– Вылезай, ворюга. А не то прямо в яме землей закидаем…
Даниле стало грустно: ему не понравились люди в шлемах. Они мешали спокойно работать – а ведь он никого еще не обижал в этом новом, древнем мире… Все, что ему нужно, – это медовая лепеха с молоком и русская речь вокруг… И отсутствие вооруженных мужиков в шлемах. Данила горько улыбнулся и поднялся на ноги. Он карабкался вверх по недостроенной стене колодца – медленно и нелепо, отталкиваясь от скользких земляных ступеней. Он не смотрел на вооруженных людей наверху – но почему-то чувствовал спиной холодный взгляд трехгранного наконечника. И – бог знает отчего – совершенно ясно сознавал: человек с луком не успеет спустить тетиву. Данила поморщился. Видит Бог, он не хотел этого.
Разумеется, лучник не успел выстрелить вовремя. Он только по-ребячьи охнул, когда Данила ухватил его жесткими пальцами за лодыжки босых ног и несильно, но резко дернул на себя, в глубокую пустоту. Туго пропела сорвавшаяся с тетивы стрела, мигом уходя куда-то вбок; вытаращив глаза и роняя лук, отбивая спину о рыхлый край ямы, мужик обрушился вслед за Данилой в холодный провал колодца – вверху сквозь взметнувшуюся осыпь камней и глины мелькнуло побледневшее лицо толстяка в шлеме, стремительно пронеслась чехарда теней по бревнам сруба – и тут же все утонуло в холодной волне мрака: уже в полете Данила подмял тощего лучника под себя, и тот с размаху врезался головой в ледяную воду на дне ямы.
Отплевываясь и стервенея от боли в ушибленном колене, Данила охватил размякшее тело руками и рывком перевернул, прикрываясь им сверху от жарких стрел, летевших вдогонку, – он еще не видел, но знал, что они летят. Так и есть: что-то жестко хлопнуло по воде, и тут же вторая стрела жадно впилась в бревно над головой. Данила глянул вверх – и увидел сразу три знакомых силуэта в остроконечных шлемах с флажками.
– Не стрелять! – ненормальным голосом заорал Данила, пряча голову за кольчужное плечо бессознательного лучника. – Не стрелять или я убью его! Я прикончу вашего дружка!
«Дружок» был еще жив – он слабо простонал и закашлялся, сплевывая воду. Охватив его сзади за шею, свободной рукой Данила нащупал на поясе лучника топор – и демонстративно выдернул его из воды:
– Еще один выстрел – и я раскрою ему череп! Бросай оружие, уроды! На землю, я сказал!
Вооруженные люди наверху переглянулись – и Данила вновь услышал раскатистый хохот бородатого толстяка.
– Бросай оружье?.. ххо-ххо-хо-хо! – Мужик радостно затряс бородой, и его приятели тоже затряслись от хохота – впрочем, не опуская долу напряженных луков. – Слышь, мужики: бросайте луки-то! Ах-ха-ха! А не то он его прибьет! Во страх-то… Ха-ха-ха!
Данила напряженно завозился в луже, ловчей перехватывая в ладони топорище.
– Будя вам веселиться! – Толстяк вдруг строго одернул подчиненных и вновь холодно глянул сверху вниз на Данилу. – Ты, Данька, не балуй. Охота его прибить – дело твое, ужо я тебе не мешаю: он людина воинский, до смерти всегда готовный. Только уж и мы тебя стрелочками пощупаем… А коли жить хочешь – вылезай из ямы. Да боле не чуди – довольно с меня твоей лихости!
С досадой отбросив топор в воду, Данила бережно прислонил бесчувственного лучника спиной к стене (чтобы ненароком не захлебнулся) и вторично полез из ямы наверх. На этот раз мужики в шлемах предусмотрительно отшагнули подальше от колодца – Данила быстро оглянулся: не считая бородача, недоброжелателей было трое. Телосложение лучников не внушало Даниле особенного трепета: тощие стрелки в коротких побуревших кольчугах напоминали крестьян, только вчера перековавших орала на мечи. Данила был на голову выше любого из них – даже теперь, безоружный и полураздетый, он почему-то по-прежнему чувствовал себя хозяином ситуации.
– Наконец сыскал я тебя, хвала Мокоше! – Выставив перед собой туповатое лезвие меча, толстый командир начал осторожно приближаться, то и дело оглядываясь на подчиненных, державших Данилу на прицеле. – Ишь вздумал убечь! От меня не схоронишься… От Разбиты еще никто не сбегал!
– Если я правильно понял, ты и есть десятник Разбита? – строго спросил Данила и неодобрительно сощурился. – Ты зачем мой дом сжег?
– Коли домишко сгорел – знать надобность была! Ха-ха! – Десятник задорно оглянулся на своих стрелков, но никто не улыбнулся – слишком много сил уходило на прицеливание. Непрестанно оглядываясь и нервно пританцовывая на толстых ножках, Разбита приблизился и упер Даниле в живот округлое острие клинка. Данила улыбнулся: на рыжей бороде, на лбу и даже на мясистом носу десятника дрожали крупные капли пота. Начальник явно волновался. Данила покосился на вражеский меч: выбить острую железку из этих пухлых ручек не представляло труда. Однако смущали лучники: Данила не любил острых предметов в воздухе.
– И давно ли в коловодце сидишь? Неужто всю ночь в луже продремал? – Рыжая десятникова бородища вновь задрожала от смеха. – Ловко умыслено… Стало быть, однорукий Середка тебя схоронил? – В голосе Разбиты мелькнуло недоброе; толстяк обернулся и нашел взглядом одного из подчиненных: – Слышь-ко, брат Гусята, тащи сюда хозяина! Враз поспрошаем его, почто вора-крамольника на своем дворе пригрел…
Рябой Гусята, моргнув желтыми ресницами, опустил лук, аккуратно затолкал стрелу в тесный колчан на поясе и поспешил к сарайчику Середы. Изнутри раздался уже знакомый Даниле грохот рассыпавшегося хлама, писк травмированных котят – наконец, дверь распахнулась настежь. Из облака пыли появился перекошенный силуэт Середы – постоянно оглядываясь, он судорожно махал единственной рукой и что-то говорил вооруженному Гусяте. Тот молча шел сзади, изредка тыкал Середу плетью в спину и шуйцею жестко придерживал за плечо – Данила похолодел – кого-то маленького и неловкого, закутанного в светлые тряпки, семенившего белыми ножками по пыли и едва поспевавшего за мужиками.
– Ну, Середа, быть тебе под плетьми… – негромко и как-то радостно сказал Разбита, не отводя лезвия от Данилиного живота. – Укрыл ты у себя великого вора и лиходея, зловредного Даньку-кузнеца… А мне, псицын сын, солгал, будя про Даньку те неведомо и рожа его незнакома есть. Добро же… Получишь теперво тридесять плетей, а опослед возьму с тя гривну сребряну за злоумысел.
– Гривну! – выдохнул Середа и посерел лицом. – Где ж ее взять? Добрый десятник, не вели казнить… бей меня плетьми нещадно! Не скопить мне гривны вовек – хоть шкуру дери живьем, хоть в роботу меня продай!
– Тебя? В роботу? Ха-ха-ха! – Десятник никак не мог сдержать очередного приступа смеха. – Во потешил! Ха-ха! Однорукий раб! Или разве… жинку твою в услужение отправить в посад? А? Пусть послужит князю, пока долга не отработает… Уж больно лепа жинка у тебя. Середа: не по чину пригоженька…
Не сводя почерневшего взгляда с десятниковой бороды, Середа тихо опустился на колени. А Разбита, увлекшись внезапной идеей, словно позабыл про Данилу – опустил меч и обернулся через плечо, в упор разглядывая женщину, повисшую на железном плече лучника Гусяты…
– Ох и миленька баба у тебя. Середа… Хошь и на сносях уже, а одно слово: красуленька… Хе-хе-хе. – Оглаживая влажную бороду. Разбита не торопясь повернулся спиной и тронулся в сторону сарайчика. Данила осторожно покосился на лучников: один впереди, другой чуть справа – усатые жала перекошены от напряжения, а руки, должно быть, уже затекли, пальцы ноют на тетиве… – Хе-хе. Молоденька… – услышал Данила уже совсем в отдалении и вдруг позабыл про лучников: увидел, как беспокойно задергался, не смея подняться с колен, однорукий Середа… Его жена быстро подняла голову: сквозь пшеничные струи волос плеснул синий испуганный взгляд – Разбита наклонился, его пухлая рука на секунду зависла в воздухе, колебля короткими пальцами, перед самым лицом женщины… вальяжно потянулась ниже…
Разбита так и не успел прикоснуться к ней. Горячая земля под ногами Данилы ударила его вверх, подбросила вперед: ветер сухо пропел в голове – тело со сладостной силой разогнулось в коротком зверином броске, тяжелым слитком энергии перетекло по воздуху и с лету – обеими ногами в десятника, в кольчужную широкую спину! Острый занозистый звук искоса резанул побоку – вскрикнула женщина или ударила стрела! Разбита качнулся, цепляя жадными когтями по белой ткани, по женским волосам – но уже прогнулся вбок, мотнув головой… роняя короткий меч… Ax! – заметались перепуганные лучники, а Данила уже на ногах: босые пятки цепко ударились оземь, короткий пружинистый разворот корпуса – и тяжелая длань выстреливает вперед, в длинное рябое лицо, в морду ослепшему, захлебнувшемуся болью Гусяте… Тот, неестественно изогнувшись, отлетает спиной в стену сарая – почти как в кино! – успевает подумать Данила, со странным спокойствием наблюдая, как корявый лучник с размытым перекошенным лицом нацеливает ему в грудь легкую жесткую стрелу…
Данилу спасла женщина – теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо… Данилино плечо. Светлая головка с размаху ткнулась ему в грудь, взметнувшиеся волосы льняной волной плеснули Даниле в лицо – сквозь тонкую паутину золота он на миг разглядел черный силуэт стрелка в шлеме: ломкая фигурка замерла на полусогнутых ногах, напряженный лук рвется из рук! Ну, давай же! – взвилась в мозгу яростная мысль – сейчас он выпустит тетиву из когтей, будет короткий пронзительный удар… Лишь бы бабу не задело…
Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе… Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, – Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже – и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.
– Бей, бей его! Рази стрелой – ну!!! – хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.
– Не можно мне стрелять! – сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. – А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо…
– Никак нельзя стрелять, – басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. – Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! – Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.
– Ах, гнида! – простонал в пыли поверженный десятник. – Ну Данька крамольник… Все едино не уйдешь от меня!
«Действительно, пора уходить», – подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло – кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. «Пора, пора уходить!» – зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови – часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях – тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами… Уже отвязывая лошадь – неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке – он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа…
– Мужик… ты прости меня, – быстро выдохнул Данила.
– Ужо я ему прощу! Я его помилую! – снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. – Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!
Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился… только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!
Женщина слабо простонала, приходя в сознание – крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел – он уже знал, как передать Середе гривну… Есть только один способ – самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок – осторожно приподнял ее маленькую голову… Не закрывая глаз – рыжие пятна пляшут перед глазами, – быстро приник губами к мягкому безвольному рту… поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста – и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле…
И он отпрянул, в ужасе – взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю – и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Даниле стало грустно: ему не понравились люди в шлемах. Они мешали спокойно работать – а ведь он никого еще не обижал в этом новом, древнем мире… Все, что ему нужно, – это медовая лепеха с молоком и русская речь вокруг… И отсутствие вооруженных мужиков в шлемах. Данила горько улыбнулся и поднялся на ноги. Он карабкался вверх по недостроенной стене колодца – медленно и нелепо, отталкиваясь от скользких земляных ступеней. Он не смотрел на вооруженных людей наверху – но почему-то чувствовал спиной холодный взгляд трехгранного наконечника. И – бог знает отчего – совершенно ясно сознавал: человек с луком не успеет спустить тетиву. Данила поморщился. Видит Бог, он не хотел этого.
Разумеется, лучник не успел выстрелить вовремя. Он только по-ребячьи охнул, когда Данила ухватил его жесткими пальцами за лодыжки босых ног и несильно, но резко дернул на себя, в глубокую пустоту. Туго пропела сорвавшаяся с тетивы стрела, мигом уходя куда-то вбок; вытаращив глаза и роняя лук, отбивая спину о рыхлый край ямы, мужик обрушился вслед за Данилой в холодный провал колодца – вверху сквозь взметнувшуюся осыпь камней и глины мелькнуло побледневшее лицо толстяка в шлеме, стремительно пронеслась чехарда теней по бревнам сруба – и тут же все утонуло в холодной волне мрака: уже в полете Данила подмял тощего лучника под себя, и тот с размаху врезался головой в ледяную воду на дне ямы.
Отплевываясь и стервенея от боли в ушибленном колене, Данила охватил размякшее тело руками и рывком перевернул, прикрываясь им сверху от жарких стрел, летевших вдогонку, – он еще не видел, но знал, что они летят. Так и есть: что-то жестко хлопнуло по воде, и тут же вторая стрела жадно впилась в бревно над головой. Данила глянул вверх – и увидел сразу три знакомых силуэта в остроконечных шлемах с флажками.
– Не стрелять! – ненормальным голосом заорал Данила, пряча голову за кольчужное плечо бессознательного лучника. – Не стрелять или я убью его! Я прикончу вашего дружка!
«Дружок» был еще жив – он слабо простонал и закашлялся, сплевывая воду. Охватив его сзади за шею, свободной рукой Данила нащупал на поясе лучника топор – и демонстративно выдернул его из воды:
– Еще один выстрел – и я раскрою ему череп! Бросай оружие, уроды! На землю, я сказал!
Вооруженные люди наверху переглянулись – и Данила вновь услышал раскатистый хохот бородатого толстяка.
– Бросай оружье?.. ххо-ххо-хо-хо! – Мужик радостно затряс бородой, и его приятели тоже затряслись от хохота – впрочем, не опуская долу напряженных луков. – Слышь, мужики: бросайте луки-то! Ах-ха-ха! А не то он его прибьет! Во страх-то… Ха-ха-ха!
Данила напряженно завозился в луже, ловчей перехватывая в ладони топорище.
– Будя вам веселиться! – Толстяк вдруг строго одернул подчиненных и вновь холодно глянул сверху вниз на Данилу. – Ты, Данька, не балуй. Охота его прибить – дело твое, ужо я тебе не мешаю: он людина воинский, до смерти всегда готовный. Только уж и мы тебя стрелочками пощупаем… А коли жить хочешь – вылезай из ямы. Да боле не чуди – довольно с меня твоей лихости!
С досадой отбросив топор в воду, Данила бережно прислонил бесчувственного лучника спиной к стене (чтобы ненароком не захлебнулся) и вторично полез из ямы наверх. На этот раз мужики в шлемах предусмотрительно отшагнули подальше от колодца – Данила быстро оглянулся: не считая бородача, недоброжелателей было трое. Телосложение лучников не внушало Даниле особенного трепета: тощие стрелки в коротких побуревших кольчугах напоминали крестьян, только вчера перековавших орала на мечи. Данила был на голову выше любого из них – даже теперь, безоружный и полураздетый, он почему-то по-прежнему чувствовал себя хозяином ситуации.
– Наконец сыскал я тебя, хвала Мокоше! – Выставив перед собой туповатое лезвие меча, толстый командир начал осторожно приближаться, то и дело оглядываясь на подчиненных, державших Данилу на прицеле. – Ишь вздумал убечь! От меня не схоронишься… От Разбиты еще никто не сбегал!
– Если я правильно понял, ты и есть десятник Разбита? – строго спросил Данила и неодобрительно сощурился. – Ты зачем мой дом сжег?
– Коли домишко сгорел – знать надобность была! Ха-ха! – Десятник задорно оглянулся на своих стрелков, но никто не улыбнулся – слишком много сил уходило на прицеливание. Непрестанно оглядываясь и нервно пританцовывая на толстых ножках, Разбита приблизился и упер Даниле в живот округлое острие клинка. Данила улыбнулся: на рыжей бороде, на лбу и даже на мясистом носу десятника дрожали крупные капли пота. Начальник явно волновался. Данила покосился на вражеский меч: выбить острую железку из этих пухлых ручек не представляло труда. Однако смущали лучники: Данила не любил острых предметов в воздухе.
– И давно ли в коловодце сидишь? Неужто всю ночь в луже продремал? – Рыжая десятникова бородища вновь задрожала от смеха. – Ловко умыслено… Стало быть, однорукий Середка тебя схоронил? – В голосе Разбиты мелькнуло недоброе; толстяк обернулся и нашел взглядом одного из подчиненных: – Слышь-ко, брат Гусята, тащи сюда хозяина! Враз поспрошаем его, почто вора-крамольника на своем дворе пригрел…
Рябой Гусята, моргнув желтыми ресницами, опустил лук, аккуратно затолкал стрелу в тесный колчан на поясе и поспешил к сарайчику Середы. Изнутри раздался уже знакомый Даниле грохот рассыпавшегося хлама, писк травмированных котят – наконец, дверь распахнулась настежь. Из облака пыли появился перекошенный силуэт Середы – постоянно оглядываясь, он судорожно махал единственной рукой и что-то говорил вооруженному Гусяте. Тот молча шел сзади, изредка тыкал Середу плетью в спину и шуйцею жестко придерживал за плечо – Данила похолодел – кого-то маленького и неловкого, закутанного в светлые тряпки, семенившего белыми ножками по пыли и едва поспевавшего за мужиками.
– Ну, Середа, быть тебе под плетьми… – негромко и как-то радостно сказал Разбита, не отводя лезвия от Данилиного живота. – Укрыл ты у себя великого вора и лиходея, зловредного Даньку-кузнеца… А мне, псицын сын, солгал, будя про Даньку те неведомо и рожа его незнакома есть. Добро же… Получишь теперво тридесять плетей, а опослед возьму с тя гривну сребряну за злоумысел.
– Гривну! – выдохнул Середа и посерел лицом. – Где ж ее взять? Добрый десятник, не вели казнить… бей меня плетьми нещадно! Не скопить мне гривны вовек – хоть шкуру дери живьем, хоть в роботу меня продай!
– Тебя? В роботу? Ха-ха-ха! – Десятник никак не мог сдержать очередного приступа смеха. – Во потешил! Ха-ха! Однорукий раб! Или разве… жинку твою в услужение отправить в посад? А? Пусть послужит князю, пока долга не отработает… Уж больно лепа жинка у тебя. Середа: не по чину пригоженька…
Не сводя почерневшего взгляда с десятниковой бороды, Середа тихо опустился на колени. А Разбита, увлекшись внезапной идеей, словно позабыл про Данилу – опустил меч и обернулся через плечо, в упор разглядывая женщину, повисшую на железном плече лучника Гусяты…
– Ох и миленька баба у тебя. Середа… Хошь и на сносях уже, а одно слово: красуленька… Хе-хе-хе. – Оглаживая влажную бороду. Разбита не торопясь повернулся спиной и тронулся в сторону сарайчика. Данила осторожно покосился на лучников: один впереди, другой чуть справа – усатые жала перекошены от напряжения, а руки, должно быть, уже затекли, пальцы ноют на тетиве… – Хе-хе. Молоденька… – услышал Данила уже совсем в отдалении и вдруг позабыл про лучников: увидел, как беспокойно задергался, не смея подняться с колен, однорукий Середа… Его жена быстро подняла голову: сквозь пшеничные струи волос плеснул синий испуганный взгляд – Разбита наклонился, его пухлая рука на секунду зависла в воздухе, колебля короткими пальцами, перед самым лицом женщины… вальяжно потянулась ниже…
Разбита так и не успел прикоснуться к ней. Горячая земля под ногами Данилы ударила его вверх, подбросила вперед: ветер сухо пропел в голове – тело со сладостной силой разогнулось в коротком зверином броске, тяжелым слитком энергии перетекло по воздуху и с лету – обеими ногами в десятника, в кольчужную широкую спину! Острый занозистый звук искоса резанул побоку – вскрикнула женщина или ударила стрела! Разбита качнулся, цепляя жадными когтями по белой ткани, по женским волосам – но уже прогнулся вбок, мотнув головой… роняя короткий меч… Ax! – заметались перепуганные лучники, а Данила уже на ногах: босые пятки цепко ударились оземь, короткий пружинистый разворот корпуса – и тяжелая длань выстреливает вперед, в длинное рябое лицо, в морду ослепшему, захлебнувшемуся болью Гусяте… Тот, неестественно изогнувшись, отлетает спиной в стену сарая – почти как в кино! – успевает подумать Данила, со странным спокойствием наблюдая, как корявый лучник с размытым перекошенным лицом нацеливает ему в грудь легкую жесткую стрелу…
Данилу спасла женщина – теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо… Данилино плечо. Светлая головка с размаху ткнулась ему в грудь, взметнувшиеся волосы льняной волной плеснули Даниле в лицо – сквозь тонкую паутину золота он на миг разглядел черный силуэт стрелка в шлеме: ломкая фигурка замерла на полусогнутых ногах, напряженный лук рвется из рук! Ну, давай же! – взвилась в мозгу яростная мысль – сейчас он выпустит тетиву из когтей, будет короткий пронзительный удар… Лишь бы бабу не задело…
Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе… Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, – Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже – и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.
– Бей, бей его! Рази стрелой – ну!!! – хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.
– Не можно мне стрелять! – сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. – А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо…
– Никак нельзя стрелять, – басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. – Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! – Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.
– Ах, гнида! – простонал в пыли поверженный десятник. – Ну Данька крамольник… Все едино не уйдешь от меня!
«Действительно, пора уходить», – подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло – кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. «Пора, пора уходить!» – зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови – часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях – тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами… Уже отвязывая лошадь – неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке – он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа…
– Мужик… ты прости меня, – быстро выдохнул Данила.
– Ужо я ему прощу! Я его помилую! – снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. – Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!
Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился… только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!
Женщина слабо простонала, приходя в сознание – крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел – он уже знал, как передать Середе гривну… Есть только один способ – самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок – осторожно приподнял ее маленькую голову… Не закрывая глаз – рыжие пятна пляшут перед глазами, – быстро приник губами к мягкому безвольному рту… поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста – и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле…
И он отпрянул, в ужасе – взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю – и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84