Майкл присматривался долго. Заметил наконец, что посетителей верхнего зала к выходу – у них был свой, отдельный от прочего быдла, – провожают под конвоем. Не под охраной, а именно под конвоем. Ага, понял он, это тоже каторжники, только высокого полета. И решил познакомиться, справедливо полагая себя не последним человеком в мире.
Казалось, оплевать его хуже, чем на первой помывке в колонии, невозможно. Ошибся. После обеда он направился к лесенке. Поставил ногу на ступеньку и… согнулся, с воем рухнув на пол. Дубинарии – лучшее лекарство против высокомерия.
Лупили его вдвоем. Лупили равнодушно и отточенно, размеренно отвешивая хлесткие удары по лопаткам, почкам, крестцу. Напоследок пнули между ног.
Потом он требовал объяснений. Вертухаи, только чтo превратившие Майкла в отбивную, глядели сквозь него оловянными глазами. Один разлепил бледные губы.
– Исправляемый, соблюдай распорядок, – сказал он.
«Исправляемый». От чего, спрашивается, можно исправить на пожизненной каторге?! Если только от самого желания продолжать существование в бренном мире.
– Какой? – выплюнул Майкл вместе с кровью.
И втянул голову в плечи – инстинктивно, ожидая удара. Но вертухай просто удивился. Презрительно так, с оттенком гадливости:
– Общий.
Вот и все объяснения. Недостоин он, стало быть, чтоб ему по-человечески сказали – не ходи туда, не по тебе местечко. Спустя пару недель он привык, что вертухай не держат каторжников не только за людей, а даже за говорящий скот. Унизительно – слов нет.
Долгое время Майкл старался не поворачиваться в сторону того зала. От сокамерника он узнал, что колония делится на две группы – Верхнюю и Нижнюю Палаты. Сначала думал, что это издевка над парламентом, но потом сообразил: из-за столовой. Верхняя Палата предназначалась для авторитетов или богатых преступников. Нижняя – для прочего сброда. К большим людям без зова не ходят, если надо – сами позовут. Их даже уличные вертухай задевать опасались. Впрочем, по слухам, у них конвой элитный был, который не за ними следил, а за быдлом. Чтоб напрасно не беспокоили.
Сегодня VIP-ложа сияла ярким светом, а перила скрывались легким туманом. Ни дать ни взять, эстрада в хорошем кабаке. Майкл покачал головой: до чего ж сучье племя – администрация! Не боится издеваться только над быдлом. У богачей-то отопление работает.
И, засмотревшись на очередной символ собственного падения, проморгал подлянку. Обнаружил ее, лишь попытавшись, разделить мертвячью порцию надвое – себе и Шанку. Ложка скрутилась в спираль. Майкл выругался, попробовал пальцем. Сволочи! Выдали ложки из полиэтилена, крашенного серебрянкой. Гнулись в любом направлении. Нечего и мечтать поесть таким прибором.
Оглянулся: в нижнем зале все ели руками. Н-да. Ему тоже не в падло обойтись без ложки, но ведь полпорции надо отдать Шанку! А бригадир вряд ли потерпит, если кто-то похватает его пищу руками. Драку Майкл выдержит, это без сомнения, но конфликтов не хотелось.
Майкл с сомнением озирал тарелку. Серо-желтые, плотные, как глина, куски слипшегося разваренного гороха. Уже остывшего и склеившегося намертво. Ну и ладно, решил он, обойдусь сегодня без добавки. Обернулся, поискал глазами бригадира. Тот устроился поблизости, через проход.
– Шанк! – позвал Майкл. Ухватил тарелку за край, потянулся всем телом, чтоб не вставать, передал. И отвернулся.
На вкус каша оказалась примерно такой, как и на вид. Детская неожиданность. Но, блин, натуральная. Угрюмо затолкал в горло первый кусок.
Тяжело бухая сапогами, Шанк обошел Майкла и плюхнулся рядом.
– Скучно с ними, – мотнул головой' в сторону бывших соседей по столу. – И сквозняк.
Майкл задумался. В принципе, для него не было секрета в том, что вся Нижняя Палата наблюдает за ним и Шанком. Уж больно нестандартно для понятий складывались их отношения. Майкл же прямо на рыбалке набил бригадиру морду. Мог бы занять его место, а предпочел сохранять нейтралитет. И даже внешние признаки уважения проявлял: мертвячью порцию делил, на рожон не лез, собственную свиту не сколачивал. Но при том, что формально Майкл признал чужое равенство, Шанк его не дожимал.
Для человека из общественных низов бригадир казался слишком хорошо воспитанным. Хотя Майкл думал: это не воспитание, а природное чувство меры. И некоторого такта. К слову, за едой Шанк не чавкал, не брызгал слюной, не крошил и не пачкал вокруг себя и не терпел того же от других. Говорил мало, и никогда – с набитым ртом.
Майкл вычистил тарелку, потянулся за кружкой.
– Погоди, – сказал Шанк. – У нас еще одна порция, – показал на мертвячью тарелку. Ловко разделил куски поровну, половину сбросил себе, остатки подтолкнул к Майклу: – Извини, брат, я руками, ложки сегодня никуда не годятся. Не побрезгуй.
Отличный ход! Майкл готов был аплодировать бригадиру. Очень, очень тонко. С одной стороны, не позволил притронуться к своей еде, то бишь сохранил свой авторитет. С другой – показал, что Майкла унижать не намерен. Но бригадир должен быть один, потому и делить будет он. Только и всего.
А это означало, что бригадиру от Майкла что-то нужно. Серьезное. Вряд ли он почуял неустойчивость своего положения, нет. Что ж, поживем – увидим, решил Майкл.
После завтрака в промозглой столовой на улице показалось еще холодней. Майкл поежился, быстренько задавил истерический позыв при мысли, что вот это – на всю жизнь. О таких вещах лучше не думать – хочется сдохнуть. Но сдохнуть никогда не поздно.
Вагонетка с опущенным бортом. Та самая, на которой каторжники обычно ездили на барщину. Только до прачечной и чистилища ехать всего один перегон, а до цехов целых три. Большинство тут же побросало конверты на пол, а озябшие ладони сунули под мышки. Дураки, вздохнул Майкл, будто не накалывались ни разу. Ведь у них выработана привычка – ездить на работу в этой же вагонетке, но с пустыми руками. Соответственно, торопливо соскакивая у прачечной, многие пооставляют барахло на полу. А за не сданное вовремя белье администрация оставляет без обеда, как непослушных детей – без сладкого.
На вагонетке их возили нарочно. До прачечной можно и пешком дойти, но по пути люди казенное имущество не потеряют, и наказывать станет некого. Администрация не могла такого допустить. Для того и конверты без ухваток делались, для того и поручни в вагонетке под ноль спилили – чтоб легче было позабыть.
Суки.
Майкл забился в угол, присел на корточки, прижав свою ношу к груди. Угловатая и жесткая упаковка мешала согнуться так, чтобы резкий ветер не бросал за пазуху ледяную крупу. Но лишаться обеда Майклу не хотелось. Ему и так придется заново привыкать к стандартной порции.
Вагонетка резко тормознула, многие не устояли на ногах. Майкл покатился по полу, отбивая колени и локти. Ничего, похвалил он себя за сообразительность, если б я стоял, а не сидел на корточках, мог бы и головой о борт садануться.
Под окрики конвоиров каторжники торопливо высыпались на покатую платформу. Вагонетка бодро укатилась назад, а колонна замаршировала к прачечной. Тут же над головами повис первый возглас разочарования, второй… Много, прикинул Майкл, сегодня что-то много рассеянных. Это или из-за дубняка в столовой, или из-за резкого торможения.
В прачечной было холодно и душно. Майкл сдал белье, получил карточку, прокомпостировал ее в автомате у выхода. За обед можно быть спокойным. И нырнул в тамбур.
Прачечную от чистилища отделял узкий проход через двор. Высокие стены обеспечивали круглосуточный полумрак, а расположение служебных зданий – полную безветренность. Пожалуй, единственное место в колонии, где никогда не было сквозняка. Достоинство, естественно, имело оборотную сторону – грязь под ногами тоже никогда не высыхала. И неизвестно, что лучше: ветер и сырой, но чистый воздух или штиль и неистребимая вонь от гнили, химикатов и грязных человеческих тел.
…Первый раз проходя этим двором, Майкл подумал – ему знаком этот запах. Не гнили, а тот, которым тянуло из чистилища. Тяжелый, густой, почти удушливый аромат. А войдя в раздевалку, понял: грибы.
Только лишившись свободы, он на собственной шкуре узнал, чем в действительности пахнут эти симпатичные деликатесики с оригинальным вкусом. Те самые, которыми объедался Борис в общине дерьмовых художников. Тут они не пахли, нет – смердели.
И смердели они трупами.
Майкл в колонии окончательно потерял уважение к мертвым телам. Насмотрелся вдоволь. Здесь постоянно кто-нибудь умирал – от голода, болезней, старости. Или от удавки. Или от собственной небрежности на плантациях. Травились сырыми грибами, тонули в отстойниках. Всякое бывало.
Сосед по камере помер ночью. Надсадно хрипел, потом затих. На прощание обгадился, и по всему продолу до утра воняло дерьмом. Через два дня на барщине Майкл видел, как вертухаи баграми тащат из отстойника тело пацана из девятнадцатой – утонул. От него воняло химией и навозом. Еще через неделю в чистилище по приказу Шанка удавили стукача. Мочалками. Тот извивался, сучил ногами, а в дверях стоял вертухаи и равнодушно глядел в зарещеченное окошко. От трупа воняло мылом и тухлой водой.
Но это частности. Потому что сильней, чем потом или грязью, от всех несло грибами. И от живых, и от мертвых. Вся колония пропиталась. И каждый, кто еще был жив, но уже угодил в эту колонию, вонял грибами и знал, что он тут подохнет.
Потому что под «Вечное солнце» сгоняли людей, схлопотавших пожизненную каторгу.
…Оставив в раздевалке грязную робу, Майкл прихватил мочалку, пайку мыла и отправился выбирать кабинку. Все они были одинаково выщербленные, покрытые известковым налетом и гнилой слизью, но в дальних напор воды обычно бывал сильней.
Здания колонии явно возводились по одному проекту. Длинный коридор-труба, вдоль стен – камеры, столы, кабинки, или что-то еще в зависимости от назначения строения, – а посередине проход. В жилом корпусе, допустим, он был шире, чем в столовой, и назывался продолом, но различия выглядели несущественными. В чистилище кто-то выломал по пять кабинок с обеих сторон в самом центре, отчего образовалась квадратная площадка.
Сейчас на ней пыхтели двое дежурных, готовя «мыльницу». Майкл осторожно обошел скользкий участок, двинулся дальше. За спиной послышался сухой хруст – дежурные связывали мочалки. Пускай.
Неплохая кабинка отыскалась тут же. Стоя еще в проходе, Майкл вывернул краны до отказа и подставил руку, памятуя о недавней «шуточке» администрации. Вроде не кипяток. Даже, мягко говоря, наоборот. Выругался мысленно и, заранее ежась, полез под душ.
Коридор постепенно заполнялся. Каторжники плескались, ежесекундно посматривая на двери – когда же подадут рыбку?
Скрип двери заставил всех замолчать. Майкл тоже выглянул. Сначала в душевую шагнул вертухаи в непромокаемой тунике поверх формы, затем – новенький. Голый, трясущийся, в руках стиснул мочалку и мыло. Ишь, гладенький какой, отметил Майкл брезгливо. Упитанный. А губки-то побелели, и в бегающих глазах – паника. А они все такие, новенькие. Все ло-ценые, ухоженные, с блестящей кожей без признаков растительности, с мягкими, красиво подстриженными волосами на голове. Майкл тоже таким прибыл. Сейчас от его некогда роскошной шевелюры остались клоки, а кожа от местной воды превратилась в шкуру. Порой Майклу казалось, что еще немного, и он обрастет чешуей. Иногда зародыши чешуек отрывались, под ними нарастали зудящие болячки. А новенький был мягкий, как червяк. И такой же противный.
– Ееее… – послышался блеющий голосок. – Ееее… Ееесть ттттут сссвободные кккаббинки?
В этот момент Майкл узнал его. Диспетчер с базы «Савор». Тот самый. Гнида! А когда заманивал на свою траханую базу, голосок, небось, не дрожал! И когда показания давал в суде – тоже. Тогда интонации были наглыми, кругленькое личико – самодовольным. А вот нате вам, сюда же угодил. «Ха-ха, – злорадствовал Майкл. – Ты, падаль, за все получишь. За все мои муки. А я буду смотреть, как тебя трахают».
В коридор неспешно выдвинулся Шанк – почти семифутовый негроид. Майкл хотел окликнуть его, намекнуть, мол, этого опустить жизненно важно. Но передумал: не так плохо разбирался в людях. Скотина диспетчер и без его усилий сломается.
Шанк оглядел новенького, ухмыльнулся вполне благожелательно:
– А как же? Все как у людей. Мы для хорошего человека найдем. Топай сюда.
Новенький засеменил к центру, не отрывая зачарованного взора от Шанка.
– Погоди! – тормознул его Шанк у самой «мыльницы». – А чем докажешь, что ты хороший человек?
– Ээээ… – потянул новенький удивленную ноту. И тут же один из дежурных несильно пнул его. Диспетчер взмахнул руками, сделал несколько шагов вперед, поскользнулся и рухнул на спину, взвизгнув от боли и страха. Он кувыркался, а вокруг стягивалось кольцо. С хищными оскалами каторжники разбирали мочалки, скрученные для битья, похлопывали ими о заскорузлые ладони, вопросительно глядя на Шанка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49