– Ну! Слушай, может, в дом пойдем? У меня «флейта» кончилась.
В доме было почти тихо. Несчастный Борис все еще причитал над утерянными запасами «красок», Элла, красная и зареванная, неумело отмывала пол в кухне.
– Борис так никогда и не узнает, что мы его дерьмо попортили, – улучив мгновение, шепнул довольный Сандерс. – Черт, Майк, как тебе постоянно удается выходить сухим из воды?
– Планида у меня такая, – с оттенком самолюбования ответил Майкл.
Глава 2

МАЙКЛ ТЕЙЛОР, 26 ЛЕТ,
ИСПРАВИТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС «ВЕЧНОЕ СОЛНЦЕ»
По четвергам на обед давали рыбу – отвратительную глупую тварь, водившуюся в местных грязных лужах. Была она размером с подошву и такая же жесткая, битком набитая острыми костями. На вкус – как половая тряпка. У Майкла уже была возможность попробовать и то, и другое.
Но рыбным днем четверг прозвали не из-за омерзительного обеда. Из-за новеньких. Их привозили с этапа по средам, ночь передерживали в шлюзе, а потом сразу вели в чистилище. То есть в душевую. Там новеньких били и насиловали. Потому и звали рыбками, что давили их в чистилище, мокреньких и скользких от вонючего мыла. Запах у него был тинный, а новенькие – нежными и холодными. Процедура же именовалась рыбалкой и была единственным регулярным, никогда не отменяемым праздником.
А к ней прилагались и другие развлечения. Например, раз в месяц, именно по четвергам, совершалось действо переезда: менялись составы пар, занимающих двухместные камеры в Нижней Палате.
Раньше переселение происходило раз в квартал. Кто-то говорил, будто в правилах содержания исправляемых есть такой пункт: препятствовать возникновению устойчивых спарок, удобных для побега. Но потом всю планету отдали под тюрьмы, и дергать отсюда стало некуда. Хотя находились дураки, пытавшиеся выбраться за ворота. За таких идиотов администрация имела дежурную смену охраны как хотела, потом нарушителей режима ловили и отдавали на три дня провинившимся вертухаям. Если что-то оставалось, это кидали обратно, в Нижнюю Палату. Как правило, несчастные вскоре мерли. Так что реально удрать из колонии можно было исключительно в виде распухшего трупа. Да и то не дальше ямы за забором. На кремации здесь экономили.
А переезды остались и даже участились. Администрация то ли таким образом развлекала каторжников, обреченных до смерти видеть одни и те же рожи, то ли, что верней, развлекалась сама, заставляя соседствовать людей, неспособных ужиться друг с другом.
Еще по четвергам отменялась барщина, и подъемная сирена орала на целый час позже обычного. Но что самое приятное – только в этот день каторжники получали на завтрак натуральную кашу.
Хотя все это вовсе не означало, что администрация не старалась подгадить в каждой мелочи. Еще как старалась! Правда, по части фантазии она талантами не блистала. Потому угадать, какого рода пакости тебя ждут, можно было уже в столовой.
Три недели назад, например, когда неожиданно потеплело, в колонии на всю катушку врубили отопители. В столовой от чадного пара было не продохнуть, а в чистилище лился кипяток, и, чтоб попариться, требовалась внутренняя установка на самоубийство с особой жестокостью. Кое-кто по рассеянности обварил себе плечи. Во время переезда, проводившегося в жутком темпе, все взопрели, да так, что на обеде потная вонь перешибала рыбную. Ну, а потом, само собой, администрация типа опомнилась и запустила промышленные кондишены. Температура за десять минут понизилась втрое. Наверное, очень смешно было наблюдать, как распаренные каторжники принялись стучать зубами и трястись от холода.
Да, четверг. Майкл с отчетливой грустью смотрел на второе место в камере. Бывший сосед внезапно помер, и Майкл три недели жил один, вызывая общую зависть. А как же! Рядом не было никого, кто настучал бы бригадиру о мелких нарушениях понятий. Майкл даже онанировать мог каждую ночь – неслыханная роскошь!
Он, конечно, извлек все мыслимые выгоды из создавшегося положения. Сначала перетащил на свою койку лишний матрас, одеяло и подушку. Матрас толщиной в палец и твердый, как доска, одеяло бумажное, подушка… Под стать остальному. Да, а вот что забавно: постельные принадлежности были натуральными. Грубыми, как наждак, но натуральными. Скорей всего, их делали где-то рядом, может даже в «Золотом Городе» – соседней колонии, потому они и стоили дещевле, чем привозные синтетические.
Словом, пользы от удвоения спального комплекта не было практически никакой, но самолюбие твердило, что стало значительно теплей и удобней.
Потом Майкл выяснил, что и кормежные порции пересчитывают раз в месяц, и без зазрения совести подгребал в столовой ровно половину пайки мертвого соседа. Другую половину отдавал бригадиру: так надо. А вот пахать больше не приходилось, потому что норма делилась поровну на всех каторжников, здоровых, больных и мертвых. Так что ел Майкл, как полтора человека, а барщину делил со всей Нижней Палатой – с тремя сотнями озверелых душ.
Но теперь сказочная, по меркам Нижней Палаты, жизнь закончилась. Сегодня к нему кого-нибудь добавят. Или его к кому-нибудь, что несравненно хуже: тогда сосед будет считаться хозяином территории. Конечно, бывает так, что переселенцы – оба, и тогда оба исходно равны, но на это рассчитывать нельзя: администрация не упустит случая поизгаляться. Майкл надеялся, что бригадир Шанк, от которого многое зависело, не допустит его распределения к совсем уж ничтожеству.
Сложил грязное белье, упаковал в конверт – для прачечной. По распорядку его полагалось сдавать перед помывкой, а на нее выводили непосредственно из столовой, без захода в жилой отсек. Так что по четвергам каторжники поднимались на час позже, но расплачивались за длинный сон неудобством завтрака. Поди, ухвати тарелку и кружку с пойлом, когда одна рука занята грязным бельем! Майклу приходилось таскать по два конверта. А ремешки или ручки, на худой конец прорези для удобства переноски, отсутствовали. Такая вот замороченная система.
Скатал матрас с одеялом и подушкой, лишний комплект бросил на вторую койку. Огляделся: а ведь привык уже к этой камере. Но хорошо, что, кроме бельевых конвертов, забирать отсюда нечего. Теоретически каторжнику дозволялось иметь личные веши, обычно их присылали родные. Либо они покупались в местной лавке-отоварке – по ломовым ценам, вроде полета баков за пластиковый стаканчик. Майкл еще не заработал на роскошь. А родных у него, по всей видимости, не осталось.
Коротко рявкнула сирена – на выход. Майкл встал к стене лицом, расставив ноги и руки. Лязгнул замок. Майкл ощутил легкие, привычные охлопывания по бокам и бедрам. Утренний досмотр. Никогда не бывает тщательным. Иногда, впрочем, вертухаи находили носимые при себе запрещенные предметы. Их крали с барщины – если разнарядка пришла в сборочный или упаковочный, скажем. Оттуда можно свистнуть что плохо лежит. Попадешься – в карцер, не попадешься – будешь при товаре.
Серый табун каторжников выгнали в тамбур. Майкл кивками здоровался, отвечали ему тоже жестами или односложно. С утра люди были неразговорчивыми. Да и какие беседы, если в тамбуре их просвечивают, сканируют и всячески прослушивают?
Выключили свет. В темноте замерцали фосфоресцирующие вставки в казенных робах: вертухаи проверяли, не отклеил ли кто тюремные нашивки, по которым беглеца легко искать в ночное время? Майклу казалось, что избавиться от «светлячков» нереально по техническим причинам, но в колонии ходили слухи о народных умельцах – типа и не такое делали. Якобы лет двадцать назад в «Золотом Городе» имел место случай. Парень поспорил с начальником тюрьмы, что сумеет выйти за ворота и проболтаться сутки в тауне, причем выйдет ножками, с голыми руками, и именно выйдет, а не выбежит. Парню оставался год, и начальник сказал – давай, я тебе срок спишу. Тот вышел. Сутки бродил по тауну. Ни одна охранная или поисковая система даже не скрипнула. Потом вернулся –типа теперь за тобой очередь, выполняй обещанное. Начальник год-то скостил, но за побег еще десять накинул. Парень ему морду разбил, за что получил три месяца карцера. Вытащили его оттуда за ноги. И сразу закопали, потому что гнить уже начал. В общем, правильно: заключая пари, оговаривай все условия. Сам виноват.
Двери распахнулись резко. Толпа привычно качнулась вперед, в темноту. Раздались крики. Кто-то глухо ругался, кто-то наводил порядок. Майкл скрипнул зубами: администрация развлекается – дверь открыли, а свет не включили. Небось, еще и с пандусом бардак какой-нибудь. Когда вспыхнули мощные прожектора, Майкл скривился: ну, конечно, пандус обледенел!
В колонну по четверо. С краев идут вертухаи. Не камерные, те добрей, потому что в тепле дежурят. Эти – уличные, злые, как некормленые псы. По самые глаза закутаны от пронизывающего ветра, и все равно им зябко. Греются тем, что размахивают дубинками. Иногда, будто бы невзначай, цепляют каторжников – кому по почкам, кому куда. Предпочитают, однако, по почкам. С поддергом, суки, бьют, а роба прочная, но тонкая. Ткань цела, а на коже фиолетовые синяки. Но все молчат, только желваки на скулах играют. Шагают себе–в ногу, в левой руке конверт с бельем, правая за спиной, чтоб конвоиры видели.
Небо посерело. Майкл скользнул взглядом по никогда не расходившимся низким тучам, подумал, что за время завтрака день войдет в полную силу. Это хорошо. Судя по утреннему происшествию, администрация весь день будет развлекаться, щелкая переключателем освещения. ON–OFF. ON–OFF . И так – пока не надоест.
Приплюснутое строение появилось, как всегда, неожиданно. За четыре месяца Майкл так и не привык к этому: дорога между скалами, как коридор без потолка, едва заметный поворот – и из-за него будто выпрыгивает здание. Наверное, сказывались местные атмосферные эффекты: при низкой силе света и высокой влажности очертания предметов становились расплывчатыми, почему пищеблок и трудно было заметить издалека.
Из дверей, вопреки ожиданиям, не рвались наружу клубы пара. Ясно, понял Майкл: сегодня играть будем не только со светом. С отоплением тоже. Потому что если бы в столовой было тепло, перед входом висел бы плотный туман.
Еще одна плановая задержка: вертухаи уличные сдают колонну вертухаям кухонным. Эти были самыми добрыми, если такое понятие применимо к тюремщикам. Потому что всегда сытые. Кухонные разбивали колонну на группы, окриками гнали к рукомойникам, а потом к конвейерам, следили, чтоб не возникало «пробок».
Майкл направился к быстро едущей полосе с тарелками и кружками. Бельевые конверты он привычно ухватил зубами за уголки, освободив руки. А что? Он в колонии всего год, зубы испортиться еще не успели. У тех, кто провел тут лет пять, зубов уже не остается – гниют, крошатся в драках и под ударами вертухаев. Стоматолога каторжникам не положено.
Хорошо иметь длинные пальцы – можно удержать сразу две тарелки. Пойла, в зависимости от настроения поваров называвшегося то чаем, то компотом, то соком или просто напитком, Майкл никогда не брал лишнего. Во-первых, как бы они ни назывались, это все равно были помои, а во-вторых, в жидкость щедрой рукой сыпали депрессанты – чтоб каторжники особо не борзели. Конечно, пришибленные заключенные работают хуже, но качество никого не волновало. А вот если триста рож конкретно взбеленятся, их будет проще расстрелять, чем успокоить. Расстреливать невыгодно. Потому кормили дрянью и поили отравой.
Ступая как можно осторожней, он добрался до восьмого стола. Конвейеры располагались довольно далеко отсюда, и был шанс, что удастся позавтракать в одиночестве: лишних мест в столовой хватало, и пипл старался плюхнуться ближе к кормушке. Майкл, напротив, обществом брезговал.
Следующую подлянку он обнаружил за едой, и то не сразу: загляделся на VIP-ложу, где кушала Верхняя Палата.
Попав в колонию, он первое время садился так, чтобы не видеть тот зал. Иначе кусок в горло не лез. Ему и так стоило немалых трудов заставить себя глотать комки синтетической дряни. Помнится, он, сделав должные выводы из рыбалки, трое суток молча наблюдал. Видел нижний зал – длинный, как труба, с нарочито темными стенами, будто грязными, с нависающим потолком и выступающими балками, о которые Майкл, забывшись, стукался лбом. Двумя рядами в этой трубе стоят грубые столы на четыре места каждый. В дальнем от входа конце – приподнятый зальчик, огороженный перильцами, по центральной оси – лестница в десять ступенек. Потолок там высокий, стены желтенькие, причем не мерзко-яичные, а бледные, солнечные. И рисунки какие-то висят. С пола нижнего зала видно, что столики там круглые, белые, сидят за ними по двое-трое. Одеты тамошние клиенты тускло, но не в робу с фосфоресцирующими пятнышками. Кое-кто в цивильном. Аккуратно причесаны, выбриты. Лица умиротворенные. Газеты читают. Кушают. Чаек пьют из чашечек. А внизу, под перилами – шесть вертухаев, лицом к нижнему залу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49