Даниле показалось, что ему не хочется, чтобы время бежало дальше. Да провались пропадом серебряный колокол, если в итоге ему суждено остаться одному в этом лубочном мирке! Колокол-убийца… Выходит, за сказку надо платить человеческими жертвами? Данила позволил липкой волне бешенства ударить в сердце – что, порадовался новой жизни? Понравилось? Господи, ведь ему придется сделать это… сейчас он начнет ворошить эту гору обгоревшего мяса, обливаясь скользким потом и глотая слезы… чтобы узнать, кого он потерял. Совсем как три года назад, в армии – когда в нескольких километрах от расположения части свалился с моста на железнодорожные пути и тут же загорелся автобус с пассажирами. Тогда он впервые увидел, что такое обгорелый труп… эти согнутые в локтях руки, искривленные тела…
Задыхаясь от страха, Данила заставил себя посмотреть более внимательно… и – удивленно приподнял бровь. Поднес кольчужную ладонь к лицу и приложил прохладный металл к повлажневшему лбу, вытер горячие глаза рукавом… И понял, что мгновенно успокоился – из лесу вновь донеслись птичьи голоса и разом зазвенел рядом, словно включившись от нажатия кнопки, трескучий кузнечик… Выдохся, утих отвратительный перезвон безумных мыслей в голове. «Ну никак не меньше двух метров», – радостно подумал Данила, на глазок прикинув рост обугленного мертвеца.
Погибший явно отличался массивным телосложением – даже Мстислав Бисеров был не так широк в плечах… Веским ударом ноги Данила развалил надвое прожженное бревно, привалившее труп сверху – и поддел сапогом узкую полосу потемневшего металла, валявшуюся рядом с телом в куче пепельной трухи. Нет, едва ли этот человек был мне другом, качнул головой Данила, разглядывая кривую саблю с невероятно толстой рукоятью… Никак не похоже на славянское оружие. Верзила пришел откуда-то с Востока. Кстати, не исключено, что именно он имеет отношение к пожару в моем доме…
Заткнув нос краем плаща, он склонился над ворохом обугленных костей, торчавших из закопченного доспеха. На мертвеце не было кольчуги: Данила увидел гору крупных металлических пластин – то, что некогда было добротной тяжелой броней. Быстро погрузил руку в дымящийся прах и выхватил из пепла бронзовую личину, отвалившуюся от шлема. Вгляделся в смутные черты позеленевшей от окислов маски – ну конечно. Широкие скулы, толстые ноздри и великолепный разрез глаз – «как у дикого барса», ехидно замечал в свое время Стенька Тешилов… На земле у ног Данилы валялся поверженный враг – теперь Данила, казалось, ощущал знакомую вражескую энергию, все еще исходившую от мертвеца. И как не почувствовал сразу?
Он больше не собирался посвящать телу ни одной минуты своего драгоценного времени – однако заставил себя еще раз наклониться и уловить в кольчужную ладонь маленький округлый предмет, плоской бляхой черневший там, где у врага когда-то была шея. Железный палец скребанул по копоти – и в глаза Даниле колюче блеснул незнакомый знак – два скрещенных угломера, сцепленные посередине… Что ж – Данила любил сувениры. Когда-нибудь он разведает, что означает этот корявый символ. Не отказав себе в удовольствии на прощанье еще раз пихнуть подошвой обгорелого мертвяка, Данила сунул вражий медальон в торбу и тронулся наконец прочь. Подошвы и так уже прогорели едва не насквозь.
Спускаясь от пепелища к ручью, суетливо звеневшему меж корней по дну неглубокой канавки, он снова остановился. Что поделать – Данила попросту не мог не замечать подобного. Не умел пройти мимо вереницы глубоких следов – отпечатков конских копыт на глинистом мыске возле ручья. Кто-то совсем недавно поил здесь своего ретивого коня – и любовался, должно быть, видом горящего Данилиного дома. Данила аж закрутился на месте, как пес по горячему следу – чуть не на брюхе дополз до ручья по развороченной копытами глине. А у самой воды ему стало совсем интересно: самым краешком отпечаталась на земле среди камней человеческая ступня – маленькая, как у детеныша. У вражеского мертвеца на пепелище подошва раза в три длиннее… значит, здесь был еще один – ребенок.
Ребенок? Данила усомнился в этом, разглядывая узкую глубокую щель, продавленную в глине – кто-то вонзил в землю острие меча! С лету вогнал в почву клинок – и склонился над беглыми струями, чтобы смыть с лица копоть пожарища… Маленькая ножка и тяжелый меч… это была женщина. Через секунду Данила окончательно уверился в этом – все-таки поймал уголком глаза слабый укол золотистого блика по сетчатке. Разумеется, он приметил огнистую каплю света, искрившую золотом с каменистого дна. Данила с третьей попытки ухватил грубыми пальцами в холодной воде крошечную ювелирную звездочку. Колючий маленький гексагон с кровавым камнем посередине – женская серьга.
Он не долго разглядывал ее – потому что совсем рядом, чуть ниже по течению родника увидел следы еще одной лошади… или даже двух. Данила встревожился: столько вооруженных всадников и всего несколько часов назад! Он уже знал: эти люди подожгли дом. Опять враги – даже здесь война не прекращалась ни на минуту. Данила вздрогнул: почувствовал себя зверем, на которого идет охота. Он обрадовался этому сладкому ужасу погони – и побежал: размеренно, тяжело и бесшумно. Вдоль ручья к лесу – по камням, дабы не оставлять следов.
Данила не чувствовал страха – ведь он был сильным и молодым зверюгой, которого нелегко выследить и затравить. Он бежал просто потому, что не хотел остановиться. Земля ласково пружинила под ногами, подталкивала его вперед, подбрасывала вверх и играла с ним. Он летел сквозь чересполосицу длинных древесных теней, полузакрыв глаза и улыбаясь веткам, махавшим в лицо нежными зелеными руками. Почти не смотрел под ноги и знал, что никогда не заплутает в родном лесу: просто нужно воротить нос от влажных токов грибного тумана, встающего из глубоких папоротниковых чащ, и держаться сухого земляничного ветра, который выведет тебя на редколесье. Данила давно прочуял запах прозрачных березовых рощ, смешанный со сладким дымом и кислыми, домашними ароматами хлева – где-нибудь в паре верст по солнцу, – и теперь захотелось туда. Наконец, он вылетел из овражистой низины на холмистый гребень – вскарабкался вверх, цепляя траву руками, – и словно широким знаменем ударило в лицо, накрыло с головой волнами свежего ветра с долины – Данила замер, качаясь на головокружительном яру – в ногах прогибалась зеленая равнинная падь, исписанная легким голубым кружевом речушек и заводей – дымки костров, светлые деревянные крыши, снежные облака резвящихся голубей над садами…
Он присел в теплую траву и, гордо поглядывая в лицо резковатому ветру, достал из торбы медовую лепеху. Сладострастно вгрызся в сухаристую корочку, достал губами пахучую мякоть – и чуть сознание не потерял. Он забыл, что на свете бывает такой хлеб. Упал спиной в одуванчиковое море и, глядя снизу вверх на гигантские травяные стебли с неожиданно огромными муравьями, ползавшими перед самым носом, медлительно придавил языком к верхнему небу сочный, размокший ржаной мякиш – не… я теперь на все согласный… Пускай враги и всадницы с мечами – я готов. Только… снова, как в Москве, после хлеба с медом захотелось молока.
Данила замер и остался лежать в траве – потому что услышал чьи-то шумные шаги по траве: человек шел и бубнил под нос протяжную песню. Мужик – и, кажется, русский: песня отзывалась чем-то призрачно-знакомым. Человек был шагах в полуста – судя по всему, тоже карабкался из лесистого оврага на гребень. Данила быстро перевернулся на живот, прикусил зубами неосторожного муравья, бежавшего по нижней губе, – и сквозь частокол одуванов принялся разглядывать мужика – первого живого человека, которого суждено было встретить на новой родине. Грязноватая рубаха до колен, короткие штаны и босые загорелые ноги – крестьянин? Любопытно, что человек тащил огромное бревно, волочившееся следом по густой траве и цеплявшее землю обрубками сучьев.
– Эй, мужик! – весело окликнул его Данила, высунув морду из своего одуванчикового укрытия. – Помощь нужна?!
Ему почему-то вдруг захотелось ухватиться за толстый конец бревна, почувствовать в ручищах его солидную тяжесть и упереться вместе с мужиком вниз по склону в долину… Но мужик не отвечал – хмуро покосившись на бронированного незнакомца в траве, отвернулся. Даже шага не замедлил – только песню свою прервал. Данила вскочил и в три прыжка нагнал ускользавший по траве конец бревна, легко подхватил на плечо. Прижался щекой к крошистой коре – и заулыбался, как дурак. Непонятно отчего.
– Мужик, я те помогу.
И вдруг Данила заметил, что у мужика не было правой руки – холостой рукав рубахи завязан узлом. Вот почему он так медленно и неловко тащил свою ношу – впившись побелевшими пальцами шуйцы в толстый сучок. И рубаха на спине потемнела от пота – а ведь еще песню пытался напевать! Данила припал на одно колено и коротким рывком дернул на себя бревно – мужик выронил свой конец и удивленно заморгал, глядя, как чудаковатый парень в кольчуге взваливает неподъемную колоду себе на плечи – будто коромысло.
– Иди-иди – дорогу показывай! – коротко выдохнул Данила, привыкая к тяжести на плечах. Бревно было не из легких – впрочем, сносное. Мужик тряхнул бородой, однако перечить не стал – пущай себе тащит, коли силушку девать некуда. Он прибавил шагу и заторопился вниз, часто поглядывая на Данилу. А Данила шел нескоро, удерживая лесину на горбу – бережно, словно спящую девушку. Казалось, теперь его всерьез беспокоила только одна мысль: с каждым шагом. все сильнее хотелось молока.
Чтобы не идти с пустыми руками, бородатый насобирал по пути какого-то хворосту и теперь поспешно семенил впереди Данилы, то и дело оглядываясь на странного детину, вышагивавшего вниз по склону с неподъемной ношей на плечах. Идти, по счастью, пришлось недолго – мужик жил не в самой деревне, а на отшибе, совсем близко к лесу. Здесь уже совсем сладостно запахло русским духом – копченой рыбой, птичьим насиженным теплом и козьим сыром. Осторожно, чтоб не задавить мелкую собачонку, с визгом метавшуюся под ногами, Данила ввалился вслед за мужиком в прореху в недостроенном плетне и, распугивая рыжих цыплят между грядок, прочавкал сапогами по унавоженной земле к шаткому сарайчику посреди двора. Молодецки крякнув, Данила низверг оземь свою ношу и, наслаждаясь внезапной легкостью в теле, потянулся. Теперь бы и пообедать не грех…
Не глядя на Данилу, однорукий мужик вместе со своим хворостом прошмыгнул в двери сарайчика – и исчез. Данила, разминая стонущие плечи, оглянулся: сарай был единственной постройкой на неухоженном дворе. Судя по всему, хозяин перебрался сюда сравнительно недавно. Даже колодца вырыть не успел, хмыкнул Данила, заметив поблизости гору развороченной земли и сваленные рядом бревна для сруба. Это как же они тут, бедняги, без воды – и до реки далеко, и до соседей в деревне…
– Эй, хозяин! – Данила ткнул кулачищем в шаткую стену сарайчика, почувствовав себя позабытым. – Ты где?
Дверь шалаша немедленно отворилась, как если бы однорукий стоял все это время притаившись на пороге. Теперь он высунул наружу серое лицо и сурово глянул на Данилу.
– Чего? Чего надобно? – сердито и вместе с тем испуганно забормотал он.
Данила удивленно повел бровью:
– Да я ничего… Может, какая помощь нужна? – Он был разочарован таким приемом: неужто и впрямь выглядит так ужасно в своем боевом доспехе?
– Не надобно ничто, ступай себе! – поспешно сказал мужик, хороня сутулое тело за приоткрытой дверью. – Ты мне незнамый, я тебе чужой – гряди своей дорогой.
Дверца захлопнулась, но шагов не послышалось – однорукий по-прежнему стоял на пороге. Пугливый какой-то – Данила пожал плечом и, чтобы хоть как-то подсластить досадное чувство на душе, не спеша отвязал от пояса торбу и нащупал на дне восхитительную лепешку. Уселся железным задом на свежевыкорчеванный пень среди голых грядок, уткнулся носом в обгрызенную душистую краюху… у-у-у, любовь моя! Дай вопьюсь зубами… прикусил сбоку хрумкую корочку, нежно потянул и оторвал пухлый кусище ржаного тепла – о… поплыло в голове, заволокло все мысли тягучей медовой темью… Да где ж мое молоко, в конце-то концов?! – Данила вскочил и с лету двинул кулаком в дверной косяк: а ну открывай, хрен бородатый!
Перекошенное от страха бородатое лицо вмиг высунулось наружу. Данила перестал колотить в стену и замер – спрятал краюху за спину и потупился.
– Слышь, мужик. Мне от тебя ничто не надо. Только… дал бы ты мне… – Данила смутился на миг. – Дай, что ли, молока. В смысле – испить.
Прозвучало все это довольно глупо – но почему-то произвело на однорукого хозяина самое благоприятное впечатление. Он сразу как-то расслабился, порозовел лицом и даже ухмыльнулся:
– Молока тебе? Ну, заходь… – Мужик ногой распахнул дверь и отбросил в угол топор, зажатый, как выяснилось, в его единственной длани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84