— Ну что, богиня, — фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, — по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.
Либерта не отвечала — она смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.
— Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, — продолжал рассуждать Вер, — то ты глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий, мог устроить в своем доме твой алтарь.
Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.
От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец атлет, исполняющий желания гладиатор, плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира — то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Он должен быть в самой гуще жизни, а он страдает от одиночества, как от аллергии — каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Аристократ Элий, напротив, не страдал от этого недуга вовсе. Он был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Какие бы безумные взгляды ни отстаивал, как бы нелепо себя ни вел, он повсюду был свой. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.
Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот его дед — младший'сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах — весьма странное занятие для члена императорской фамилии, — потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны, — Элий на него очень похож — тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» — он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.
— «Нереида»! — выкрикнул он в духоту ночи.
Призыв прозвучал, но ответа не последовало. Вер подошел к окну, выходящему на улицу, и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.
Корнелий Икел вышел из принципария и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение. Гвардеец удивился — сам же префект претория отдал приказ охранять пленника как зеницу ока. Но приказ есть приказ, и гвардеец ушел, не задавая лишних вопросов. Префект отпер дверь в темную галерею с одинаковыми стальными дверьми. Всего камер было восемь. Но все они, кроме одной, в этот час пустовали. Икел открыл первую дверь и вошел. Человек лежал, скрючившись, на узкой железной кровати. Даже в камере с него не потрудились снять наручники. Обычно в изоляторе всегда прохладно, а зимой промозгло, но в эту ночь здесь царила нестерпимая духота. Кожа арестованного блестела от пота, а пестрая туника репортера промокла насквозь на спине и груди.
— А, начальник! — непочтительно приветствовал арестованный префекта претория.
Он мотнул головой в попытке отбросить со лба свесившуюся прядь, но волосы намертво прилипли в влажной коже.
— Ты плохо себя вел, Квинт, — Икел говорил тоном отца, который журит нерадивого сына.
— Чьи изображения ты держишь в ларарии, префект? Небось Юпитера или Марса. А я поставил милашку Клоцину, покровительницу клоак и тайных комнат. Ты, префект, не понимаешь, как это важно — чистота отхожих мест.
Запах уборной был нестерпим. Камеры изолятора не оборудованы смывными уборными специально — чтобы арестованные яснее чувствовали свое униженное положение. Можно издеваться над человеком и не нарушая закона. Икел уселся на единственный стул и несколько секунд изучающе смотрел на пленника. Тот тяжело дышал, пот катился по его лицу не только из-за жары — в поезде Квинт оказал отчаянное сопротивление фрументариям Икела, и бравые агенты сломали ему несколько ребер. Теперь каждый вздох причинял пленнику боль.
— Тебя послали разведать, чем занимается наш умненький Трион. А что сделал ты? — спросил наконец Корнелий Икел.
— Я узнал, — отвечал Квинт.
— Узнал…-повторил в задумчивости префект претория. — А потом решил вместо того, чтобы передать найденные материалы мне, отправить их в «Акту диурну». Так?
Он думал, что Квинт начнет отпираться, и тогда Икел его уличит, сообщив, что в «Плясунах» разговор Квинта с Лапитом был подслушан и весь — слово в слово — передан префекту. Но Икел ошибся. Квинт не стал ничего отрицать.
— Подобный материал не принадлежит агенту фрументариев или первому префекту претория. Это достояние римского народа. Всех без исключения. Опубликовать мое донесение в «Акте диурне» — единственный способ избежать гнева богов. Боги обожают, когда люди каются в грехах.
Икел смотрел на арестованного и чувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Этот подонок даже не понимал, что наделал.
— О чем ты думал, когда принимал идиотское решение?!
— О благе Рима.
Икел грохнул кулаком по столу. Глиняная кружка, стоящая на краю, подпрыгнула, упала и разбилась, расплескав по каменным плитам остатки воды. Квинт с сожалением глянул на влажное пятно и облизнул пересохшие губы. Он так берег эти пару глотков, зная, что до утра воды ему больше не дадут!
— Ты — подонок, Квинт. Сначала был вором и жуликом и лишь потом сделался моим агентом.
— Я помню. Но разве подонок не может служить Риму?
— Ты не можешь знать, что такое — благо Рима!
Мерзавец хорошо владеет собой: Квинт знает, что живым ему отсюда не выйти, но делает вид, что ничего особенного не случилось. И спорить с ним бесполезно. Квинт сам подписал себе смертный приговор, вообразив, что может служить Риму, не служа притом префекту претория. Корнелий Икел поднялся и шагнул к двери.
— Икел… — окликнул его Квинт. — Езжай сейчас в «Акту диурну». Опубликуй эту записку. Кто знает — может, ты еще успеешь.
— Прежде ты изображал дурака, Квинт. Это была твоя роль. И надо сказать — неплохая роль. Но сейчас ты сделался настоящим дурнем. Прощай.
Префект запер дверь изолятора. Придется держать непокорного фрументария в карцере до тех пор, пока Икел сам не расправится с Трионом. А потом Квинта на дороге задавит машина или кусок мрамора с фронтона упадет на голову непокорному фрументарию. Икел уже собирался лично отправиться в караульное помещение и вернуть гвардейца на его пост, как увидел, что навстречу ему бежит преторианец.
«Беда! — подумал Икел. — Случилось что-то непоправимое…»
Юний Вер, стоя у окна, видел, как трое подошли к дому. Отблески фонарей играли на бронзовых накладных орлах, на стальных шлемах. Он глазам своим не поверил. Преторианцы! Что им здесь надо? Он ожидал ударов в дверь и громогласного возгласа:
«Именем императора!» Но было тихо. Бесшумно один из преторианцев склонился над замком. Щелкнул металлических язык, выходя из паза, и дверь распахнулась.
Вер нащупал рукоятку меча, стиснул до боли и отступил в нишу. Трое вошли. Луч фонарика скользнул по стенам. Совершенно бесшумно двое принялись подниматься по лестнице в спальню. Третий двинулся на кухню в поисках ненужных свидетелей. Вер вынырнул из ниши и грохнул преторианца кулаком в висок. Не издав ни звука, гвардеец повалился к ногам гладиатора. Тем временем обескураженные гости уже не таясь обшаривали спальни наверху. Слышался грохот переворачиваемой мебели. Как будто Элий мог спрятаться в шкаф или под кровать. Вот глупцы! Ничего не найдя, преторианцы помчались вниз. Юний Вер выступил из темноты.
— Не меня ли вы ищете, доблестные воины?
— Где сенатор? — рявкнул здоровяк, что был на полголовы выше Вера.
— А зачем он тебе? Чтобы убить? Вместо ответа гигант ринулся на Вера. Преторианцы в Риме не носят огнестрельного оружия. У гвардейца был только меч. А выходить с мечом против гладиатора было мягко говоря глупо. Вер отбил удар и тут же нанес два глубоких пореза на обеих руках гвардейца. Потом сделал выпад, делая вид, что метит в голову, мгновенно пригнулся и ударил по ногам. Лезвие чиркнуло ниже колен. Хрипя от боли, здоровяк осел на пол. Справиться со вторым оказалось еще проще. Преторианец сделал нелепый выпад, — и тут же его меч отбит, а острие клинка приставлено к горлу неудавшегося убийцы.
— Если хочешь дожить до приезда вигилов, отвечай, кто велел убить Элия.
Гвардеец в ужасе смотрел на Вера. Лицо его казалось голубоватым, а губы — синими.
— Говори! — Вер надавил сильнее, и из-под лезвия потекла тонкая струйка крови.
— Требую адвоката, — просипел гвардеец.
— Я — твой адвокат и обвинитель в одном лице! Говори!
— Икел…— выдохнул гвардеец.
— Ну, теперь мы должны удержать волка, или он нас сожрет, — сказал Курций, выныривая из темноты и делая руками жест, будто в самом деле кого-то держит.
Под мощным ударом рухнула наружная дверь в атрий. И преторианцы — не меньше двух десятков — хлынули внутрь. Вер даже не пытался сопротивляться.. Его и Курция повалили на пол, заломив руки. Освобожденный пленник Вера, держась за порезанную шею, шатаясь, шагнул к двери.
Центурион, командовавший гвардейцами, заметил приколотый к плечу Курция значок вигила.
— Преторианцев тоже арестуйте, — приказал центурион. — Потом разберемся.
— Волк вырвался, — пробормотал Курций.
— Где сенатор Элий? — центурион внимательно вгляделся в лица пленников.
— Сенатор всем нужен, — ухмыльнулся вигил.
— Обыскать дом, — приказал центурион преторианцев.
— А в чем, собственно, дело?
— Только что убит Марк Мессий Деций Александр Цезарь. И в его убийстве обвиняют сенатора Элия.
Император смотрел на тело сына, распростертое на мозаичном полу перистиля, и не двигался с места. Пурпурная лужа, как пурпурная тога, причудливой каймой окружала тело. Откинутая в сторону рука отсвечивала зеленым. На восковых пальцах неестественно яркие пятна засохшей крови. Странная картина. Зеленоватая кожа, зеленоватая мраморная скамья. И пол — тоже зеленоватый. И вода в бассейне. И мраморный Силен — все того же мертвенного оттенка. Лишь туника Цезаря и его кровь — бесценный пурпур. Два цвета. Пурпурный и зеленый. Друг подле друга — они необыкновенно ярки. Смешиваясь, они превращаются в серый, то есть в отсутствие цвета вообще. Сейчас они еще кричат, пытаясь переспорить друг друга. Но вскоре они сольются в ничто. Воск растает, плоть сгниет, кровь смоют. Ничего не останется. Кроме боли, которая масляным пятном плавает на поверхности сознания, но не может проникнуть в глубину. Потому что осознать, что произошло, — значит умереть от боли.
Центурион вигилов Марк Проб осмотрел тело убитого и подошел к императору. Красно-серая форма вигила почти не нарушала цветовую гамму картины. Руфин так и думал о происходящем — картина… Все сделалось плоским, утратило глубину.
— Его убили резцом скульптора.
Проб подчинялся напрямую префекту вигилов, являясь вторым лицом в префектуре ночной стражи. Но Руфину было все равно, кто перед ним: Марк Проб или какой-нибудь рядовой следователь из префектуры.
— Значит, Элий все-таки отомстил… — проговорил Руфин задумчиво и вдруг в ярости стиснул кулаки. — Найти его! Немедленно!
— Люди на его виллу уже посланы, — отвечал центурион.
Императору принесли складной стул с пурпурной подушкой. Руфин сел, прикрыл голову полой тоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57