Короче говоря, это была не тюрьма, а кузница – такие бывают в кинофильмах. В определенный момент дверь кузницы напряженно отворилась, и – в косяке солнечного света, (вломившегося снаружи в полутемный интерьер, – через высокий порог перешагнули знакомые существа в темных плащах. Двое: господин Кащей, страшно побелевший физиономией, с бегающими глазами – и его молодой подчиненный, так ловко метавший ядовитые ножики в безоружных прохожих. Не отвлекаясь на мелочи жизни, Кащей энергично направился ко мне, слегка подпрыгнул на одной ноге – и несильно, но метко ударил подошвой усталое тело пленника, валявшееся на полу. Это было мое тело, и я затаил на Кащея зло. Честное слово, напрасно он меня пнул – теперь у старичка возникнут всякие Проблемы.
Молодой чурилец тут же услужливо подбежал к шефу выслушивать указания.
– Изыми из него, где сапог упрятал, – сказал Кащей на ломаном русском, обращаясь к подчиненному и как-то злобно поеживаясь. – Я спеть во Властов. Прибудеши до меня заутро – доклад держати про сапог. Како скажет тебе про место потайное, завяжи в узы – и в подземь. А эвого… – Кащей повернулся к мелкому дружиннику, нехорошо блестя глазами, – эвого недобитка потемну в реку брось. Однако без чужих глаз, тихо!
На ходу выхватив из кучи металлического лома виток железной проволоки, лидер Чурилиной партии стремительно прошел к двери, дернул ее – и снова обернулся к молодому помощнику, злодейски чернея в просвете на солнечном фоне:
– Ежли говорить не будет про сапог, напои его петуньей-травой с корнем-одоленем пополам. Враз размолвит тайну.
И – жестко прикрыв дверь, ушел. А я мысленно улыбнулся (по-настоящему улыбнуться не мог: тряпичный кляп мешает). Стало быть, мою-то пару сапог Кащей так и не отыскал! Лежит себе волшебная обувь в подземном коридоре неподалеку от обгоревшей обезьяны! И – определенно волшебная, потому что зачем Кащею фальшивку разыскивать? Теперь главное – выжить. И не проболтаться этому молодому подонку в плаще.
Подонок в плаще не спеша подошел к наковальне, в задумчивости перебирая кузнечные, клещи. Ну все, сейчас он будет играть в гестапо: рвать мне ногти, зубы и волосы. Я прищурился, вглядываясь в рябое лицо юного эсэсовца: узкий нос с тонкими нервными ноздрями, бесцветные глазки между веснушчатых век. Красавец мужчина.
Неторопливо распутав какие-то завязки под подбородком, эсэсовец аккуратно снял форменный плащ, перегнул его пополам и осторожно положил на край наковальни. Будь я проклят: под плащом была светлая славянская рубаха и невинные крестьянские штаны с серыми заплатами на коленях. Босые бледные подошвы эсэсовца неторопливо прошлись у меня перед глазами куда-то в угол комнаты, потоптались там возле ящиков с инструментами – и снова направились ко мне. Тонко улыбаясь, рыбоглазый чурилец навис надо мной, склонив голову и веско подбрасывая в ладони небольшое аккуратное шильце с деревянной ручкой и длинным загнутым острием.
– Началом я глаза тебе выколю, – медленно улыбаясь, певуче сказало лицо эсэсовца. – А опосля, како в чувство вратишься, и разговор почнем. Добро?
Не дожидаясь ответа, он с наслажденьем опустился передо мной на корточки. А я подумал, что тюрьма – это еще не худшее из вражеских изобретений. И дернуло же меня за этими сапогами – сейчас бы сидел в Опорье, потягивал пиво и княжичу Посвисту инструкции давал…
…Когда эта книга выйдет в свет, на последней странице обязательно будет длинный список имен тех замечательных людей, которым автор благодарен за помощь и все такое прочее. Я попрошу автора включить в этот список имя Корчалиного десятника Жилы. В целом я негативно отношусь к Мокоши и ее слугам, но лично Жиле я чрезвычайно признателен. Потому что в тот самый момент, когда начинающий садист склонялся надо мной, сжимая в бестрепетных пальцах аккуратное шильце, десятник Жила, вот уже битый час разыскивавший своего юного голубоглазого напарника по сонной деревне, набрел-таки на старую кузницу, одиноко стоявшую на отшибе, возле самой городской стены.
– Э-ой! Есть кто дома?! – устало выкрикнул Жила, сворачивая к кузнице по узкой тропке между зарослей крапивы. Он уже почти не надеялся найти своего мелкого партнера, последнего из оставшихся в живых. Но – показалось вдруг, что внутри строения кто-то тихо разговаривает: может быть, местный коваль – из непьющих, а потому бодрствует, один во всей деревне?
– Э-ой! В кузне! Хозяин есть?! – еще раз гаркнул Жила, поправляя на голове кровавую повязку. А внутри кузницы шильце выпало из похолодевших пальцев садиста, и молодой чурилец, подтягивая на животе маскировочные славянские штаны, заторопился к двери – встретить гостя на улице.
Сдавленно замычал, дергаясь на полу, связанный парнишка с тряпкой во рту. Он узнал голос начальника Жилы, он услышал его. Жаль только, что Жила не мог в свою очередь среагировать на неслышные попискивания несовершеннолетнего спецназовца. Жила разговаривал с рябым долговязым типом в крестьянской рубахе, который представился местным кузнецом.
– Добро нам дошли. – Эсэсовец вежливо поприветствовал Жилу, переступая порог и поспешно прикрывая за собой дверь. – Я сам коваль Будята, сын Точилин…
Я тут же представил себе, как утомленный Жила недовольно кивает, удивляясь, что молодой коваль не приглашает в гости. Демонстративно потрогав грязную повязку на израненной голове, десятник вдумчиво смотрит на коваля:
– А что… жрецы Чурилкины разбеглись как будто? Терем пустоват стоит, само селяне пьяные, а Куруяда не видать… Не видал ли жрецов, Будята Точилин?
Любопытный разговор снаружи начинал раздражать меня. Похоже, десятник так и не догадается заглянуть в кузню. Печально: это было бы весьма кстати.
– Эм-хм-м! Хмы-эх! – снова натужно замычал юный дружинник, кивая мне головой и экспрессивно двигая бровями. Кажется, он показывал куда-то в угол… Я скосил глаза – там, возле моих перепутанных ног, валялся какой-то кузнечный реквизит. А точнее, небольшие ручные мехи – маленькие, с двумя гладкими рукоятками и костяным раструбом жерла.
– Сможешь ли допомочь мне, любый коваль? – вопросительно интересовался тем временем голос десятника Жилы. – Не взвидел ли дружинничка моего, малюту Сокольника? Слышал сам глас его недавно – близу площади кумирной. Воля мне сыскать его – не изранен ли есть, не избит ли?
А бедный Сокольник лежит в десяти метрах, за стеной полутемной кузницы – и мычит, багровея, и связанными ногами дергает.
– Я сам спал, – медленно тянет в ответ переодетый чурилец. – Не видал никто… Я сам хромый… По селу не хожу, чужие люди не ведаю…
Страшно дернувшись, связанный Сокольник рывком перевернулся на спину – и прямо на груди, поверх дырчатой кольчуги что-то металлическое тепло блеснуло мне в глаза. Маленькое такое, на цепочку зацепленное.
Боевой рог. Вот о чем мычал мне Сокольник.
Мягко подцепив босыми пальцами ног податливую кожу кузнечных мехов, я подтянул их поближе к коленям, а оттуда – четким движением – под себя, под спину. Туда, где перетянуты веревками онемевшие запястья. Теперь – огромной перевязанной тушей, загребая земляной пол плечом и коленями – к наковальне, поближе к Сокольнику. И он уже ползет навстречу – глаза радостные, как у влюбленной девушки.
– Хро-омый я… Шибко не пойду… – мычит снаружи гнусный эсэсовец, притворяясь придурковатым провинциальным кузнецом. А кузнечные мехи уже рядом с синеглазым Сокольником – повернувшись к нему спиной, вправить костяной раструб в холодное серебряное горлышко рога… Не слушаются пальцы, а Жила уже прощается на дворе с хроменьким кузнецом. Жаль, надеялся усталый десятник на его помощь – но придется, видно, ни с чем возвращаться к Корчале.
И вдруг – сипло, как легкие туберкулезника, расправились складки мехов, всасывая пыльный воздух. И – придавленные моим сломанным, но тяжелым плечом – выдохнули газообразное содержимое – литра три! – через узкий костяной раструб в самое жерло серебряного рога. Двумя израненными телами сдавленный, сквозь веревки удерживаемый бесчувственными пальцами, маленький рог Сокольника смог оказать нам только одну, но очень ценную услугу: он кратко и радостно взвизгнул, гуднул, заорал уходящему десятнику Жиле о том, что здесь, в кузне, связанные и беспомощные – свои!
Тихо всхлипнул снаружи псевдокузнец, прогибаясь под ударом железной десятниковой рукавицы, и – пополз куда-то, подбирая под живот ноги и слепо тыкаясь головой в крапиву. А Жила был уже на пороге – сухо треснув по периметру косяка, вылетела дверь, и золотисто-пыльная призма солнечного света вломилась в затхлое помещение. Два беспомощных тела радостно завозились на полу навстречу освободительному Жиле – а он, как старая рысь, тяжело впрыгнул внутрь, цепко озираясь по углам, не мелькнет ли где очередной враг. Никто не мелькал, и Жила поспешно подлетел к связанному напарнику, засапожным ножом распарывая путы на ногах, пальцами выковыривая кляп изо рта.
– Ну-у, брат! – Весело матерясь, десятник растормошил очумелого Сокольника. – Ну, напугал меня! Живый, ага? И то ладно. А… сапоги сыскал?
Пятнадцатилетний спецназовец, растиравший ладонями онемевшую шею, отрицательно качнул головой:
– Нема сапог. Две пары было. Нерву Куруяд увел, а другая – невесть где.
Я нетерпеливо пошевелился на полу. Приятно было видеть радостную встречу двух коллег по оружию, но ведь и меня неплохо бы развязать.
– Эвой кто? – тихо поинтересовался Жила, скосив на меня рысий глаз. – Куруядов приспешник? Али селянин местный? Живой ли?
Я издал какой-то звук, демонстрируя, что еще жив. Сокольник, спохватившись, повернулся ко мне, блестя в руке кривым ножиком:
– Ай, забыл! Это парень добрый. Распутываем его, он мне в рожок дунул. – И полез резать мне на ногах веревки. Но – Жила тихо положил на плечо юного коллеги кольчужную ладонь.
– Неспей… – Голос десятника недоверчиво дрогнул. – Невесть, что за людина.
И тут же, вглядевшись в мои изможденные черты, старший спецназовец удивленно вскинул брови:
– Эх! Да ведь он – ворюга давешний, что сапоги в речке бросал! Гляни-ка, браче: он самый. Вор с Дымного урочища! Сокольник приблизил лицо и вздохнул.
– Верно. – Он закусил расцарапанную губу и наморщил лоб. – Он самый. Я в него еще стрелой метил, на бегу-то. Но… помысли-ка, Жило: ведь он не Куруядов приспешник – нет! Он Куруяду вражина будет лютый, равно мы с тобой. Давеча рябой чурилец ему едва око не выпорол шильцем-то!
Я энергично закивал головой, подтверждая правильность сказанного. Судя по всему, Куруядом звали тощего волшебника с козлиной бородкой. Честно говоря, имя «Кашей» ему подходило больше.
Жила в задумчивости поднялся на ноги и прошелся в дальний угол кузни. Там он постоял немного, покачиваясь с пятки на носок, – и, не оборачиваясь, подозвал Сокольника пальцем.
– Ежли он в Дымном урочище сапоги крал, стало быть, он вор. Тут двояко дело: либо он на Стожара работает, либо самоволкой возжелал Чурилину обутку поиметь. – Вслушиваясь в напряженный шепот десятника, я замер на холодном полу. Разумеется, я не скажу им про Стожара. Подставная версия такова: имея полуденицын пояс, я разузнал через свою ведьму про волшебные сапоги и самостоятельно созрел до идеи выкрасть их у Чурилы. При этом я ни на кого не работаю и готов служить Корчале и Мокоши – только не убивайте. Пусть развяжут эти веревки, а там посмотрим, кто из нас лучше мечом размахивает…
– Слышь-ко, десятник! – Сокольник встрепенулся. – А ведь Куруяд говорил, будто вторая-то сапожная пара – у этого парня будет! (Малолетний воин даже по лбу себя хлопнул с досады на собственную забывчивость, а мне оставалось только мысленно выругаться.) Ну точно: Куруяд и рябому приспешнику своему наказал из него тайну-то вынуть про место, где сапоги скрыты!
Я устало прикрыл глаза. Вот к чему я сейчас не был готов, так это к очередному допросу. Надеюсь, Жила не будет повторять упражнений с шильцем… На мое счастье, десятник не любил принимать стратегические решения самостоятельно. Еще раз смерив мое перепутанное тело осторожным взглядом, он обернулся к двери:
– Повезем воришку к Корчале. Нехай сама с ним обращается, а наше дело воинское. У него сапоги али нет – распутывать пока не срок. Тако связанного и повезем. – И, похлопав Сокольника по плечу, Жила отправился прочь со двора искать в деревне свежих лошадей.
И меня повезли к Корчале – взвалив, как мешок дерьма, на седло впереди Сокольника. Добрый парнишка даже рот мне развязал – в благодарность, что помог ему продудеть в рожок. Как только вонючая тряпка была извлечена из ротовой полости, я высказал все, что накопилось в организме нехорошего. Трясясь на лошадиной спине вниз головой и неловко отбивая лицо о жесткое колено Сокольника, я придумывал двоим спецназовцам обидные прозвища, настоятельно рекомендовал развязать мне руки и поостеречься скорого возмездия божественных покровителей, которые якобы у меня имелись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84