вы думаете? — МакКоули поднял на Дамиена глаза, ожидая ответа.
— Простите меня, святой отец, но я понятия не имею, о чем вы говорите, — пробормотал тот.
МакКоули мягко улыбнулся и с трудом поднялся на ноги:
— Да и откуда вам знать. Простите меня, брат Дамиен. Я задержал вас до такого позднего часа… Только не могли бы вы оказать мне еще одну, последнюю услугу?
— Что угодно, святой отец.
— Не могли бы вы показать мне комнату Мартина?
— Сейчас? Но вам же необходим отдых!
— Да, конечно, но отдохну я потом. Сначала нужно кое-что сделать. Так вы проводите меня?
— Конечно, только позвольте мне сначала принести вам плащ. Идет дождь, а каморка Мартина далеко над конюшней, за садом.
— Хорошо, только побыстрее: нужно добраться туда, прежде чем мне изменит мужество.
Дорожку покрывали лужи и скользкая грязь. Дамиен неоднократно пытался уговорить МакКоули вернуться, но тот был несгибаем. Ему было необходимо увидеть Роберта этой же ночью; он не мог остаться в стороне. Может быть, им двигала гордость, может быть нет. Так или иначе, выбора не оставалось.
Дамиен провел Эйдена через сад и по мостику над разлившимся ручьем. В горах уже несколько часов шел дождь, и мирный ручей быстро превращался в бурный поток.
— Осторожно! — вскрикнул Дамиен, когда Эйден поскользнулся и чуть не упал.
Епископ почти не видел, куда ступает. Капли дождя стучали по капюшону его плаща, заливали лицо. Он снова поскользнулся и оказался по колено в воде. Дамиен схватил его за руку, другой рукой Эйден вцепился в ветку куста, но размытая земля подалась у них под ногами. Дамиен упал на колени, а Эйден, все еще цепляясь за вырванный с корнем куст, оказался в самой стремнине.
— Держитесь! — крикнул Дамиен. — Я сейчас вас вытащу! Однако с потоком было не так легко справиться. Эйден почувствовал, что от холода у него немеют ноги. Он все глубже погружался в жидкую грязь, и единственной опорой оставалась рука Дамиена.
Потом в темноте мелькнула какая-то тень, и епископа ухватила еще одна рука. Роберт вытащил его на берег, и как раз вовремя: Дамиен еле удерживал равновесие, и помочь Эйдену не смог бы. Оказавшись на берегу, тот только дрожал, не в силах пошевелиться.
— Отправляйтесь за помощью, брат Дамиен, — распорядился Роберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71