— Что это? — тихо выдавила она.
— Ты ведь хотела коня. Вот тебе конь. Помнишь, я обещал, — сказал он с лёгким придыханием, не скрывая радости от своего сюрприза. — Хотя он не белый, а вороной, но все равно красивый. Правда же? Я привязал его к нашей маслине, ждал, пока стемнеет.
Айка потрясённо молчала. Затем спросила чуть слышно:
— Украл?
Гали сник:
— Ну вот, опять.
— Не обижайся, — встрепенулась она, не сводя глаз с коня. — Я совсем не хотела тебя обидеть. Но все-таки откуда он?
— Откуда-откуда, не все ли равно. Взял у одного деда. Этот красавец у него сено для пригородного хозяйства возит.
— Значит, все же украл, — упала голосом Айка.
— Не украл, а взял на время. Сегодня же отведу назад, хозяин и не узнает. А вообще-то, я поговорю с ним, скажу, что конь очень нужен. Ты ведь сама уверяла, что тебе необходим конный спорт. Вот и давай попробуем. Честное слово, я поставлю тебя на ноги! А то заладила: Буков да Буков. А твой Буков не мычит, не телится. Ты уже второй месяц в санатории, а что толку?
— Да в таких санаториях годами лежат.
— А ты не должна годами! Ну так что, проедемся?
— Боязно как-то.
— Ерунда!
Лёгким рывком парень вытащил Айку из коляски, усадил на коня и сам ловко вскочил на него, одной рукой, обхватив девушку за талию, а другой затягивая узду. Конь негромко заржал и, грациозно помахивая хвостом, пошёл по аллее. Наземные фонари высвечивали стройные, сильные ноги животного. Буков зашагал было следом, но потом раздумал. «Пожалуй, верховая езда не помешает. Надо бы поднять об этом вопрос на очередном коллоквиуме, связаться с ипподромом, — решил он. — Но куда смотрит сторож? По территории верхом скачут, а он и ухом не ведёт?»
По цокоту копыт можно было определить, что, объехав здание физиотерапии, всадники двинулись к библиотеке и уже возвращаются назад. Буков свернул к главному корпусу. «Нет, этот Гали — парень что надо, — подумал он. — Но и опасный своей бесшабашностью. Бедная девочка, теперь она уж точно влюбится в него».
Вот уже с полчаса Айка смотрела в сторону городского пляжа и думала о том, что Гали естественней было бы находиться по ту сторону решётчатой ограды, где длинноногие девушки спортивного вида резво гоняли по кромке прибоя мяч, катались на катамаранах и загорали в почти незаметных купальниках телесного цвета.
Хотя солнце ещё не спряталось в тучи, уже погромыхивало, дул резковатый ветер, с горизонта шли барашки надвигающегося шторма.
В столовой Айка была настолько поглощена мыслями о предстоящей сегодня поездке верхом, что не заметила, как сидящие напротив Имант и Олесь отпускали в её адрес шуточки на эсперанто.
— Слышишь? — легонько толкнула её локтем Кинга. — Они говорят, что ты мечтательная, как пушкинская Татьяна и что за тобой сегодня приедет принц на авто с алыми парусами.
— Почему на авто?
— Это у них спроси.
Айка усмехнулась — шутники близки к истине. Однако промолчала, пожалев, что не договорилась встретиться с Гали у корпуса, чтобы все видели, как они гарцуют на коне. Но пока нет разрешения администрации, лучше не нарываться на неприятность. И так уже её одиночные купания засекли, ворчат, что нарушает режим. Даже девчатам в палате не призналась, отчего вырядилась на пляж в брюках.
Гали запаздывал. Вот уже по настилу санаторского пляжа поехали на солнечные ванны. Теперь улизнуть тайком вряд ли удастся.
Через час стало ясно, что он не придёт. Но досада от сорванной поездки не могла заглушить приподнятого расположения духа. Со вчерашнего вечера что-то вдруг изменилось в ней. Всю ночь видела себя на коне с Гали. Как обнимал её, поддерживая, чтобы не упала.
Рано утром, когда к постели подошла нянечка, молодая, но отчего-то всегда с печальными глазами много повидавшего человека, Айка тихо сказала: «Алла, вы даже не представляете, как вы счастливы». Нянечка удивлённо взглянула на неё и растерялась так, что не нашла ответа. «Да-да, — улыбнулась Айка, — многим для счастья не хватает всего лишь воображения».
Даже к девчонкам городского пляжа Айка сегодня испытывала нечто вроде снисходительной симпатии. Так, должно быть, относятся к младшим старшие сестры, которым есть что скрывать.
Надвинув на глаза панамку, она вмиг ощутила, как подкатывает к груди ознобный холодок перед чем-то неизведанным, медленно надвигающимся на неё. Что-то должно было сейчас случиться, и она приготовилась. Тело напряглось струной, а уже через минуту расслабленно поплыло в чем-то зыбком, ещё не оформившемся в образы.
Вначале показалось, что понесло на Альфанту, к Юку, с которым не общалась уже дней пять. Но вот будто кто-то шепнул на ухо: «Эсперейя. Будущее землян».
Планета вынырнула из красно-синего кокона, вертящегося в облачке матового тумана. Города, искусно имитирующие пчелиные соты и птичьи гнёзда в кронах деревьев, люди, похожие на землян, но с иным выражением лиц, несущих на себе печать неведомого знания, неведомых чувств… Человек, внезапно выросший перед ней, был странно похож на кого-то. Вот только на кого? От попытки выяснить это заломило в висках.
Часть 3
Чрез человека
Он знал, что сидит в кресле, опутанный электродами, датчиками, но душа или то, что называют ею, далеко за тридевять земель отсюда. Зрительные образы, настолько яркие, что вызывали чувственные ощущения, обволакивали его, втягивали в действие, и он порою терялся: где все-таки находится, на Эсперейе или на Земле?
«Ну почему, — отчаянно билась мысль, — почему лишь вдали от родной планеты можно в полную меру, с такой восторженной силой и глубиной постичь земные зори, бесконечность степных пространств, торжественность храма лесов, синеву неба и вод? Почему, лишь потеряв то, что дорого сердцу, осознаешь суть утраченного?»
Брызги прибоя окатили с ног до головы. Он сделал шаг назад, разбежался и бросил тело в сверкающую зелень волн. Солнце обнимало воздух и расплёскивало свой неистовый жар, превращая его в ласку и тепло, «Хорошо, хорошо-то как!» — бормотал он, энергично загребая руками. Обернулся к полоске пляжа и не узнал его: величавый берёзовый лес раскинулся на том месте, где минуту назад был жёлтый песок. И выходил он уже не из пенного прибоя, а шёл босиком по росной траве. Слева, из стеклянной глубины озера, медленно поднималось раскалённое светило, превращая белесую долину в розовую утреннюю праздничность. Смущённо заалели стволы берёз, шустрая звонкая пичуга протренькала всему миру, как чудесно жить на Земле. Он вошёл в лес, и все вокруг затрепетало, зазвенело в золотом ливне льющихся сквозь листву лучей. Он шёл и шёл напрямик, впереди мерцали дрожащие в утреннем мареве деревья, и не было конца их стройным рядам. Вдруг лес распахнулся, и он оказался в родительском доме, где мать подавала тарелку дымящегося ароматного борща, а напротив сидел отец и шуршал газетой. Сам же он был мальчишкой с ободранными, загорелыми до черноты коленками и ссадинами на руках. И так хорошо, так покойно и благостно было на душе оттого, что родители живы, что борщ вкусен, а за окном ждёт дружок Вовка со спиннингом и пластмассовым ведёрком.
Потом опять все заволокло туманом, из которого медленно выплыл нежный овал девичьего лица. Лёгким касанием руки девушка повернула его голову, и он увидел в кресле мужчину средних лет, такого розовощёкого, будто тот выскочил из-под душа высокого давления. Человек сидел под приподнятым прозрачным колпаком и пристально разглядывал его: очень знакомый лоб, губы, глубоко посаженные глаза… Долго вглядывались друг в друга, пока наконец пришло понимание, что смотрит в зеркало.
— Стас Радов, вы слышите меня?
— Лия? — узнал он лаборантку, — Никак не привыкну.
— Пора бы. — Ему подали стакан магнитной воды. Он кивком поблагодарил и заметил, как пальцы судорожно сжали стакан.
— А где остальные?
— Убедились, что все в порядке и ушли в двадцать пятую. Там сложная ситуация.
Пальцы рук и ног слегка покалывало, суставы окостенели, трудно было повернуть шею, согнуть колено. Он знал, что через полчаса это исчезнет: уже второй раз проходил процедуру КО — клеточного обновления, и всегда такая неприятная реакция. Вновь посмотрел в зеркало. Житель Эсперейи, восставший из праха , — незримо было начертано на его лбу. Точнее, житель Земли, ибо именно с Земли доставляли на Эсперейю контейнеры с реплигенами землян.
В кресле КО обновлялось не только тело — память с особой остротой возвращала первую жизнь . Почти месяц как бы заново переживаешь её отдельные эпизоды, яркие до иллюзий. В эти дни его комната наполняется голосами друзей и недругов, любимых женщин, близких и родных, безвозвратно утерянных, а теперь оживших не только в памяти, но и в надеждах, которым, быть может, со временем суждено сбыться.
Лия развернула его кресло и включила голограф с программой космических пейзажей. Он усмехнулся: девушка все делает по инструкции, но ему вовсе не хочется развлекаться. Попросил выключить. Экран погас и ещё с полминуты переливался цветными тенями.
То, что ему не просто вернули жизнь, а задействовали резервные миллионы мозговых клеток, которые раньше были отключены, он понял в первые же дни репликации, шесть лет тому назад. Расщепление сознания оказалось ничем иным, как способностью организма жить на нескольких регистрах, и он без особых усилий переключался с одного на другой. Тот, первый человек помнил земные рассветы и закаты, запах асфальта после дождя, детскую нежность ребёнка и улыбку жены. Второй с жадностью осваивал жизнь в новом мире, не уставая удивляться каждому дню.
Ощущая себя то землянином, то эсперейцем, Радов, однако, не входил в конфликт с самим собой. Тоска землянина по прошлому гармонично переливалась в активную деятельность эсперейца.
И лишь после КО в нем что-то переворачивалось, нападала хандра, а память о прошлом становилась пронзительной и будоражащей.
Хотя Эсперейя была почти аналогом Земли, в снах и грёзах родная планета виделась несравненно прекрасней: воды в её реках были звонче, небо синее, ветры ласковей и яростней. Обновлённая память возвращала детали, которые, казалось, навсегда исчезли ещё в той жизни. Видеоплёнка мозга скрупулёзно запечатлела каждый миг его прошлого и теперь выдавала кадры самых разных лет. Радов с горечью убеждался в том, что ко многому был слеп и глух. «Папа, папочка!» — Юрка и Лена тащат его за руки в воду, и их мокрые загорелые лица сияют от восторга. «Ты сегодня устал», — говорит жена, проводя рукой по его лбу. Её волосы пахнут ромашковым шампунем и ещё чем-то уютным, домашним и родным. Он ловит её руку, прижимает к щеке, но думает совсем не о ней, а о том, что на совещании надо бы поговорить о сотрудничестве с естественным доктором — природой. И снова, снова эта женщина. Она идёт за ним с упорством следователя, решившего до конца понять характер преступления. Ну любил её, любил, а потом все кануло куда-то, и его ли в том вина? А вот о том, тёмном, лучше не сейчас, лучше вообще никогда не вспоминать. Оно же накатывается вновь и вновь, и никуда от него не деться. Вот она, его девочка, которую он когда-то предал по молодой дурости.
— Я видел тебя с парнем. Кто он?
— Мой друг.
— Это я сразу понял.
— Странно, что вас интересуют мои дела.
— Очень даже нормально. И ты прекрасно знаешь почему. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймёшь меня.
— Никогда!
— Поймёшь. Быть может, не простишь, но поймёшь. А тетрадь — твоя работа? Так и знал. Поздравляю: у тебя неплохой слог, цепкая память и глаз. Но зачем же так зло? Я бы не хотел, чтобы моя дочь выросла злючкой.
— Ваша?
— Моя. И, пожалуйста, не заплывай далеко. Я ведь знаю, где ты купаешься. Езда верхом не запрещается, однако извещай персонал, если надумаешь ускакать куда-нибудь. Все-таки у нас санаторий, анархия здесь не пройдёт.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что разрешили купаться и скакать верхом. Только я и сама бы…
— Дерзкая. В меня. Ничего, девочка, ничего. Все правильно.
…Но без того дня не обойтись. Так и не узнал, что случилось в соседней квартире, отчего вспыхнул пожар. «Спасите! Там моя бабушка!» — моталась по лестничной площадке второклассница Майка, кашляя от дыма, ползущего из дверей квартиры. Он разогнался, вышиб дверь ногой и, задыхаясь, почти на ощупь пробрался в комнату, где возле кровати лежала без памяти старушка. Схватил её с трудом поволок к выходу. Она оказалась довольно тяжёлой. Пламя гудело и плясало в голове, глазах, груди. И тут на него что-то упало, сбило с ног и, проваливаясь в чёрную пропасть, он успел подумать: «Ну вот и все».
— Стас! — тормошила его Лия.
Он долго смотрел на неё, потом, вздохнув, спросил:
— Как по-вашему, сколько мне лет?
— Разве это имеет значение? Мы измеряем личное время не годами, а периодами от одного КО до другого. Правда, наше КО несколько иное, с поправкой на физиологию эсперейцев.
— Тогда мне всего лишь два годика, милая валькирия. Вас удивил мой вопрос, а я думаю вот о чем: придёт ли для меня час, когда я вдруг устану и теперь уже навсегда закрою глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38