— Ты слишком оптимистичен, друг мой. Я знаю, отец уже отправил сюда больше людей, чем собирался. Он не станет нас отзывать. Даже он понимает, что в этом случае император раздавит Арамур. Но, возможно, он считает, что Аркус не тронет Арамур в том случае, если он просто допустит поражение.
— Но ты же его родной сын!
— Это не имеет значения, — отрезал Ричиус. — Даже я не могу рассчитывать, что он ради меня будет рисковать жизнью все новых и новых людей. У нас уже погибли многие десятки… Что мы знаем? Может быть, в битвах при Таттераке и Шезе уже погибли сотни арамурцев. Я знаю отца. У него хватит глупости пойти против воли императора. Он решит больше не посылать нам подкрепление — и мы останемся в западне.
Ричиус замолчал, чувствуя, как его собственная безнадежность охватывает и Люсилера. В течение долгих месяцев он старался скрывать свои мысли от людей, воевавших под его началом, — и вот теперь стал сетовать: как мало шансов у них на победу! Он мысленно чертыхнулся, не сомневаясь, что Люсилер мысленно прикидывает последствия. Даже в случае поражения он сам, Динадин и все остальные смогут вернуться домой. Но Люсилер уже дома, и ему придется жить под тем правлением, какое Тарн со своими дролами установит в Люсел-Лоре. Да, груз таких мыслей должен быть поистине тяжел.
— Тогда тебе надо уезжать, — решил Люсилер. — Послушай Динадина. Не позволяй загнать себя в тупик. Просто уезжай.
— Я не могу! — в сердцах воскликнул Ричиус. — Мне бы хотелось иметь возможность уехать, но это невозможно. Если мы отступим, император уничтожит нас. А потом он отнимет у нас Арамур и, может быть, даже отдаст его под управление кого-нибудь из Гейлов. Динадин слеп, он не видит политической подоплеки событий. Но тебя, мой друг, мне жаль. Если мы проиграем, мы просто умрем. А вот по-настоящему страдать придется твоей стране.
Люсилер печально улыбнулся.
— Я уже проиграл, Ричиус. У нас с тобой очень много общего. Ты находишься здесь, чтобы служить императору, которого ненавидишь. А я нахожусь здесь, чтобы служить моему дэгогу.
— Которого ты ненавидишь?
— «Ненавижу» не совсем верное слово. Но трудно не обращать внимания на то, что Тарн и его последователи говорят о дэгоге. Вспомни — я жил в Фалиндаре. Там случалось немало всякого. Говорят, дэгог был безжалостен, когда пытал Тарна, — и я этому верю. Ему известно, что император не желает нам добра. Но ему все равно. Аркусу что-то нужно от Люсел-Лора, а дэгогу — что-то от Нара. Нечто большее, чем просто защита от дролов.
— И что же?
— Возможно, оружие. Военачальники шли за ним только потому, что он унаследовал этот титул. Но он слаб и знает: его время скоро закончится — даже если бы Тарн не ускорял этот процесс. Я уверен, он рискнул бы нашими жизнями, чтобы получить вожделенную власть. А твой император охотно идет ему навстречу.
— Они оба подонки! — отрубил Ричиус. — Ошалели от жажды власти. Но как же ты можешь ему потворствовать?
— А почему ты подчиняешься своему императору? — парировал Люсилер.
— Потому что вынужден. В противном случае Арамур был бы раздавлен.
— Со мной все обстоит так же. Мне известно, что собой представляет дэгог. Я хорошо жил в Фалиндаре. Может быть, слишком хорошо — это была прекрасная пора. Я не знаю, что Тарн и его дролы принесут Люсел-Лору, но не сомневаюсь — это будет нечто гораздо худшее. Время мертвой религии Тарна миновало.
— Похоже, вы просто сменили бы одного деспота на другого, — заметил Ричиус.
— Возможно. Но я таков, какой есть. Мой отец служил дэгогу, а до него — мой дед. Я принес дэгогу клятву. И эта клятва превыше всяческих умозаключений.
Ричиус вздохнул.
— Тогда мы оба обречены. Если, по твоим словам, Тарн наступает в Таттераке…
— Так говорят. Но не исключено, что это всего лишь слухи.
Ричиус нахмурился. Слухи — бич всех военных. Необходимо каким-то образом узнать, что происходит на самом деле.
— Мы здесь совершенно слепы! — с горечью молвил он. — Война может закончиться завтра, а мы об этом услышим в лучшем случае через неделю. Нам нужно выяснить правду.
Люсилер выразительно поднял брови и улыбнулся.
Как сказал Динадин, до Экл-Ная всего два дня верхом.
4
На краю долины Дринг, спрятанный от мира за переплетением лоз и березовым лесом, стоял древний замок. Это ничем не примечательное сооружение было украшено провисшими мостками и обрамлено сзади хрустальным ручьем. Большинство окон выходило на заросший сад, расположенный в переднем дворе; он являл собою настоящее кладбище неухоженных статуй, изъеденных лишайником. В затянутых паутиной залах висели перекосившиеся портреты давно умерших обитателей замка; с высоких растрескавшихся потолков свисали огромные люстры из покрытой патиной бронзы. После захода солнца замок освещался множеством факелов и лампад, и этот ритуал всегда проходил в сопровождении далекого воя волков.
Но несмотря на запущенность, замок Дринг отнюдь не пустовал. Он был твердыней Фориса Волка, военачальника долины Дринг. Именно отсюда он вел войну против нарских захватчиков и беспомощного дэгога-предателя, пригласившего их в страну. И именно здесь он со своей смиренной женой Наджир вырастил трех дочерей. Даже глубокой ночью замок был наполнен обыденными негромкими шумами жизни: плачем беспокойных детей, перешептыванием стражей в красных одеяниях, расхаживающих по мосткам. Первобытная музыка леса залетала во все комнаты и залы, и жителям замка Дринг, не желавшим лишаться сна, приходилось быстро привыкать к звукам, которые издают ночные обитатели долины.
И лишь одна комната хранила в себе тишину. Это крошечное помещение, спрятанное в задней части замка, не имело окна — только металлическая решетка на рассвете пропускала узкие полосы солнечного света, через нее также уходил приторный дым от непрерывно возжигаемых благовоний. В комнате отсутствовала обстановка. На каменном полу возлежал алый ковер, достаточно пышный, чтобы на нем можно было стоять на коленях, а у одной стены возвышался украшенный золотом алтарь. На нем стояли фигуры мужчины и женщины — обожествленных смертных. По обе стороны от них курились благовония, возносившие к небу тонкие мистические знаки.
За стенами умирала ночь. Тарн приоткрыл один глаз и увидел решетку в восточной стене. На металле горела едва заметная искра зарождающегося солнца. Он закрыл глаз и снова опустил голову. У него болела спина. От долгого стояния на коленях на них горела кожа. Но его разум очистился и открылся небу в ожидании ответов, которые он вымаливал всю ночь. Он прибыл в замок Дринг, надеясь найти утешение в кругу своей приемной семьи, получить совет от Волка и умолить своего божественного покровителя, чтобы тот вразумил его. Он отдохнул и утолил голод вкусной едой, приготовленной Наджир. Тело его было готово. Но тревожило состояние разума, и он боялся погубить свою душу.
«Лоррис, — взмолился он, — направь меня! Я — твое орудие. Я выполню твои повеления. Только скажи мне, что делать».
Его мысленный голос звучал жалобно, по-детски. Он начал призывать бога дролов еще на закате в надежде смягчить чувство вины из-за того, что он собирался сделать. Но боги дролов были капризны. Иногда Лоррис говорил с ним, а порой молчал словно камень. И говорил именно он, а не обожающая его сестра, Прис. Прис, добропорядочная дролская женщина, была преданна своему брату Лоррису, как если б являлась его женой, и никогда не разговаривала ни с кем, кроме самых набожных триек. Однако они покровительствовали всем трийцам, жаждавшим их божественного руководства и готовым вынести нелегкую жизнь дрола. Дролы ставили их выше других богов, и за это бессмертные брат и сестра даровали им знание, отвагу и любовь. И в редких случаях — дар Небес. То, что они дали Тарну, выходило за пределы понимания. Это потрясло и изумило его.
«Я становлюсь сильнее, Лоррис, — продолжал Тарн. — Твое прикосновение — это горящий во мне огонь. Молю тебя, не молчи! Заговори со мной, пока я не совершил это ужасное деяние».
Он ждал, не смея пошевелиться, но ответа не последовало, и на секунду ему показалось, как уже не раз казалось этой ночью, что молчание божества и есть ответ и что этот ответ — одобрительный. Так и должно быть, убеждал он себя. Дар Небес был в нем необычайно силен, сильнее, чем в ком бы то ни было из дролов на протяжении всей истории их веры. Гораздо сильнее, чем в его собственных жрецах. Лоррис и Прис щедро одарили его, и он теперь был чем-то большим, нежели человек. Он стал частью природы, стихией — как океан или лунный свет. В узоре каждого листа он видел предвозвестие гибели всего дерева. Слушая песню сверчка, он мог понять, голодно ли насекомое, или приуготовляет себя к спариванию. Сны превратились в нечто живое, к чему он мог прикасаться и где мог двигаться, так что еженощные сны стали призрачными путешествиями.
И ему повиновался воздух. Он колыхался по его просьбе, а стоило ему лишь подумать о тучах — и гасло даже самое яркое солнце. Он мог призывать дождь, ветер и туман, мог выжать воду из камня, сконцентрировав свою мысль. Он был не в состоянии летать, но его сознание открывалось настолько, что душа беспрепятственно воспаряла ввысь, и он мог ощущать ледяной холод горных вершин или безмерную глубину моря. Испуганный подобными своими способностями, он долгие часы проводил в молитвах, моля о разъяснении.
«Я сделаю это, если таково твое желание, Лоррис, — взывал он. — Ты этого желаешь? Скажи мне, прошу покорно! Прошу!»
Все новые его способности были закономерными. Это сказали ему другие искусники, такие же жрецы, как он сам. Похоже, Форис тоже так считал. Они уже много лет воюют с дэгогом и его сильным покровителем, военачальником Кронином. И они устали. Надо полагать, Лоррис прикоснулся к нему не случайно. Но ведь нести груз вины за то преступление, которое они обдумывают, придется не его советчикам. Одному Тарну предстоит возложить на себя эту ношу, и отчасти он готов был возненавидеть остальных за такую кару. Если все они ошибаются, то Лоррис накажет его одного.
«Я был так тебе предан. И ты так много дал мне. Неужели ты не скажешь мне, зачем это? Разве я не твой любимец? Должен ли я сделать ради тебя именно это, или эти дары предназначены для чего-то иного?»
Тарн разжал руки и бессильно уронил их. Времени осталось очень мало. Он сказал Форису, что уедет из замка Дринг на рассвете, а Форис отличается пунктуальностью. Но ответ все не приходил, и ночь в молитве настолько обессилила Тарна, что ему хотелось одного: забраться в постель, коих в замке множество, и проспать до конца войны. Он не сомневался, что у Лорриса на все есть свои причины, и, тем не менее, чувствовал себя покинутым.
— Позволь мне отдохнуть, — прошептал он. — Когда все будет позади, оставь меня. Дай мне мирно уснуть. Без сновидений.
Он вознамерился встать, но колени его не послушались. Они так яростно горели, что он чуть было не крикнул в голос. Однако он сразу же вспомнил о дэгоге и о том, что сей жирный триец виноват и в этом его дискомфорте, — и решимость совершить дурное дело вернулась к нему в виде мощной вспышки. После пыток колени у него стали как вода. Тюремщики дэгога сполна насладились своей работой!
В душе Тарн был уверен, что он — человек не злой, хотя люди считали его таковым. Его имя пользовалось у трийцев дурной славой, и он мечтал о том дне, когда сможет доказать своему народу, что боги по-прежнему существуют и что они ждут от своих детей определенных поступков. Лоррис и Прис желали для трийцев самого лучшего, а трийцы отвернулись от них и вместо этого обратились за просвещением к дьяволам Нара. Подобно дэгогу трийцы разжирели на нарских усладах. Они забыли свое место в мире, свое служение Небесам — и стали грешниками. Их необходимо очистить огнем, и этот огонь способен принести только он, Тарн.
«Как Дьяна», — мрачно подумал искусник. Она была самым дурным образчиком нынешних трийцев — непокорной и неугодной самой Прис. Ее тоже придется очистить и показать ей то место, что отведено добрым трийкам. Он почувствовал, как по его телу пробежала похотливая дрожь. Он сам заново обучит ее!
В дверь постучали — тихо, но настойчиво. Тарн не ответил. Дверь открылась, и он определил знакомую поступь Фориса. Голос друга звучал немного виновато.
— Я прервал ваши молитвы? — спросил военачальник.
— Ничто не может прервать моих молитв, — ответил дрол. — Входите. Вы поможете мне.
Форис вошел в комнату.
— Опять колени?
— Колени, — подтвердил Тарн.
Он оперся на громадную руку, протянутую ему Форисом, и позволил военачальнику поднять себя. Боль пронизала ноги, и он невольно поморщился. Форис молча наблюдал за ним, пока он разминал одеревеневшее тело.
— Уже светает, — сказал военачальник. — Ваши искусники ждут вас на улице.
— Я готов.
Форис нахмурился.
— По вашему виду не скажешь, — заметил он. — Вы слишком долго не спали, и длительные молитвы очень вас утомляют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122