На следующий день классная Наставница сказала, что я недостойно мыслю, поэтому следы моих мыслей изменяют лицо. «Посмотри в окно! — сказала Наставница. Я взглянул на улицу и увидел серый поток одинаковых автомобилей. — Видишь, никто не выделяется, все едины. В этом единстве наша мощь. Это лишь в природе, которую нам удалось если не победить, то отделить от себя, существует многообразие видов и форм растений, животных. А в человеческом обществе все едино».
Тут я опять не сдержался и проговорился о том, что вовсе не везде так и что это не лучший вариант общества, когда оно состоит из физических и духовных близнецов. Я рассказал о Земле, о тебе, Айка, и Наставница была так поражена и возмущена моим рассказом, что запретила кому-либо повторять его, смотрела на меня с брезгливым испугом и сожалением.
— Бедный Юк, — вздохнула Айка.
— Я слышал от отца, что где-то в горах Догиры есть затерянная среди горных лесов страна, где живут те, у кого лица не похожи на лица других альфантцев — все разные! Но как найти Догиру?
— Я могла бы помочь тебе. Это нелегко, но я попробую. Однако будь осторожен. Что я вижу! Не тебя ли это ищут? В лес входят отряды с собаками на поводках. Эти собаки до смешного малы — на мой взгляд, совсем игрушечные. Но тебя могут найти.
— Я на этот случай захватил особую мазь: намажусь, и ни одна собака не отыщет меня. А как далеко мои преследователи?
— Через сутки могут нагнать тебя. Ты оставил следы. Вырой землянку, замаскируйся и пересиди, пока облава не повернёт назад.
— Пожалуй, верно. Но у меня нет лопаты.
— Зато есть нож. Ой, Юк, сюда летит рой стальных стрекоз! Это вертолёты. Скорей залезай в малинник, минут через десять они будут здесь!
Юк растерянно оглянулся и побежал к зарослям растения, на ветках которого висели крупные красные ягоды. Лёг на землю, глянул вверх: небо чуть проглядывало сквозь листья. Под руку попалась сочная ягода, он взял её, съел. Руки стали красными и липкими. Вытер их о траву и замер.
— Лежи спокойно, — предупредила Айка. — Они уже здесь, кружат почти над тобой. Мне бы ничего не стойле схватить этих стрекоз руками! Ой, Юк, что мы наделали — забыли сумку с продуктами, и из вертолётов увидели её! Один опустился рядом. Вышли пятеро с собаками. Мазь! Ты намазался?
— Не успел, — прошептал он ни жив ни мёртв.
— Что же теперь будет?!
Крохотные собачки, размером с земных хомяков, взяли след и вскоре ворвались в малинник. Пятеро побежали за ними. Юк уткнул лицо в ладони, скорчился, когда собаки, оглушительно тявкая, победно поставили лапы на его тело.
— Юк! — Айка заплакала.
Его схватили и повели к вертолёту.
— Ты не оставишь меня? — спросил он, стараясь в глазах Айки выглядеть мужественным.
— Конечно, нет!
— Тогда мне ничего не страшно.
— Совсем одичал в лесу, сам с собой разговаривает, — сказал один из охранников.
— Не бойся, — шепнула Айка. — Я сегодня весь день с тобой. И потом буду прилетать.
Его привезли прямо в Управление, на заседание Наставников во главе со Старейшим. Они сидели за длинным столом, перед которым Юку надлежало преклонить колени. Но он стоял с гордо поднятой головой и лишь когда охранник толкнул его, растянулся на полу, расквасив нос. Встал, вытер лицо рукавом обтрепавшейся за дни побега куртки и бесстрашно уставился на Старейшего, который отличался от всех лишь своим древним возрастом, наложившим на его лицо желтизну и морщины.
— Мальчик, нам необходимо знать, чего тебе не хватало? Это важно для блага других, — прошамкал он.
— Мне стало скучно, — ответил Юк. — Однажды я увидел звезду…
— Записать, — перебил его Старейший. — Звезда. Смущает правильное течение мыслей. При нашей технике вовсе не сложно что-нибудь придумать. Мальчик, продолжай.
Юк был в ужасе от того, что из-за него могут что-нибудь сделать с небом. Ведь не пускают же в лес…
— Мне больше нечего говорить, — сказал он, твёрдо решив молчать.
Тогда двое охранников связали Юку руки и надели на его запястья и щиколотки блестящие браслеты, а голову стянули металлической лентой.
— Держись, Юк, — подбодрила Айка, с напряжённым бессилием наблюдая за происходящим.
— Продолжай, — спокойно сказал Старейший.
И Юк против собственной воли стал подробно рассказывать, как он постепенно становился непохожим на других. Поддавшись силе, исходившей от браслетов, он говорил об отцовских снах, об общении с Айкой.
— Малыш очень нестандартен, — сказал Старейший.
Потом Юка посадили в автомобиль и привезли в длинное, выкрашенное в коричневый цвет здание. В цехах у автоматов, штампующих металлические детали, стояли аккуратно одетые в серую форму мальчики, которых трудно было заподозрить в каком — либо мятеже, такими они выглядели смирными и послушными. На запястьях и щиколотках каждого были защёлкнуты, как у Юка, браслеты. Это означало, что каждая их мысль отныне под контролем и проходит соответствующую корректировку и обработку.
— Юк, откликнись, Юк! — пыталась прорваться к нему Айка.
Но он теперь не слышал её.
Часть 6
Пять деревьев
— Она не приходит в себя вот уже третий час. И непонятно, то ли спит, то ли в оцепенении, в забытьи, — докладывала медсестра Букову.
Он сидел в притихшей палате возле Айки, прослушивая её пульс. Тот бился слабо, ниточкой.
— Камфору с глюкозой, — сказал он сестре и спросил у Кинги, когда это началось.
— Да с самого утра в обмороке. С ней это уже не впервые: вдруг уйдёт в себя, будто куда-то провалится. Бывает, и глаза открыты, а сама вроде как спит или где-то далеко отсюда. Мать предупреждала, чтобы в таких случаях не тормошили её. Но как можно не будить, если и не завтракала, и массаж пропустила.
Вернулась сестра со шприцом. Буков сделал инъекцию, подождал, пока пульс придёт в норму.
— Признаков шока нет, — сказал он сестре уже в кабинете. — Пусть выспится, это что-то нервное, должно пройти. Придёт Ирма, пригласите ко мне, я сегодня буду допоздна.
Очнулась Айка лишь вечером. Долго лежала молча, уставясь в потолок.
— Наконец-то, — обрадовалась Габриела, заметив, что она уже не спит. Нажала кнопку, вызывая сестру. Та пришла с Буковым.
— Больше нас не пугай, ладно? — сказал он, накладывая на её руку чёрную манжетку тонометра. — Не рассказывай свой дурной сон, от которого у тебя распухло лицо, но обещай, что не будешь так далеко уходить. Кстати, что за молодой человек навещает тебя?
— Приходил? — встрепенулась она. — И вы не пустили?
— Куда же пускать? — Медсестра поправила ей подушку. — Весь день проспала.
— Да не спала я, не спала! — И, подумав о Юке, она вновь напряглась. Тяжело быть бессильной и никем не понятой.
— Завтра будем ставить на ноги, — сказал Буков.
— Как? — Она резко повернулась к нему.
— Как всех. Хватит валять дурака.
Весть о том, что кого-то поднимают на ноги обычно быстро облетала корпус, привнося в его жизнь толику разнообразия и надежды.
Обмотанная бинтами, с лангетами на ногах, Айка стояла в громоздком манеже и думала, как хорошо, что её не видит Гали. Точнее, она даже не стояла, а висела на двух стенках манежа, и ни одно колёсико не сдвинулось с места за те пять минут, которые она провела в вертикальном положении. Ноги и бедра казались свинцовыми, слегка кружилась голова. Буков с медсестрой поддерживали её за плечи, стараясь придать катастрофически падающему настроению Айки хоть какую-то высоту, но её бледное лицо не выражало ни малейшей радости. Ей было дурно.
— Все, хватит, — сказала она, чуть не падая в обморок, и Буков, подхватив её внезапно обмякшее тело, отнёс в постель.
— Ничего, девочка, ничего. — Он промокнул полотенцем испарину на её лбу.
— Всему своё время. Ты будешь ходить. Будешь! — почти выкрикнул он, и в его голосе Айке почудились нотки отчаяния.
Откинувшись на подушки, Айка долго прислушивалась к себе: в ногах, будто набитых ватой, лёгкое покалывание и жжение, значит, не совсем уж мёртвые. Слегка подташнивало.
И какая дьявольская сила сковывает мышцы?
В их доме, на втором этаже, жил «гармонический человек» Валерий Трофимович Жигулин. «Гармоническим человеком» его назвала мама за то, что он обладал необыкновенными свойствами, которые, на взгляд Айки, вовсе не делали его гармоничным. Так, Жигулин устно извлекал корни из семизначных чисел, лежал, не поранившись, на битых стёклах, умел находить железным прутом спрятанные предметы. Он работал учителем физкультуры, а па досуге выступал с лекциями о возможностях человеческого организма, демонстрируя их на себе. Хотя это были и не фокусы, а достижения ума и тела, Айка все равно считала их трюкачеством по тон причине, что было неясно — для чего все это? Жигулин восхищал и одновременно приводил в недоумение. Зачем ему столь необычные качества? Уж, наверное, не только затем, чтобы хвастаться перед друзьями и соседями. Но тогда для чего?
Одно время Жигулин пытался ухаживать за Айкиной матерью. Пару раз пригласил в театр, а когда та отказалась, — мол, не хочет оставлять дочь одну, — зачастил по вечерам на чай. Разведенец, он приехал откуда-то из Сибири и рассказывал много интересных историй об этом крае, о себе.
— Должно быть, ваша жена страдала, наблюдая, как вы лежите на стёклах, — сказала как-то Айка.
Жигулин рассмеялся и, шевеля желваками аскетически впалых щёк, пошутил, что наоборот, именно эта способность привлекла её, приёмщицу пустой тары продуктового магазина: она била бракованные бутылки, и он спал на их осколках.
— А если серьёзно, — сказал Жигулин, — я был тайным учеником Ульяшки, сестры моей супруги.
И Айка услышала рассказ о сибирской деревенской девахе Ульяшке, которую за слабость ума прозвали юродивой. В двадцать лет, переболев энцефалитом, Ульяшка повредилась головой, стала летом и зимой ходить простоволосой, босиком, в свободном, без пояса, тёмном платье, похожем на рубище. Никакая болячка с тех пор не приставала к Ульяшке, этой гигантской девке со спутанными кудлами на голове. Как только сходил с роки лёд и земля, ещё не совсем оттаявшая, продрогшая, чуть начинала дышать теплом, Ульяшка вешала себе на грудь привязанный к верёвке сколок валуна и под взглядами выстроившихся на мосту зрителей, в основном мальчишек, входила в ещё ледяную воду речки. Жигулин собственными главами видел, как минут семь шла она по выгнутому речному дну и над головой её мерно всплывали пузырьки воздуха. Выйдя на другом берегу, Ульяшка сбрасывала с шеи камень, кланяясь на все три стороны, выталкивала из могучей груди мощные струи воды и с песней о наступившей весне шла куда-то в тайгу, откуда возвращалась дня через три, исхлёстанная ветками, исцарапанная, но весёлая, загадочно сообщая каждому встречному, что нынче она с самим батюшкой-медведем зналась.
После Ульяшкиного речного перехода обычно устанавливались тёплые дни, в полях начинался сев. Старики считали Ульяшку святой и не позволяли молодёжи смеяться над ней.
— И ещё одним замечательным свойством обладала Ульяшка, — рассказывал Жигулин, пропуская пятую или шестую чашку чая. — Бывало, зайдёт в избу и как закричит: «Наводнение!» Все вскакивают, лезут на русскую печь, потому что в двери и впрямь врывается поток неизвестно откуда взявшейся воды. А Ульяшка руки в боки, кудлатую свою голову назад и стоит, заливается. Это она так шутила, наводя на людей гипноз. Она-то и заставила меня призадуматься: что же, мол, мы, люди, представляем из себя, на что способны? Вот и стал я тренировать свой ум и тело. До Ульяши мне, разумеется, далеко, но кое-чего достиг.
Жигулин почему-то вызывал у Ирмы насторожённость, даже некоторый испуг своими феноменами. И она так и не подружилась с ним, хотя порой приглашала па обед или ужин. Айка догадывалась, что мать делает это из чисто педагогических соображений: ей нравилось, что Жигулин постоянно внушает дочери, что человеческий организм обладает великими возможностями.
В этот раз она вспомнила о Жигулине с гнетущей досадой. Где они, куда запрятались, эти пресловутые возможности? Почему не проявляют себя именно в том случае, когда и впрямь необходимо? Так ли уж обязательно уметь лежать на стёклах, ходить под водой? Нет, она не может упрекнуть себя в лени — чуть ли ни треть сознательной жизни отдано мышечному тренажу и плаванию. Может, не хватает веры в собственные силы? Да, порой падает духом, когда смотрит на свои ноги, эти безвольные плети. Но и нельзя сказать, что не живёт верой. Хотя мать с детства не обнадёживала её, но намёк на возможные перемены был. Иногда казалось, что в какой-то иной жизни она ходила, потому и сны снятся такие яркие в своей осязаемой зримости — о том, как ходит и даже бегает.
Было в её положении нечто унизительное для человеческого, женского естества. Размышляя об этом, она анализировала свои отношения с Гали. Можно ли в такой ситуации верить в искренность чьих-то чувств?
Подобные мысли заводили слишком далеко, и она начинала злиться на себя. Почему сомневается в Гали? Раз есть сомнения, значит, признает, что любить её не за что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38