Тупик. Черная дыра.
— МЫ ВЕДЬ ГОВОРИМ О СЕЛЕНЕ, ДА?
— Да.
— ЗНАЧИТ, ЭТО МЕТАФОРА.
— Конечно — это проклятая метафора.
— У ТЕБЯ ПОГАНОЕ НАСТРОЕНИЕ.
— Ну, видишь ли, когда ты говоришь людям, что ты с Луны, они всегда говорят: «В самом деле?» А я говорю: «Кто-то же должен быть с Луны». А они отвечают: «Да, наверное…»
А потом они говорят, особенно, если это земляне: «Я бывал на Луне». А я говорю: «Там все бывали, только им не приходится там жить». И они говорят: «Ну, да», — и вроде как улыбаются. А про себя думают: «Она задирается». Видно, что они так думают. Только я не задираюсь. Это они — всегда говорят одно и то же.
И еще они говорят, если они земляне, или, вернее, особенно, если они не земляне: «Что ж, вы, наверное, много времени провели на старой доброй матушке-Земле». А это не так. Мы летали туда дважды, повидаться с бабушкой и дедушкой. Мы это терпеть не могли, Энджи и я. Мы не любили бабушку и дедушку, и нам не нравилась их гравитация. Я свалилась с дерева. Мы считали Землю ужасной и отсталой. У них даже сети не было — там, где живут дедушка и бабушка.
— А ТЫ ИГРАЛА В СЕТЬ С ЭНДЖИ?
— Да, мы все это делали, хотя никто об этом не говорил. У каждого была своя тайная личность, так что ты мог сказать, что тебе нравится, но никто не знал, кто ты на самом деле. Игра с сетью поощрялась. Считалось, что она образовательная и занимательная. Если отбросить чушь насчет образования, она такой и была. Что было хорошо — это сплетни и вранье. Энджи выдавала себя за капеллийскую принцессу в изгнании.
— А НА КАПЕЛЛЕ ЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ? Я ЭТОГО НЕ ЗНАЛА.
— Я тоже этого не знаю, Элис. И не думаю, чтобы кто-нибудь это знал. Но это то, что тебе нужно на Луне. Я хочу сказать: быть капеллийской принцессой в изгнании. А иначе все сводится к урокам гражданского права, вакуумным тренировкам, тай-чи, ежемесячным занятиям медициной, реестрам уборки и техобслуживания, и никакой возможности выйти наружу. Правда, не скажешь, чтобы там было куда идти.
У меня было одно место, куда я иногда ездила, когда Энджи уходила со своими друзьями. Я брала велосипед и отправлялась из Посейдона через Озеро Мечты. Если ты проезжаешь через все Озеро Мечты, ты в конце концов попадаешь в Озеро Смерти. Я всегда считала, что это, в общем, правильно. На расстоянии пяти минут от Посейдона уже не было и следа людей, и вообще ничто не указывало, что там кто-то бывал. Просто нудные бурые скалы и тени, черные, как небо. В тень никто не заходит. Там слишком холодно.
Я ставила пленку и выключала радио. Радио выключать не полагалось, но я это обычно делала, чтобы никто не слышал, как я пою под пленку.
— ТЕПЕРЬ ТЫ НЕЧАСТО ПОЕШЬ, ДА, КАПИТАН?
— Скажи спасибо. Вместо этого я разговариваю сама с собой.
— ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ.
— Это одно и то же.
— ИНОГДА ТЫ БЫВАЕШЬ ОЧЕНЬ ГРУБОЙ. МЕНЯ НЕ УДИВЛЯЕТ, ЧТО ЭНДЖИ НЕ ХОТЕЛА С ТОБОЙ ИГРАТЬ.
— Да я все равно не очень-то болталась с ней вместе. Единственное, что мы делали вместе, — это играли в сеть. И иногда папа брал нас в Безмятежность, посмотреть на корабли.
Именно в Безмятежности мы потеряли Энджи несколько лет спустя. Нам нравилось там, когда мы были детьми, хотя, оглядываясь назад, я думаю, что это было не так уж блестяще. Годы Пик к тому времени уже давно были позади. Никто не останавливался на Луне, разве что по необходимости. Звездолеты обходили нас стороной. Оставалась всякая мелочь — тендеры и шаттлы. Без обид, Элис.
На Луне все были помешаны на аскетизме и коллективной работе. Или, как мои отец и мать, у которых хватило ума покинуть Землю, но не хватило связей или сметки, чтобы получить разрешение на работу на орбитальной станции. Обычно мы наблюдали, как они приезжают, — вид у них был обалдевший и разочарованный. Нервные туристы, которые либо не могли себе позволить, либо не переносили более дальних путешествий, пассажиры нижней палубы, пролетавшие транзитом.
Толстые парочки в выходных нарядах, передвигавшиеся неловко, как малыши, только начинающие ходить, и кудахтавшие над сувенирными украшениями из лунной пыли. Бюрократы с серой кожей в серых хлопчатобумажных одеяниях. Они всегда ругались с клерками из-за расписания и наводняли телефонные станции. Мой папа всегда говорил: «Держитесь от них подальше». Он всегда боялся, что они будут преследовать его за налоги, которые он не уплатил. Инженеры с защитными очками поверх головных телефонов и роботы, парившие на каблуках. Команды по нетболу из Церкви Звездного Пастыря — совершенные тела и сверкающие зубы. А то время от времени попадется кучка принудительных эмигрантов — индейцев или китайцев, всех в одинаковых пижамах, бредущих толпой. Никаких интересных инопланетян там не встречалось. Были только альтесеане, всюду таскавшие за собой черные пластиковые сумки, перки и эладельди, похожие на больших собак, на которых напялили униформу.
Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось иметь собаку.
— ПРАВДА, КАПИТАН? НО ВЕДЬ ОТ ЭТИХ СУЩЕСТВ — СОБАК — ТАК МНОГО ГРЯЗИ, РАЗВЕ НЕТ?
— Ты бы очень хорошо вписалась в обстановку на Луне, Элис. Единственная собака, которую я там когда-либо видела, была очень чистенькая, очень маленькая, ростом всего около десяти сантиметров. Это была голограмма. Там была еще одна — с обезьяной, засунутой в маленькую скорлупку со срезанным боком, чтобы можно было ее разглядеть. Места там едва хватало для обезьяны, ее пасть была открыта, и мне это не нравилось. Я думала, что она кричит. Собачка тоже выглядела не особенно жизнерадостной. Она была белая, с черными пятнами.
— БОЮСЬ, Я НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ В ЭТОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КАПИТАН.
— Это было в музее. В музее Большого Скачка. Мама часто брала меня туда, когда я была совсем маленькой. Я всегда сразу шла к собачке и обезьянке. Они помещались в самом начале вместе со всей этой нудятиной, мимо которой другие дети обычно пробегали по пути к истребителю фрасков. Это был дисплей, как это называется, — диорама, рассказывавшая о жестокостях докапеллийских полетов. Потом там были первые полеты «с помощью» — так они их тогда величали; первые прыжки; некоторые катастрофы, исчезнувшие корабли. Там был истребитель — он разбился, а потом они его восстановили, и какая-то душещипательная чушь насчет того, как «мы» помогли Капелле победить фрасков. А посередине был открытый в пространство участок, просто кусок голой поверхности с окном во всю его ширину, и на табличке было написано, что это картина прибытия капеллийцев в солнечную систему.
Там была еще одна диорама, перед окном. На ней был изображен человек с огромной лысой головой, одетый в простыню и блестящие сандалии, приветствующий парочку стоявших с довольно глупым видом «звездоплавателей», как они их называли, в неуклюжих старомодных скафандрах. Капеллиец парил над землей, опираясь на пустоту и улыбаясь. Что-то в этом было странное: как будто там нарочно была допущена ошибка, и ее надо было найти, или что-нибудь в этом роде.
— КАПЕЛЛИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТ ОШИБОК, КАПИТАН.
— Именно это и говорил мой папа. Он говорил: «Держись подальше от эладельди, потому что все, что они видят, тут же доходит до капеллийцев». Он еще говорил, чтобы я держалась подальше от перков. Жаль, что я его не послушалась.
— А ПОЧЕМУ ТВОЙ ПАПА ИХ НЕ ЛЮБИТ?
— О, папа на самом деле вообще не любит никаких инопланетников. Ему не нравился даже капеллиец в музее, тот, на диораме, а он улыбался, как большой игрушечный мишка. И вид у него был такой, словно он сейчас похлопает звездоплавателей по головке. А у тех вид был просто изумленный.
Вообще-то папу вполне устраивало на Луне. Это всем нам было там ужасно скучно.
— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТВОЕЙ СЕСТРОЙ?
— Как-то раз она была в Безмятежности и там познакомилась с мальчиком из Священной Гробницы Расширенной невросферы . Он сказал ей, что ей больше нет нужды быть воображаемой принцессой. Вместо этого она может стать маленькой частичкой Господа.
Я ничего не знала о Боге, но именно тогда я поняла, что это серьезно, — когда Энджи рассказала этому мальчику о своей тайной личности. Мама и папа спорили с ней, но напрасно. Энджи с головой ушла во все это. Великая Сеть в небесах. Розетки, программы, все такое. В конце концов, на Луне она была всего лишь проездом, как и мы все.
Так Энджи нашла свой выход. А еще через несколько лет я нашла свой.
5
Табита с сердитым вздохом бросилась на жесткую койку. Она оглядела камеру. Четыре розовых пористых стены, бетон. Дверь из цельного листа стали, утопленная заподлицо, замок с защитой, без ручки. Окон нет. В двери есть решетка, и еще одна — сверху, за ней слабо мерцает линза фотокамеры. Грязный розовый бетонный потолок, биофлуоресцентный звонок, неработающий. Грязный розовый бетонный пол. Койка представляла собой твердый помост у одной из стен. В углу уже воняло некое подобие химического сортира грязно-белого цвета. Ни для чего другого места в камере не было.
Эладельди потащили Табиту со ступенек в какую-то аллею, приперли ее к стене и обыскали. Затем, придя к заключению, что политических мотивов у нее не было и что она обычная перевозчица, они передали Табиту местным властям, что само по себе было большим облегчением. Иногда, там, где дело касалось капеллийцев, эладельди могли стать весьма противными. В полицейском участке Мирабо ее подергают, а потом перестанут обращать внимание. В тюрьмах же эладельди люди имели тенденцию исчезать.
Задержавший ее полицейский был из подразделения по контролю за толпой — полный киборг. На его серой маске мигали показания данных, затемняя вживленные ткани.
— Джут, Табита, капитан, — произнес он нараспев, сканируя и записывая ее данные своей линзой, похожей на глаз циклопа. Он был очень высок и весь сверкал. Его длинная рука с жужжанием протянулась, чтобы взять ее за локоть.
Табита сделала попытку уговорить его дать ей возможность сначала выяснить обстановку в баре.
— Я должна сказать своему нанимателю! Он там, внутри. Я как раз собиралась подойти к нему, когда эти проклятые червяки подставили мне подножку.
Разумеется, это было бесполезно.
Эладельди следили за тем, как полицейский вел Табиту в конец аллеи, где в автомобиле на воздушной подушке их дожидался его напарник. Они посадили девушку в середине.
Движение было интенсивным, и они двигались медленно. В течение всего пути в центр на искаженных лицах полицейских мигали электронные узоры красных и синих данных, анализ, отчеты, желтые сети, видеоидентификация, дополнения и уточнения по другим делам. Когда они глушили мотор, Табита могла слышать что-то шептавшие им тихие голоса. Друг с другом они не разговаривали, с Табитой тоже.
В полицейском участке флегматичная женщина-сержант за конторкой пропустила идентификационную карточку Табиты через считывающее устройство и забрала ее. Арестовавший ее офицер стоял позади нее наподобие статуи с автономным мозгом. Это была мрачная фигура, стоявшая там с проводами, торчавшими из носа, и белками закатившихся глаз, просвечивавших сквозь пустую плату его лица. Электронный человек, прислуживающий поющим голосам с другой звезды, говорящим ему комплименты, успокаивающим его, принимающим его услуги.
Сержант вывалила содержимое сумки Табиты на конторку между ними. Она разложила вещи и стала их рассматривать.
— У нас и раньше были неприятности, да, Табита? — негромко произнесла она дежурную фразу.
Табита не ответила. Пошли они ко всем чертям. Если разобраться, так все они одинаковы. Полицейские и перки, эладельди и проклятые капеллийцы там, на Хароне, насколько она их знала. Жизнь и без того была достаточно тяжелой. Правила, уложения и протокол. Трайбалистская чушь. В наше время и без всего этого было довольно трудно сводить концы с концами.
Противодействие ничего не давало.
Тем не менее, казалось, Табиту это не останавливало — она все время пыталась восстать.
Табита положила обе руки на конторку, наблюдая за сержантом с саркастическим восхищением.
— Держу пари, вам нравится ваша работа, — сказала она.
Сержант устремила на нее мягкий взгляд.
— Вы думали подать заявление? — спросила она. — Мне бы хотелось, чтобы вы это сделали. Все вы. Мне бы хотелось это увидеть. Это принесет вам огромную пользу.
В ее голосе звучало отвращение — отвращение, сдерживавшееся ленью и скукой. Табита была всего лишь очередной забиякой на карнавале. Они знали, что она пила по пути сюда. Им достаточно было только взглянуть на пол ее кабины, чтобы доказать это.
— Я лучше буду дерьмо разгребать, — заявила Табита.
Сержант кивнула:
— Мы вам это устроим.
— Держу пари, вся богатая картина разумной жизни раскрывается перед вами через содержимое чужих сумок, — заметила Табита.
Сержант подняла экземпляр сомнительного журнала с загнутыми уголками страниц. Она подняла бровь.
Табита не обращала на нее внимания:
— Я только позвоню по телефону, хорошо?
— Нет, не позвоните.
— Мне просто надо ПОЗВОНИТЬ.
— Нет, не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— МЫ ВЕДЬ ГОВОРИМ О СЕЛЕНЕ, ДА?
— Да.
— ЗНАЧИТ, ЭТО МЕТАФОРА.
— Конечно — это проклятая метафора.
— У ТЕБЯ ПОГАНОЕ НАСТРОЕНИЕ.
— Ну, видишь ли, когда ты говоришь людям, что ты с Луны, они всегда говорят: «В самом деле?» А я говорю: «Кто-то же должен быть с Луны». А они отвечают: «Да, наверное…»
А потом они говорят, особенно, если это земляне: «Я бывал на Луне». А я говорю: «Там все бывали, только им не приходится там жить». И они говорят: «Ну, да», — и вроде как улыбаются. А про себя думают: «Она задирается». Видно, что они так думают. Только я не задираюсь. Это они — всегда говорят одно и то же.
И еще они говорят, если они земляне, или, вернее, особенно, если они не земляне: «Что ж, вы, наверное, много времени провели на старой доброй матушке-Земле». А это не так. Мы летали туда дважды, повидаться с бабушкой и дедушкой. Мы это терпеть не могли, Энджи и я. Мы не любили бабушку и дедушку, и нам не нравилась их гравитация. Я свалилась с дерева. Мы считали Землю ужасной и отсталой. У них даже сети не было — там, где живут дедушка и бабушка.
— А ТЫ ИГРАЛА В СЕТЬ С ЭНДЖИ?
— Да, мы все это делали, хотя никто об этом не говорил. У каждого была своя тайная личность, так что ты мог сказать, что тебе нравится, но никто не знал, кто ты на самом деле. Игра с сетью поощрялась. Считалось, что она образовательная и занимательная. Если отбросить чушь насчет образования, она такой и была. Что было хорошо — это сплетни и вранье. Энджи выдавала себя за капеллийскую принцессу в изгнании.
— А НА КАПЕЛЛЕ ЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ? Я ЭТОГО НЕ ЗНАЛА.
— Я тоже этого не знаю, Элис. И не думаю, чтобы кто-нибудь это знал. Но это то, что тебе нужно на Луне. Я хочу сказать: быть капеллийской принцессой в изгнании. А иначе все сводится к урокам гражданского права, вакуумным тренировкам, тай-чи, ежемесячным занятиям медициной, реестрам уборки и техобслуживания, и никакой возможности выйти наружу. Правда, не скажешь, чтобы там было куда идти.
У меня было одно место, куда я иногда ездила, когда Энджи уходила со своими друзьями. Я брала велосипед и отправлялась из Посейдона через Озеро Мечты. Если ты проезжаешь через все Озеро Мечты, ты в конце концов попадаешь в Озеро Смерти. Я всегда считала, что это, в общем, правильно. На расстоянии пяти минут от Посейдона уже не было и следа людей, и вообще ничто не указывало, что там кто-то бывал. Просто нудные бурые скалы и тени, черные, как небо. В тень никто не заходит. Там слишком холодно.
Я ставила пленку и выключала радио. Радио выключать не полагалось, но я это обычно делала, чтобы никто не слышал, как я пою под пленку.
— ТЕПЕРЬ ТЫ НЕЧАСТО ПОЕШЬ, ДА, КАПИТАН?
— Скажи спасибо. Вместо этого я разговариваю сама с собой.
— ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ.
— Это одно и то же.
— ИНОГДА ТЫ БЫВАЕШЬ ОЧЕНЬ ГРУБОЙ. МЕНЯ НЕ УДИВЛЯЕТ, ЧТО ЭНДЖИ НЕ ХОТЕЛА С ТОБОЙ ИГРАТЬ.
— Да я все равно не очень-то болталась с ней вместе. Единственное, что мы делали вместе, — это играли в сеть. И иногда папа брал нас в Безмятежность, посмотреть на корабли.
Именно в Безмятежности мы потеряли Энджи несколько лет спустя. Нам нравилось там, когда мы были детьми, хотя, оглядываясь назад, я думаю, что это было не так уж блестяще. Годы Пик к тому времени уже давно были позади. Никто не останавливался на Луне, разве что по необходимости. Звездолеты обходили нас стороной. Оставалась всякая мелочь — тендеры и шаттлы. Без обид, Элис.
На Луне все были помешаны на аскетизме и коллективной работе. Или, как мои отец и мать, у которых хватило ума покинуть Землю, но не хватило связей или сметки, чтобы получить разрешение на работу на орбитальной станции. Обычно мы наблюдали, как они приезжают, — вид у них был обалдевший и разочарованный. Нервные туристы, которые либо не могли себе позволить, либо не переносили более дальних путешествий, пассажиры нижней палубы, пролетавшие транзитом.
Толстые парочки в выходных нарядах, передвигавшиеся неловко, как малыши, только начинающие ходить, и кудахтавшие над сувенирными украшениями из лунной пыли. Бюрократы с серой кожей в серых хлопчатобумажных одеяниях. Они всегда ругались с клерками из-за расписания и наводняли телефонные станции. Мой папа всегда говорил: «Держитесь от них подальше». Он всегда боялся, что они будут преследовать его за налоги, которые он не уплатил. Инженеры с защитными очками поверх головных телефонов и роботы, парившие на каблуках. Команды по нетболу из Церкви Звездного Пастыря — совершенные тела и сверкающие зубы. А то время от времени попадется кучка принудительных эмигрантов — индейцев или китайцев, всех в одинаковых пижамах, бредущих толпой. Никаких интересных инопланетян там не встречалось. Были только альтесеане, всюду таскавшие за собой черные пластиковые сумки, перки и эладельди, похожие на больших собак, на которых напялили униформу.
Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось иметь собаку.
— ПРАВДА, КАПИТАН? НО ВЕДЬ ОТ ЭТИХ СУЩЕСТВ — СОБАК — ТАК МНОГО ГРЯЗИ, РАЗВЕ НЕТ?
— Ты бы очень хорошо вписалась в обстановку на Луне, Элис. Единственная собака, которую я там когда-либо видела, была очень чистенькая, очень маленькая, ростом всего около десяти сантиметров. Это была голограмма. Там была еще одна — с обезьяной, засунутой в маленькую скорлупку со срезанным боком, чтобы можно было ее разглядеть. Места там едва хватало для обезьяны, ее пасть была открыта, и мне это не нравилось. Я думала, что она кричит. Собачка тоже выглядела не особенно жизнерадостной. Она была белая, с черными пятнами.
— БОЮСЬ, Я НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ В ЭТОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КАПИТАН.
— Это было в музее. В музее Большого Скачка. Мама часто брала меня туда, когда я была совсем маленькой. Я всегда сразу шла к собачке и обезьянке. Они помещались в самом начале вместе со всей этой нудятиной, мимо которой другие дети обычно пробегали по пути к истребителю фрасков. Это был дисплей, как это называется, — диорама, рассказывавшая о жестокостях докапеллийских полетов. Потом там были первые полеты «с помощью» — так они их тогда величали; первые прыжки; некоторые катастрофы, исчезнувшие корабли. Там был истребитель — он разбился, а потом они его восстановили, и какая-то душещипательная чушь насчет того, как «мы» помогли Капелле победить фрасков. А посередине был открытый в пространство участок, просто кусок голой поверхности с окном во всю его ширину, и на табличке было написано, что это картина прибытия капеллийцев в солнечную систему.
Там была еще одна диорама, перед окном. На ней был изображен человек с огромной лысой головой, одетый в простыню и блестящие сандалии, приветствующий парочку стоявших с довольно глупым видом «звездоплавателей», как они их называли, в неуклюжих старомодных скафандрах. Капеллиец парил над землей, опираясь на пустоту и улыбаясь. Что-то в этом было странное: как будто там нарочно была допущена ошибка, и ее надо было найти, или что-нибудь в этом роде.
— КАПЕЛЛИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТ ОШИБОК, КАПИТАН.
— Именно это и говорил мой папа. Он говорил: «Держись подальше от эладельди, потому что все, что они видят, тут же доходит до капеллийцев». Он еще говорил, чтобы я держалась подальше от перков. Жаль, что я его не послушалась.
— А ПОЧЕМУ ТВОЙ ПАПА ИХ НЕ ЛЮБИТ?
— О, папа на самом деле вообще не любит никаких инопланетников. Ему не нравился даже капеллиец в музее, тот, на диораме, а он улыбался, как большой игрушечный мишка. И вид у него был такой, словно он сейчас похлопает звездоплавателей по головке. А у тех вид был просто изумленный.
Вообще-то папу вполне устраивало на Луне. Это всем нам было там ужасно скучно.
— А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТВОЕЙ СЕСТРОЙ?
— Как-то раз она была в Безмятежности и там познакомилась с мальчиком из Священной Гробницы Расширенной невросферы . Он сказал ей, что ей больше нет нужды быть воображаемой принцессой. Вместо этого она может стать маленькой частичкой Господа.
Я ничего не знала о Боге, но именно тогда я поняла, что это серьезно, — когда Энджи рассказала этому мальчику о своей тайной личности. Мама и папа спорили с ней, но напрасно. Энджи с головой ушла во все это. Великая Сеть в небесах. Розетки, программы, все такое. В конце концов, на Луне она была всего лишь проездом, как и мы все.
Так Энджи нашла свой выход. А еще через несколько лет я нашла свой.
5
Табита с сердитым вздохом бросилась на жесткую койку. Она оглядела камеру. Четыре розовых пористых стены, бетон. Дверь из цельного листа стали, утопленная заподлицо, замок с защитой, без ручки. Окон нет. В двери есть решетка, и еще одна — сверху, за ней слабо мерцает линза фотокамеры. Грязный розовый бетонный потолок, биофлуоресцентный звонок, неработающий. Грязный розовый бетонный пол. Койка представляла собой твердый помост у одной из стен. В углу уже воняло некое подобие химического сортира грязно-белого цвета. Ни для чего другого места в камере не было.
Эладельди потащили Табиту со ступенек в какую-то аллею, приперли ее к стене и обыскали. Затем, придя к заключению, что политических мотивов у нее не было и что она обычная перевозчица, они передали Табиту местным властям, что само по себе было большим облегчением. Иногда, там, где дело касалось капеллийцев, эладельди могли стать весьма противными. В полицейском участке Мирабо ее подергают, а потом перестанут обращать внимание. В тюрьмах же эладельди люди имели тенденцию исчезать.
Задержавший ее полицейский был из подразделения по контролю за толпой — полный киборг. На его серой маске мигали показания данных, затемняя вживленные ткани.
— Джут, Табита, капитан, — произнес он нараспев, сканируя и записывая ее данные своей линзой, похожей на глаз циклопа. Он был очень высок и весь сверкал. Его длинная рука с жужжанием протянулась, чтобы взять ее за локоть.
Табита сделала попытку уговорить его дать ей возможность сначала выяснить обстановку в баре.
— Я должна сказать своему нанимателю! Он там, внутри. Я как раз собиралась подойти к нему, когда эти проклятые червяки подставили мне подножку.
Разумеется, это было бесполезно.
Эладельди следили за тем, как полицейский вел Табиту в конец аллеи, где в автомобиле на воздушной подушке их дожидался его напарник. Они посадили девушку в середине.
Движение было интенсивным, и они двигались медленно. В течение всего пути в центр на искаженных лицах полицейских мигали электронные узоры красных и синих данных, анализ, отчеты, желтые сети, видеоидентификация, дополнения и уточнения по другим делам. Когда они глушили мотор, Табита могла слышать что-то шептавшие им тихие голоса. Друг с другом они не разговаривали, с Табитой тоже.
В полицейском участке флегматичная женщина-сержант за конторкой пропустила идентификационную карточку Табиты через считывающее устройство и забрала ее. Арестовавший ее офицер стоял позади нее наподобие статуи с автономным мозгом. Это была мрачная фигура, стоявшая там с проводами, торчавшими из носа, и белками закатившихся глаз, просвечивавших сквозь пустую плату его лица. Электронный человек, прислуживающий поющим голосам с другой звезды, говорящим ему комплименты, успокаивающим его, принимающим его услуги.
Сержант вывалила содержимое сумки Табиты на конторку между ними. Она разложила вещи и стала их рассматривать.
— У нас и раньше были неприятности, да, Табита? — негромко произнесла она дежурную фразу.
Табита не ответила. Пошли они ко всем чертям. Если разобраться, так все они одинаковы. Полицейские и перки, эладельди и проклятые капеллийцы там, на Хароне, насколько она их знала. Жизнь и без того была достаточно тяжелой. Правила, уложения и протокол. Трайбалистская чушь. В наше время и без всего этого было довольно трудно сводить концы с концами.
Противодействие ничего не давало.
Тем не менее, казалось, Табиту это не останавливало — она все время пыталась восстать.
Табита положила обе руки на конторку, наблюдая за сержантом с саркастическим восхищением.
— Держу пари, вам нравится ваша работа, — сказала она.
Сержант устремила на нее мягкий взгляд.
— Вы думали подать заявление? — спросила она. — Мне бы хотелось, чтобы вы это сделали. Все вы. Мне бы хотелось это увидеть. Это принесет вам огромную пользу.
В ее голосе звучало отвращение — отвращение, сдерживавшееся ленью и скукой. Табита была всего лишь очередной забиякой на карнавале. Они знали, что она пила по пути сюда. Им достаточно было только взглянуть на пол ее кабины, чтобы доказать это.
— Я лучше буду дерьмо разгребать, — заявила Табита.
Сержант кивнула:
— Мы вам это устроим.
— Держу пари, вся богатая картина разумной жизни раскрывается перед вами через содержимое чужих сумок, — заметила Табита.
Сержант подняла экземпляр сомнительного журнала с загнутыми уголками страниц. Она подняла бровь.
Табита не обращала на нее внимания:
— Я только позвоню по телефону, хорошо?
— Нет, не позвоните.
— Мне просто надо ПОЗВОНИТЬ.
— Нет, не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67