Он закулдыкал и опрокинулся за борт. Я увернулся от цепи второго, а затем обрушил на него свою цепь с такой быстротой, что чуть не потерял равновесие. Она обвилась вокруг его длинной и тонкой шеи, описав двойную петлю. Я рванул цепь на себя. Рапа пошатнулся и упал вперед, так что я смог нанести ему солидный удар. Он рухнул навзничь. Я услышал за спиной крик и снова увернулся от цепи, которая разнесла в щепы огромный кусок борта ялика. Я метнулся вперед, чтобы встретиться лицом к лицу с последним рапой .
Тот принял боевую стойку.
Его клювастое лицо злобно смотрело на меня. Должно быть, он понял, что для него все кончено, — и все же, если бы он мог отделаться от меня и выгрести к главному каналу, ему бы удалось скрыться с человеческой женщиной в качестве заложницы. Было ради чего бороться. Я сделал финт, цепь со свистом рассекла воздух. Он отпрянул и снова окинул меня злобным взглядом.
— Человеческая падаль! — это скрежещущее кулдыкание успокоило мое бешено колотившееся сердце. Я смерил рапу взглядом. Его цепь могла сломать мне руку, ногу, могла удушить меня — задолго до того, как я сумею до него добраться. Я размял ноги и уперся в доски дна. В отличие от меня, рапа , похоже, не имел опыта плавания на лодках. Я начал раскачивать ялик из стороны в сторону.
Рапа вскинул руки вверх и бешено завращал цепью. Женщина вцепилась обеими руками в транец. Я не мог видеть ее лица, скрытого густой вуалью из изумрудного-зеленого шелка. Я все сильнее раскачивал ялик. Рапа пошатнулся, наклонился, но восстановил равновесие и опрокинулся в другую сторону. При каждом качке планширы хрупкой посудины черпали воду.
Наконец с воплем яростного отчаяния ярости рапа выронил цепь и, склонившись, уцепился за планшир. Последним качком я выкинул его из лодки. Он пролетел над водой и окунулся мордой вниз, раскинув руки. Его приводнение сопровождал великолепный цветок брызг.
Выровняв на воде ялик, я схватил весла. Рапу унесло течением. Я обратился к женщине.
— Ну, моя девочка, — резко сказал я, — с тобой все в порядке. Тебе не причинили никакого вреда. — Я не хотел, чтобы она пугалась, а то еще, чего доброго, перевернет ялик.
Она рассматривала меня сквозь прорези в вуали. Сидела она совершенно неподвижно и очень прямо. Я стоял, возвышаясь над ней, моя грудь поднималась и опускалась от напряжения боя, по бедрам струились вода и кровь, сверкали, выступая, мускулы, твердые как железо.
Она носила длинное изумрудно-зеленое платье, лишенное украшений. Поверх зеленой вуали красовалось треугольная шляпка из черного шелка с завитым в спираль изумрудным пером. Руки скрывали белые перчатки, на трех пальцах поверх перчаток сверкали перстни — с рубином, изумрудом и сапфиром.
Я принялся грести к причалу.
В голове у меня начала складываться байка для отчета за разбитые рабские цепи.
Женщина ничего не говорила. Она сидела неподвижно и безмолвно, и я подумал, что она пребывает в шоке.
Когда мы достигли причала, она встала и высунула из-под платья ножку, обутую в усыпанную драгоценностями сандалию. Я вытянул руку, она ступила на мою могучую коричневую длань, и я поднял ее на причал, как лифт в гигантских стволах растений-домов далекой Афразои.
Забота, тяготившая душу, несколько уменьшилась, когда я увидел плывущее в воде тело охранника-рапы с обмотанной вокруг шеи рабской цепью. Морда с клювом была свернута вбок и разве что не отделена от тела. Это был дельгар — командир десятка, и он был в числе шестерки охранников на борту нашей баржи.
Я не спеша выбрался на причал.
Женщину окружила галдящая толпа стражников и знати в кичливых нарядах. От рабов не осталось следов, кроме пятен крови на камнях.
— Принцесса! — заголосил кто-то. — Мы уже подумали, что навек лишились вашего драгоценного света! Хвала могучему Зиму и втройне — могущественному Генодрасу, вы в безопасности!
Она повернулась лицом ко мне, высоко подняв голову. Платье висело на ней, как шатер, и ступни в сандалиях стали не видны. Она подняла руку в белой перчатке, и гомон стих.
— Дрей Прескот! — произнесла она, и это поразило меня так, что я не могу передать словами. — Ты можешь пасть передо мной ниц!
Я стоял, освещенный светом двух солнц, красноватая тень падала на север-северо-восток, зеленоватая — на север-северо-запад, с точностью до градуса. Я стоял и смотрел на принцессу, разинув рот.
Вперед протолкался субъект, которого звали, как я вспомнил, Гална. Лицо его выражало одновременно угрозу, жажду мести и тайное злорадство. Облегающая тело зеленая кожаная одежда блестела в лучах солнц.
— Теперь-то я проткну его, принцесса — с вашего позволения.
Он выхватил шпагу из выложенных бархатом ножен. Я едва успел заметить его движение, во все глаза глядя на женщину. Но пасть перед ней ниц? Конечно, мне не хотелось умирать. Я отвесил поклон — жестко, официально расшаркался, элегантно взмахнул рукой перед грудью, а затем, поднеся ее к голове, грациозно щелкнул пальцами. Одну ногу я выдвинул вперед, другую — назад, а голову склонил в поклоне — в низком поклоне.
Если эту нелепую позу, столь почитаемую в надушенных гостиных Европы, сочтут за оскорбление…
Я услышал легкий смех.
— Не убивай пока этого раста , Гална. Из него выйдет лучшая забава — попозже.
Я выпрямился.
— Меня освободил от цепей охранник-рапа , чтобы я лучше помогал с мрамором, — начал было я. Гална злобно ударил меня шпагой плашмя по лицу. Вернее, ударил бы, не отдерни я голову назад. Вперед выскочили стражники.
— На колени, раст , когда к тебе обращается принцесса Натема!
В спину мне уперлась чья-то рука, а нога стукнула по голеням, и я оказался распростертым ниц, хребет выгнут, корма поднята, а нос болезненно ткнулся в камни причала. Мраморная пыль раздражала глаза и ноздри. Меня держали четыре человека.
— На колени, раст !
Волей-неволей мне пришлось это сделать. Я усвоил кое-что из того, что должен знать домашний раб семейства Эстеркари, если хочет остаться в живых.
Даже тогда, уткнувшись носом в камни, я сопоставлял эту варварскую позу с изящными жестами дачи оби .
Я знал, что смерть очень близка.
Принцесса Натема дотронулась до меня усыпанной самоцветами сандалией. Ногти на ее пальцах покрывал блестящий зеленый лак в тон платью.
— Можешь согнуться, раб.
Полагая, что понял правильно, я сел в согнутом положении, словно ластящийся пес. Меня никто не ударил, и я понял, что усвоил еще урок. Со стороны группы аристократов донеслось несколько резких слов, бормотание и язвительные замечания. Затем я услышал звон цепей. Вперед с важным видом вышел невысокий плотный человек, одетый в бледно-серое, похожее на тунику платье с зеленой каймой и нашитыми на спине и груди символами в виде ключа. Под бешеными взглядами и нацеленными на меня шпагами Галны и прочих вельмож этот субъект повесил на меня цепи. Он защелкнул у меня на шее железное кольцо, вокруг талии — железную полосу, на запястьях и щиколотках — браслеты кандалов. В петли всех этих весомых предметов он продел прочную железную цепь длиной, наверное, больше кабельтова.
— Позаботься, чтобы его перевели в мой опаловый дворец, Нижни, — небрежно бросила принцесса, словно говорила о доставке новой пары перчаток. Но когда Нижни, надсмотрщик, погнал меня тычками стурмового жезла — своего знака отличия, я понял, что был не прав. Выбору новых перчаток она уделила бы больше заботы.
Я сбежал из одного рабства и попал в другое.
Будущее рисовалось мне столь же мрачным, как прежде. Во всем у меня была только одна надежда — мои ребята, мои верные кланнеры, братья по оби , которые освободились от рабства и цепей.
Глава 11
ПРИНЦЕССА НАТЕМА КИДОНЕС ИЗ ЗНАТНОГО ДОМА ЭСТЕРКАРИ
Как посмеялись бы мои братья по оби , увидев меня сейчас! Как весело ржали бы эти свирепые кланнеры, увидев своего вавадира и зоркандера разодетым, как попугай!
Прошло три дня с моей неудачной попытки сбежать. Я знал, что меня выкупили с мраморных карьеров. Когда принцесса Натема чего-нибудь желала, люди дрожали за свою жизнь, пока она не получала желаемое. Теперь я расхаживал по отведенному мне деревянному закутку в мансарде опалового дворца и с презрением рассматривал себя.
Я отказывался облачаться в это одеяние, но Нижни, толстый, скучный, вечно жующий чам надсмотрщик, свистнул трех здоровенных парней — едва ли их можно было назвать людьми. У них были яйцеобразные головы, массивные покатые плечи, мышцы покрывали толстые шкуры мышиного цвета почти панцирной толщины и крепости, а короткие мускулистые ноги оканчивались перепончатыми ступнями. Двоим было приказано держать меня, а третьему — наносить болезненные удары по спине и ягодицам толстой тростью. Она столь разительно походила на трости из ротанга, положенные старшинам Королевского Флота, где я служил, что я получил три удара прежде, чем у меня хватило ума закричать, что я согласен надеть этот наряд. Ибо, в конце концов, что значит это дурацкое щегольское платье, когда кругом столько убожества и страданий?
Бивший меня человек — ибо я должен был думать о нем как о человеке и даже не пытаться размышлять, из какого котла кровосмесительных генов он появился, — прежде чем отойти, нагнулся ко мне поближе.
— Я — Глоаг, — представился он. — Не отчаивайся. Настанет день… — Он говорил, будто слова застревали у него в глотке.
Я с недовольством осмотрел себя. На мне была щегольская рубаха с изумрудными и белыми ромбами и алой вышивкой и шелковые штаны с большим расшитым кушаком таких цветов, что слезились глаза. На голове — большой бело-золотой тюрбан, сверкающий фальшивыми самоцветами, яркими перьями и болтающимися бусами.
Если бы меня видела сейчас моя дикая братия с равнин Сегестеса — каких бы только шутливых и фривольных замечаний не отпустили бы они в адрес своего грозного и уважаемого вавадира !
За мной пришел Нижни с Глоагом и его людьми и тремя гибкими и проворными молодыми рабынями. Девушки были одеты в ожерелья из бус, другой одежды почти не было. Глоаг и его товарищи вели свое происхождение с Мезты, одного из девяти островов Крегена. Они носили набедренную повязку из серой кани, типичную одежду раба, но каждого опоясывал изумрудный ремень, на котором покачивалась тонкая ротанговая трость. Я пошел за ними. По своей наивности я понятия не имел, куда иду и зачем так одет. Я не особо задавался также вопросом, зачем мне пришлось принять подряд девять ванн, хотя это не было лишено приятности. Первая ванна была чуть теплой, с меня смыли грязь, которая черными тучами расползлась в воде, потом ванны становились все горячее и горячее, пока с меня градом не покатился пот, а затем все холоднее и холоднее, пока я не заорал и не выпрыгнул из ванны, словно из ледяного озера. Однако я почувствовал прилив бодрости. Нижни остановился перед усыпанной изумрудами дверью из золота и серебра. Взяв со стоявшего рядом столика шкатулку, он вынул из нее завернутый в бумагу пакет и аккуратно снял обертку. Внутри лежала девственно белая пара невероятно тонких шелковых перчаток.
Рабыни с утонченной деликатностью помогли мне надеть эти перчатки. Нижни посмотрел на меня, бесконечно жуя свой кусок чама, и склонил голову набок.
— За каждую прореху в этих перчатках, — уверил он меня, — ты получишь три удара ротангом. За каждое пятно — один удар. Не забудь. — И с этими словами он распахнул двери.
Помещение оказалось небольшим, роскошным, доведенным до такого изящества, что переставало быть элегантным и впадало в декаданс. Именно такого, я полагаю, следовало ожидать от покоев принцессы, с рождения привыкшей, что каждая ее прихоть удовлетворялась, что всевозможные роскошества сваливались на нее немедленно. Она никогда не испытывала ни сдерживающего влияния более зрелой и мудрой личности, ни ограничений здравого смысла. Все на свете было для нее возможно.
Принцесса сидела, откинувшись в шезлонге под золотым светильником в виде одной их изящных нелетающих птиц равнин Сегестеса, которых кланнеры любят ловить ради ярких перьев на подарки, приносимые девушкам вместе с несметными стадами чункр . На ней было короткое изумрудно-зеленое платье — этого ставшего ненавистным цвета, оживляемого спереди манишкой из серебристой ткани. Свет делал округлые руки розовыми. Голени у нее были точеные, лодыжки — прекрасной формы, но бедра, как мне подумалось, чуточку тяжеловаты — твердые, округлые и великолепные, но на бесконечную малость полноватые для мужчины с таким требовательным вкусом, как у меня. Буйные желтые волосы лежали на голове, как стог, скрепленные шпильками с изумрудами. Прекрасные губы горели алым, тепло и приглашающе.
Позади нее я увидел в нише нижнюю часть тела и ноги человека гигантского роста, облаченного в стальную кольчугу. Его грудь и голову скрывали от обзора две дверцы из резной кости. Рядом с собой, опираясь острием на пол, он держал длинную шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Тот принял боевую стойку.
Его клювастое лицо злобно смотрело на меня. Должно быть, он понял, что для него все кончено, — и все же, если бы он мог отделаться от меня и выгрести к главному каналу, ему бы удалось скрыться с человеческой женщиной в качестве заложницы. Было ради чего бороться. Я сделал финт, цепь со свистом рассекла воздух. Он отпрянул и снова окинул меня злобным взглядом.
— Человеческая падаль! — это скрежещущее кулдыкание успокоило мое бешено колотившееся сердце. Я смерил рапу взглядом. Его цепь могла сломать мне руку, ногу, могла удушить меня — задолго до того, как я сумею до него добраться. Я размял ноги и уперся в доски дна. В отличие от меня, рапа , похоже, не имел опыта плавания на лодках. Я начал раскачивать ялик из стороны в сторону.
Рапа вскинул руки вверх и бешено завращал цепью. Женщина вцепилась обеими руками в транец. Я не мог видеть ее лица, скрытого густой вуалью из изумрудного-зеленого шелка. Я все сильнее раскачивал ялик. Рапа пошатнулся, наклонился, но восстановил равновесие и опрокинулся в другую сторону. При каждом качке планширы хрупкой посудины черпали воду.
Наконец с воплем яростного отчаяния ярости рапа выронил цепь и, склонившись, уцепился за планшир. Последним качком я выкинул его из лодки. Он пролетел над водой и окунулся мордой вниз, раскинув руки. Его приводнение сопровождал великолепный цветок брызг.
Выровняв на воде ялик, я схватил весла. Рапу унесло течением. Я обратился к женщине.
— Ну, моя девочка, — резко сказал я, — с тобой все в порядке. Тебе не причинили никакого вреда. — Я не хотел, чтобы она пугалась, а то еще, чего доброго, перевернет ялик.
Она рассматривала меня сквозь прорези в вуали. Сидела она совершенно неподвижно и очень прямо. Я стоял, возвышаясь над ней, моя грудь поднималась и опускалась от напряжения боя, по бедрам струились вода и кровь, сверкали, выступая, мускулы, твердые как железо.
Она носила длинное изумрудно-зеленое платье, лишенное украшений. Поверх зеленой вуали красовалось треугольная шляпка из черного шелка с завитым в спираль изумрудным пером. Руки скрывали белые перчатки, на трех пальцах поверх перчаток сверкали перстни — с рубином, изумрудом и сапфиром.
Я принялся грести к причалу.
В голове у меня начала складываться байка для отчета за разбитые рабские цепи.
Женщина ничего не говорила. Она сидела неподвижно и безмолвно, и я подумал, что она пребывает в шоке.
Когда мы достигли причала, она встала и высунула из-под платья ножку, обутую в усыпанную драгоценностями сандалию. Я вытянул руку, она ступила на мою могучую коричневую длань, и я поднял ее на причал, как лифт в гигантских стволах растений-домов далекой Афразои.
Забота, тяготившая душу, несколько уменьшилась, когда я увидел плывущее в воде тело охранника-рапы с обмотанной вокруг шеи рабской цепью. Морда с клювом была свернута вбок и разве что не отделена от тела. Это был дельгар — командир десятка, и он был в числе шестерки охранников на борту нашей баржи.
Я не спеша выбрался на причал.
Женщину окружила галдящая толпа стражников и знати в кичливых нарядах. От рабов не осталось следов, кроме пятен крови на камнях.
— Принцесса! — заголосил кто-то. — Мы уже подумали, что навек лишились вашего драгоценного света! Хвала могучему Зиму и втройне — могущественному Генодрасу, вы в безопасности!
Она повернулась лицом ко мне, высоко подняв голову. Платье висело на ней, как шатер, и ступни в сандалиях стали не видны. Она подняла руку в белой перчатке, и гомон стих.
— Дрей Прескот! — произнесла она, и это поразило меня так, что я не могу передать словами. — Ты можешь пасть передо мной ниц!
Я стоял, освещенный светом двух солнц, красноватая тень падала на север-северо-восток, зеленоватая — на север-северо-запад, с точностью до градуса. Я стоял и смотрел на принцессу, разинув рот.
Вперед протолкался субъект, которого звали, как я вспомнил, Гална. Лицо его выражало одновременно угрозу, жажду мести и тайное злорадство. Облегающая тело зеленая кожаная одежда блестела в лучах солнц.
— Теперь-то я проткну его, принцесса — с вашего позволения.
Он выхватил шпагу из выложенных бархатом ножен. Я едва успел заметить его движение, во все глаза глядя на женщину. Но пасть перед ней ниц? Конечно, мне не хотелось умирать. Я отвесил поклон — жестко, официально расшаркался, элегантно взмахнул рукой перед грудью, а затем, поднеся ее к голове, грациозно щелкнул пальцами. Одну ногу я выдвинул вперед, другую — назад, а голову склонил в поклоне — в низком поклоне.
Если эту нелепую позу, столь почитаемую в надушенных гостиных Европы, сочтут за оскорбление…
Я услышал легкий смех.
— Не убивай пока этого раста , Гална. Из него выйдет лучшая забава — попозже.
Я выпрямился.
— Меня освободил от цепей охранник-рапа , чтобы я лучше помогал с мрамором, — начал было я. Гална злобно ударил меня шпагой плашмя по лицу. Вернее, ударил бы, не отдерни я голову назад. Вперед выскочили стражники.
— На колени, раст , когда к тебе обращается принцесса Натема!
В спину мне уперлась чья-то рука, а нога стукнула по голеням, и я оказался распростертым ниц, хребет выгнут, корма поднята, а нос болезненно ткнулся в камни причала. Мраморная пыль раздражала глаза и ноздри. Меня держали четыре человека.
— На колени, раст !
Волей-неволей мне пришлось это сделать. Я усвоил кое-что из того, что должен знать домашний раб семейства Эстеркари, если хочет остаться в живых.
Даже тогда, уткнувшись носом в камни, я сопоставлял эту варварскую позу с изящными жестами дачи оби .
Я знал, что смерть очень близка.
Принцесса Натема дотронулась до меня усыпанной самоцветами сандалией. Ногти на ее пальцах покрывал блестящий зеленый лак в тон платью.
— Можешь согнуться, раб.
Полагая, что понял правильно, я сел в согнутом положении, словно ластящийся пес. Меня никто не ударил, и я понял, что усвоил еще урок. Со стороны группы аристократов донеслось несколько резких слов, бормотание и язвительные замечания. Затем я услышал звон цепей. Вперед с важным видом вышел невысокий плотный человек, одетый в бледно-серое, похожее на тунику платье с зеленой каймой и нашитыми на спине и груди символами в виде ключа. Под бешеными взглядами и нацеленными на меня шпагами Галны и прочих вельмож этот субъект повесил на меня цепи. Он защелкнул у меня на шее железное кольцо, вокруг талии — железную полосу, на запястьях и щиколотках — браслеты кандалов. В петли всех этих весомых предметов он продел прочную железную цепь длиной, наверное, больше кабельтова.
— Позаботься, чтобы его перевели в мой опаловый дворец, Нижни, — небрежно бросила принцесса, словно говорила о доставке новой пары перчаток. Но когда Нижни, надсмотрщик, погнал меня тычками стурмового жезла — своего знака отличия, я понял, что был не прав. Выбору новых перчаток она уделила бы больше заботы.
Я сбежал из одного рабства и попал в другое.
Будущее рисовалось мне столь же мрачным, как прежде. Во всем у меня была только одна надежда — мои ребята, мои верные кланнеры, братья по оби , которые освободились от рабства и цепей.
Глава 11
ПРИНЦЕССА НАТЕМА КИДОНЕС ИЗ ЗНАТНОГО ДОМА ЭСТЕРКАРИ
Как посмеялись бы мои братья по оби , увидев меня сейчас! Как весело ржали бы эти свирепые кланнеры, увидев своего вавадира и зоркандера разодетым, как попугай!
Прошло три дня с моей неудачной попытки сбежать. Я знал, что меня выкупили с мраморных карьеров. Когда принцесса Натема чего-нибудь желала, люди дрожали за свою жизнь, пока она не получала желаемое. Теперь я расхаживал по отведенному мне деревянному закутку в мансарде опалового дворца и с презрением рассматривал себя.
Я отказывался облачаться в это одеяние, но Нижни, толстый, скучный, вечно жующий чам надсмотрщик, свистнул трех здоровенных парней — едва ли их можно было назвать людьми. У них были яйцеобразные головы, массивные покатые плечи, мышцы покрывали толстые шкуры мышиного цвета почти панцирной толщины и крепости, а короткие мускулистые ноги оканчивались перепончатыми ступнями. Двоим было приказано держать меня, а третьему — наносить болезненные удары по спине и ягодицам толстой тростью. Она столь разительно походила на трости из ротанга, положенные старшинам Королевского Флота, где я служил, что я получил три удара прежде, чем у меня хватило ума закричать, что я согласен надеть этот наряд. Ибо, в конце концов, что значит это дурацкое щегольское платье, когда кругом столько убожества и страданий?
Бивший меня человек — ибо я должен был думать о нем как о человеке и даже не пытаться размышлять, из какого котла кровосмесительных генов он появился, — прежде чем отойти, нагнулся ко мне поближе.
— Я — Глоаг, — представился он. — Не отчаивайся. Настанет день… — Он говорил, будто слова застревали у него в глотке.
Я с недовольством осмотрел себя. На мне была щегольская рубаха с изумрудными и белыми ромбами и алой вышивкой и шелковые штаны с большим расшитым кушаком таких цветов, что слезились глаза. На голове — большой бело-золотой тюрбан, сверкающий фальшивыми самоцветами, яркими перьями и болтающимися бусами.
Если бы меня видела сейчас моя дикая братия с равнин Сегестеса — каких бы только шутливых и фривольных замечаний не отпустили бы они в адрес своего грозного и уважаемого вавадира !
За мной пришел Нижни с Глоагом и его людьми и тремя гибкими и проворными молодыми рабынями. Девушки были одеты в ожерелья из бус, другой одежды почти не было. Глоаг и его товарищи вели свое происхождение с Мезты, одного из девяти островов Крегена. Они носили набедренную повязку из серой кани, типичную одежду раба, но каждого опоясывал изумрудный ремень, на котором покачивалась тонкая ротанговая трость. Я пошел за ними. По своей наивности я понятия не имел, куда иду и зачем так одет. Я не особо задавался также вопросом, зачем мне пришлось принять подряд девять ванн, хотя это не было лишено приятности. Первая ванна была чуть теплой, с меня смыли грязь, которая черными тучами расползлась в воде, потом ванны становились все горячее и горячее, пока с меня градом не покатился пот, а затем все холоднее и холоднее, пока я не заорал и не выпрыгнул из ванны, словно из ледяного озера. Однако я почувствовал прилив бодрости. Нижни остановился перед усыпанной изумрудами дверью из золота и серебра. Взяв со стоявшего рядом столика шкатулку, он вынул из нее завернутый в бумагу пакет и аккуратно снял обертку. Внутри лежала девственно белая пара невероятно тонких шелковых перчаток.
Рабыни с утонченной деликатностью помогли мне надеть эти перчатки. Нижни посмотрел на меня, бесконечно жуя свой кусок чама, и склонил голову набок.
— За каждую прореху в этих перчатках, — уверил он меня, — ты получишь три удара ротангом. За каждое пятно — один удар. Не забудь. — И с этими словами он распахнул двери.
Помещение оказалось небольшим, роскошным, доведенным до такого изящества, что переставало быть элегантным и впадало в декаданс. Именно такого, я полагаю, следовало ожидать от покоев принцессы, с рождения привыкшей, что каждая ее прихоть удовлетворялась, что всевозможные роскошества сваливались на нее немедленно. Она никогда не испытывала ни сдерживающего влияния более зрелой и мудрой личности, ни ограничений здравого смысла. Все на свете было для нее возможно.
Принцесса сидела, откинувшись в шезлонге под золотым светильником в виде одной их изящных нелетающих птиц равнин Сегестеса, которых кланнеры любят ловить ради ярких перьев на подарки, приносимые девушкам вместе с несметными стадами чункр . На ней было короткое изумрудно-зеленое платье — этого ставшего ненавистным цвета, оживляемого спереди манишкой из серебристой ткани. Свет делал округлые руки розовыми. Голени у нее были точеные, лодыжки — прекрасной формы, но бедра, как мне подумалось, чуточку тяжеловаты — твердые, округлые и великолепные, но на бесконечную малость полноватые для мужчины с таким требовательным вкусом, как у меня. Буйные желтые волосы лежали на голове, как стог, скрепленные шпильками с изумрудами. Прекрасные губы горели алым, тепло и приглашающе.
Позади нее я увидел в нише нижнюю часть тела и ноги человека гигантского роста, облаченного в стальную кольчугу. Его грудь и голову скрывали от обзора две дверцы из резной кости. Рядом с собой, опираясь острием на пол, он держал длинную шпагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27