Глаза болели и слезились так сильно, что он почти ничего не видел, и все, чем он мог напиться, были его слезы. Должно быть, устраивая свой фокус со вспышкой, Кромман знал, что спугнет лошадей, так что либо он отчаялся настолько, что пошел на такой риск, либо владел каким-то способом подозвать своего коня позже. Возможно, именно этим он занимался, колдуя тогда над копытами. Дюрандалю предстояло выбираться на своих двоих. Если удастся продержаться на этой жаре достаточно долго, чтобы дотянуть до города – если он его вообще найдет – его, вполне вероятно, поймают братья, а это будет означать Дюрандаля, поданного на второе с яблоком в зубах.
Он забрался на самый высокий холм из всех, что его окружали, и уселся там, протирая глаза. Он решил, что рано или поздно они перестанут болеть – если это «поздно» для него вообще наступит – но в ту минуту слезы застилали глаза туманом, скрывавшим от него Самаринду, хотя он знал, что она должна находиться на востоке. Где находится юг, он определил по тени. Ни его лошади, ни лошади Кроммана не было видно, а если бы они и появились, он бы все равно не смог их поймать. Он бы только загнал себя до полной потери сил.
Кто-то приближался. Поначалу он не мог разобрать, кто это или что это, но возможно, их было несколько, и, судя по тому, что они двигались прямо на него, его уже увидели. Он не спеша двинулся навстречу. Скорее всего, это жаждущие мести братья, и в таком случае шанса спастись у него просто нет. Или это передумавший Эвермен. Вот только наверняка это не Волкоклык. Какими бы исцеляющими заклинаниями ни владели монахи, такого не залечили бы и они.
В конце концов он добрел до торчавшего из земли скального обломка, который не давал тени, но о который можно было опереться, и сел, привалясь к этому обломку спиной. К этому времени уже можно было разглядеть, что приближаются два верблюда, хотя всадник только один.
Они поднимались по длинному склону, и наконец Дюрандаль смог опознать во всаднике Эвермена. Тот снял шапку, и его каштановые волосы блестели на солнце. Он заставил верблюдов лечь и неловко спешился, разминая затекшие ноги. Подойдя к Дюрандалю, он молча протянул ему флягу с водой и, оглядевшись по сторонам, сел на соседний камень.
Дюрандаль с жадностью припал к фляге. Потом они долгую минуту молча смотрели друг на друга.
– Раскаяние? Возвращаешься домой? Эвермен мотнул головой.
– Я умер бы на рассвете. Я и правда не хочу, но если бы хотел, все равно не смог бы. Я тебе не врал.
– Ты солгал насчет своего подопечного, – так утверждал Кромман… впрочем, говорил ли правду сам Кромман?
Судя по всему, все-таки говорил, ибо Эвермен передернул плечами.
– Только тогда, когда сказал, что он умер от лихорадки. Его убили в стычке по эту сторону Кобуртина. Я подвел своего подопечного, – он вызывающе вздернул подбородок.
– Потому ты и бросил вызов? Чтобы умереть?
– Думаю, да. Только прежде, чем судить мое новое братство, брат, учти этику старейших, – пыль осела в глубоких морщинах на его лбу. Волосы его утратили свой блеск и начали редеть спереди; шея сделалась тоньше, челюсть… Он увидел, что Дюрандаль заметил это. – Не совсем то, чем я был, верно? – Он горько улыбнулся и новые морщины обозначились от носа к углам рта. Вчера их у него не было.
– Так быстро? Кивок.
– Целая жизнь на протяжении каждого дня. К закату я достигну среднего возраста. К полуночи буду глубоким стариком, – он снова горько улыбнулся. – А от полуночи до рассвета действительно худо.
– Значит, ты лгал, когда говорил, что остаешься по собственному желанию? Они заманили тебя! Эвермен сидел, опершись локтями о колени. Он повертел шапку в руках, потом с опаской покосился на Дюрандаля.
– Как много ты видел? – Более чем достаточно – зверей, стервятников. Голодных крыс.
– Ты не знаешь, на что это похоже. Не заманили… Ну, отчасти. Они замечательно исцеляют, и они сохраняли меня живым, несмотря на всю потерю крови – и Герата тоже. На следующее утро обезьяны принесли мне мяса. Я не знал, что это, но действовало это как огонь. Я попросил ее, и они принесли еще. На следующий день я уже знал, что это такое, но не мог без него обойтись.
– Насколько я понимаю, его надо есть сразу после заклинания?
– В течение нескольких минут. Его нельзя хранить, – Эвермен продолжал терзать свою шапку. – Новая молодость? Ты даже не представляешь, каково это.
– Ты расплачиваешься за это. Ты сам только что сказал, что состаришься к полуночи.
– Ну, это все же не так плохо, как настоящая старость. Это невозможно! Проходить через все это – сначала уходит бодрость, потом скорость, сила… чувства слабеют, боль, разложение… проходить все это, понимая, что все это навсегда, что пути назад нет… Нет, это было бы гораздо, гораздо хуже. Жизнь превратилась бы в бесконечную пытку. Ты все время ждал бы этого. – Он передернул плечами. – Никому не пережить этого. Кроме нас. Для нас с каждым утром все начинается сначала.
– Не безвозмездно.
– Они же все добровольцы! Все до одного! Они понимают, на что идут. У каждого есть шанс. В засушливые годы или после больших войн очередь растягивается на сотни. И все только добровольцы.
Нет, это и не пахло раскаянием. Честный мечник продал душу ради бессмертия. Он даже не видит в этом ничего плохого.
– Так уж все до единого добровольцы? Что случается в дни, когда побеждает соискатель?
– Ах! – Эвермен вздохнул и снова надел шапку. – Да. Ну, в такие дни нам приходится, так сказать, искать рекрутов – активно. Короче, мы берем одного из них, из чужаков. Он просто погибает немножко раньше, вот и все.
– В переулке, с ножом в спине, а не с мечом в руке? – Давай не будем спорить, дружище, – Эвермен с досадой тряхнул головой. – Мы все равно не договоримся. Я ведь предупреждал тебя, что эти тайны в Шивиале бесполезны.
– Что же тогда тебе нужно? – Дюрандаль вдруг подозрительно обвел взглядом горизонт; не окружили ли его?
Я решил, что кое-какая помощь тебе не повредит. Похожe, я не ошибся. Что случилось с твоими лошадьми? И с твоими глазами?
– У нас вышли кое-какие разногласия с моим ручным инквизитором. Я победил по очкам.
Эвермен пожал плечами.
– Тебе не стоило водиться с такой швалью. Еще я приехал, чтобы сказать, что мне жаль Волкоклыка. Он ведь был фехтовальщиком высшего класса, верно? – Выше не бывает.
– Что ж, «все Клинки рождаются, чтобы умереть» – так ведь говорили нам в Айронхолле… впрочем, они не знали тогда обо мне. Собственно, я приехал в основном из-за Волкоклыка. Я привез тебе меч – забери его с собой.
Пламень! Дюрандаль не знал, чем вызвана эта боль, злостью или горечью. Нет что бы это ни было, это мешало ему говорить. Он кивнул.
Эвермен помолчал минуту, глядя на него так, словно чего-то ждал.
– Говорят, Клинок не упокоится с миром, пока его меч не будет висеть в зале, – сказал он наконец. – Дружище, тебе придется поверить мне на слово: его вернули в изначальные стихии надлежащим образом. Я сам зажег погребальный костер. Он не был добровольцем.
Скушают ли они вместо него Герата? Впрочем, это была неплохая новость.
– Спасибо.
– Я принес тебе немного воды и еды. Два дня на запад, потом держи путь на две горные вершины в форме женских грудей – так попадешь в Кобуртин. Большинство кочевников перебираются в это время года на юг. С тобой все будет в порядке.
– Спасибо, – повторил Дюрандаль, стараясь не обращать внимания на ком в горле. – Слушай… Мне хотелось бы сказать, что мне жаль Герата. Я еще не встречал мечника, который мог бы с ним сравниться.
– Да, – вздохнул Эвермен. – Его не назовешь трусом. Он не звал на помощь, а ведь рисковал гораздо больше, чем…
Впрочем, у него были свои недостатки. Я еще не поздравил тебя с победой. Ладно, оставим все, как есть, идет?
– Идет, – кивнул Дюрандаль. – Оставим все как есть.
– И еще одно. Я уполномочен предложить тебе занять его место, если хочешь. Никакого подвоха, клянусь. Ты можешь присоединиться к нам, и тебя примут с радостью. Навсегда.
– Нет, спасибо.
Эвермен улыбнулся. Он заморгал, словно пыль попала ему в глаза.
– Я не удивлен. Все равно, мне жаль. Ты не представляв ешь, что отвергаешь. Скажи мне только одно: настолько ли наше братство хуже твоего? Ты считаешь, что я недостоин всех тех жизней, которые уходят на то, чтобы сохранять жизнь мне – а твой драгоценный король лучше?
От этого возмутительного вопроса у Дюрандаля перехватило дыхание.
– Я добровольно рискую своей жизнью ради…
– И наши соискатели тоже.
– О, но это же вздор! Это безумие! Иди к черту! Мы были друзьями в Айронхолле. Мы были близки как братья. Видеть, как человек, которому я верил, которым восхищался и которого любил, превращается в… – во что? За знакомым лицом прятался чужак. Этим спором не вернешь старого Эвермена. – Мы договорились оставить все, как есть, верно? Сможешь добраться до дома? Монах улыбнулся:
– О, ноги затекут и все такое, но доберусь в полном порядке. Я тут захватил тебе золотой слиток на память. Можешь его выбросить, если он тебе не нужен. Умеешь ездить верхом на верблюде?
– Не слишком хорошо, но справлюсь. Они выпили воды из бурдюка и попрощались как друзья, которые не знают, доведется ли им еще встретиться. Потом сели на верблюдов и разъехались в разные стороны.
ЧАСТЬ V
МОНПУРС
1
До дома оказалось очень, очень далеко. Все сговорилось против него: караваны, погода и, наконец, война. Одинокий человек уязвим. Много раз он избегал ограбления только благодаря своей способности бодрствовать всю ночь. Дважды он вовремя ощущал приближение лихорадки, и ему приходилось закапывать все свои ценные вещи в тайниках и надеяться на то, что он выживет и сможет выкопать их. Он застал половину Эйрании вооруженной. Шивиаль находился в состоянии войны разом с Исилондом и Бельмарком, поэтому он был вынужден возвращаться через Жевильи, и то ему повезло, что он не попался в лапы бельским пиратам. Он сошел на берег в Сервилхеме хмурым утром девятого месяца 362 года, больше, чем через пять лет после отъезда. Заплатив все, что у него оставалось еще от королевских денег, за серую в яблоках кобылу, он пустился в путь через все королевство.
Он обнаружил, что его родина странным образом изменилась. Амброз более не был народным героем, как прежде. Налоги стремительно росли, война подрывала торговлю, неурожай случался три года подряд. Королеву Сиан обезглавили по обвинению в измене, и место ее заняла Королева Гаральда. В городах царили причудливые моды. Джентльмены щеголяли высокими плоеными воротниками, пышными манжетами, плащами с разрезами, расшитыми жилетами и широкополыми шляпами с перьями. Леди исчезли под слоями пышных драпировок; рукава платьев свисали до земли, а то, что оставалось видно от лиц, выглядывало из-под вычурных тюрбанов. На подъездах к столице Дюрандаль узнал, что должен искать своего государя в новом большом дворце в Нокере. Впрочем, доклад Королю мог подождать пару дней; у него было дело и поважнее.
Он прискакал в Старкмур около полудня и был встречен двумя высланными ему наперехват всадниками. С первого взгляда они узнали в нем Клинка, но отсалютовали ему, ничем не выказав того, что узнали его лично.
– Кандидат Бандит к вашим услугам, сэр.
– Кандидат Сокол, сэр.
Судя по их взволнованным лицам, раскрасневшимся на ветру, они были из Младших, однако оба были вооружены. Оба выглядели настолько типичными представителями школы, что после столь долгого отсутствия показались ему почти близнецами. Он обратил внимание на то, что Сокол курнос, а у Бандита сросшиеся брови, и мысленно выругал себя за то, что вынужден различать людей по таким пустякам, но при первой встрече на поросших вереском, пустынных холмах ему просто не оставалось ничего другого.
Он не назвал им свое имя, которое к этому времени все, должно быть, забыли. Они все равно решили бы, что это дурная шутка.
– Я приехал вернуть меч, – только и сказал он. – Я не могу остаться.
Они переглянулись, нахмурившись, потом Сокол повернул коня и галопом поскакал обратно с донесением, а Бандит вместе с гостем поехал следом. У него хватило ума, чтобы понять, что Дюрандаль не расположен к беседе, и такта, чтобы молчать самому. Когда они проезжали в ворота, ударил большой колокол.
Дюрандаль спешился у высокой входной двери и передал поводья незнакомому конюху.
– Я здесь не задержусь, – сказал он. – Задай ей овса, напои и приведи обратно.
Он надеялся, что со временем боль в сердце притупится, но ощущал ее заново, доставая Клык из мешка и поднимаясь по лестнице. Сердце разрывалось при мысли о Волкоклыке – о его дружбе, преданности, сообразительности, выносливости; о том, как много он мог совершить, а погиб почти ни за что. Сердце разрывалось при мысли о собственных ошибках. Никогда больше не примет он от Короля другого Клинка. Он тысячу раз клялся себе в этом по дороге из Самаринды, и еще раз поклялся здесь, под кровом Зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Он забрался на самый высокий холм из всех, что его окружали, и уселся там, протирая глаза. Он решил, что рано или поздно они перестанут болеть – если это «поздно» для него вообще наступит – но в ту минуту слезы застилали глаза туманом, скрывавшим от него Самаринду, хотя он знал, что она должна находиться на востоке. Где находится юг, он определил по тени. Ни его лошади, ни лошади Кроммана не было видно, а если бы они и появились, он бы все равно не смог их поймать. Он бы только загнал себя до полной потери сил.
Кто-то приближался. Поначалу он не мог разобрать, кто это или что это, но возможно, их было несколько, и, судя по тому, что они двигались прямо на него, его уже увидели. Он не спеша двинулся навстречу. Скорее всего, это жаждущие мести братья, и в таком случае шанса спастись у него просто нет. Или это передумавший Эвермен. Вот только наверняка это не Волкоклык. Какими бы исцеляющими заклинаниями ни владели монахи, такого не залечили бы и они.
В конце концов он добрел до торчавшего из земли скального обломка, который не давал тени, но о который можно было опереться, и сел, привалясь к этому обломку спиной. К этому времени уже можно было разглядеть, что приближаются два верблюда, хотя всадник только один.
Они поднимались по длинному склону, и наконец Дюрандаль смог опознать во всаднике Эвермена. Тот снял шапку, и его каштановые волосы блестели на солнце. Он заставил верблюдов лечь и неловко спешился, разминая затекшие ноги. Подойдя к Дюрандалю, он молча протянул ему флягу с водой и, оглядевшись по сторонам, сел на соседний камень.
Дюрандаль с жадностью припал к фляге. Потом они долгую минуту молча смотрели друг на друга.
– Раскаяние? Возвращаешься домой? Эвермен мотнул головой.
– Я умер бы на рассвете. Я и правда не хочу, но если бы хотел, все равно не смог бы. Я тебе не врал.
– Ты солгал насчет своего подопечного, – так утверждал Кромман… впрочем, говорил ли правду сам Кромман?
Судя по всему, все-таки говорил, ибо Эвермен передернул плечами.
– Только тогда, когда сказал, что он умер от лихорадки. Его убили в стычке по эту сторону Кобуртина. Я подвел своего подопечного, – он вызывающе вздернул подбородок.
– Потому ты и бросил вызов? Чтобы умереть?
– Думаю, да. Только прежде, чем судить мое новое братство, брат, учти этику старейших, – пыль осела в глубоких морщинах на его лбу. Волосы его утратили свой блеск и начали редеть спереди; шея сделалась тоньше, челюсть… Он увидел, что Дюрандаль заметил это. – Не совсем то, чем я был, верно? – Он горько улыбнулся и новые морщины обозначились от носа к углам рта. Вчера их у него не было.
– Так быстро? Кивок.
– Целая жизнь на протяжении каждого дня. К закату я достигну среднего возраста. К полуночи буду глубоким стариком, – он снова горько улыбнулся. – А от полуночи до рассвета действительно худо.
– Значит, ты лгал, когда говорил, что остаешься по собственному желанию? Они заманили тебя! Эвермен сидел, опершись локтями о колени. Он повертел шапку в руках, потом с опаской покосился на Дюрандаля.
– Как много ты видел? – Более чем достаточно – зверей, стервятников. Голодных крыс.
– Ты не знаешь, на что это похоже. Не заманили… Ну, отчасти. Они замечательно исцеляют, и они сохраняли меня живым, несмотря на всю потерю крови – и Герата тоже. На следующее утро обезьяны принесли мне мяса. Я не знал, что это, но действовало это как огонь. Я попросил ее, и они принесли еще. На следующий день я уже знал, что это такое, но не мог без него обойтись.
– Насколько я понимаю, его надо есть сразу после заклинания?
– В течение нескольких минут. Его нельзя хранить, – Эвермен продолжал терзать свою шапку. – Новая молодость? Ты даже не представляешь, каково это.
– Ты расплачиваешься за это. Ты сам только что сказал, что состаришься к полуночи.
– Ну, это все же не так плохо, как настоящая старость. Это невозможно! Проходить через все это – сначала уходит бодрость, потом скорость, сила… чувства слабеют, боль, разложение… проходить все это, понимая, что все это навсегда, что пути назад нет… Нет, это было бы гораздо, гораздо хуже. Жизнь превратилась бы в бесконечную пытку. Ты все время ждал бы этого. – Он передернул плечами. – Никому не пережить этого. Кроме нас. Для нас с каждым утром все начинается сначала.
– Не безвозмездно.
– Они же все добровольцы! Все до одного! Они понимают, на что идут. У каждого есть шанс. В засушливые годы или после больших войн очередь растягивается на сотни. И все только добровольцы.
Нет, это и не пахло раскаянием. Честный мечник продал душу ради бессмертия. Он даже не видит в этом ничего плохого.
– Так уж все до единого добровольцы? Что случается в дни, когда побеждает соискатель?
– Ах! – Эвермен вздохнул и снова надел шапку. – Да. Ну, в такие дни нам приходится, так сказать, искать рекрутов – активно. Короче, мы берем одного из них, из чужаков. Он просто погибает немножко раньше, вот и все.
– В переулке, с ножом в спине, а не с мечом в руке? – Давай не будем спорить, дружище, – Эвермен с досадой тряхнул головой. – Мы все равно не договоримся. Я ведь предупреждал тебя, что эти тайны в Шивиале бесполезны.
– Что же тогда тебе нужно? – Дюрандаль вдруг подозрительно обвел взглядом горизонт; не окружили ли его?
Я решил, что кое-какая помощь тебе не повредит. Похожe, я не ошибся. Что случилось с твоими лошадьми? И с твоими глазами?
– У нас вышли кое-какие разногласия с моим ручным инквизитором. Я победил по очкам.
Эвермен пожал плечами.
– Тебе не стоило водиться с такой швалью. Еще я приехал, чтобы сказать, что мне жаль Волкоклыка. Он ведь был фехтовальщиком высшего класса, верно? – Выше не бывает.
– Что ж, «все Клинки рождаются, чтобы умереть» – так ведь говорили нам в Айронхолле… впрочем, они не знали тогда обо мне. Собственно, я приехал в основном из-за Волкоклыка. Я привез тебе меч – забери его с собой.
Пламень! Дюрандаль не знал, чем вызвана эта боль, злостью или горечью. Нет что бы это ни было, это мешало ему говорить. Он кивнул.
Эвермен помолчал минуту, глядя на него так, словно чего-то ждал.
– Говорят, Клинок не упокоится с миром, пока его меч не будет висеть в зале, – сказал он наконец. – Дружище, тебе придется поверить мне на слово: его вернули в изначальные стихии надлежащим образом. Я сам зажег погребальный костер. Он не был добровольцем.
Скушают ли они вместо него Герата? Впрочем, это была неплохая новость.
– Спасибо.
– Я принес тебе немного воды и еды. Два дня на запад, потом держи путь на две горные вершины в форме женских грудей – так попадешь в Кобуртин. Большинство кочевников перебираются в это время года на юг. С тобой все будет в порядке.
– Спасибо, – повторил Дюрандаль, стараясь не обращать внимания на ком в горле. – Слушай… Мне хотелось бы сказать, что мне жаль Герата. Я еще не встречал мечника, который мог бы с ним сравниться.
– Да, – вздохнул Эвермен. – Его не назовешь трусом. Он не звал на помощь, а ведь рисковал гораздо больше, чем…
Впрочем, у него были свои недостатки. Я еще не поздравил тебя с победой. Ладно, оставим все, как есть, идет?
– Идет, – кивнул Дюрандаль. – Оставим все как есть.
– И еще одно. Я уполномочен предложить тебе занять его место, если хочешь. Никакого подвоха, клянусь. Ты можешь присоединиться к нам, и тебя примут с радостью. Навсегда.
– Нет, спасибо.
Эвермен улыбнулся. Он заморгал, словно пыль попала ему в глаза.
– Я не удивлен. Все равно, мне жаль. Ты не представляв ешь, что отвергаешь. Скажи мне только одно: настолько ли наше братство хуже твоего? Ты считаешь, что я недостоин всех тех жизней, которые уходят на то, чтобы сохранять жизнь мне – а твой драгоценный король лучше?
От этого возмутительного вопроса у Дюрандаля перехватило дыхание.
– Я добровольно рискую своей жизнью ради…
– И наши соискатели тоже.
– О, но это же вздор! Это безумие! Иди к черту! Мы были друзьями в Айронхолле. Мы были близки как братья. Видеть, как человек, которому я верил, которым восхищался и которого любил, превращается в… – во что? За знакомым лицом прятался чужак. Этим спором не вернешь старого Эвермена. – Мы договорились оставить все, как есть, верно? Сможешь добраться до дома? Монах улыбнулся:
– О, ноги затекут и все такое, но доберусь в полном порядке. Я тут захватил тебе золотой слиток на память. Можешь его выбросить, если он тебе не нужен. Умеешь ездить верхом на верблюде?
– Не слишком хорошо, но справлюсь. Они выпили воды из бурдюка и попрощались как друзья, которые не знают, доведется ли им еще встретиться. Потом сели на верблюдов и разъехались в разные стороны.
ЧАСТЬ V
МОНПУРС
1
До дома оказалось очень, очень далеко. Все сговорилось против него: караваны, погода и, наконец, война. Одинокий человек уязвим. Много раз он избегал ограбления только благодаря своей способности бодрствовать всю ночь. Дважды он вовремя ощущал приближение лихорадки, и ему приходилось закапывать все свои ценные вещи в тайниках и надеяться на то, что он выживет и сможет выкопать их. Он застал половину Эйрании вооруженной. Шивиаль находился в состоянии войны разом с Исилондом и Бельмарком, поэтому он был вынужден возвращаться через Жевильи, и то ему повезло, что он не попался в лапы бельским пиратам. Он сошел на берег в Сервилхеме хмурым утром девятого месяца 362 года, больше, чем через пять лет после отъезда. Заплатив все, что у него оставалось еще от королевских денег, за серую в яблоках кобылу, он пустился в путь через все королевство.
Он обнаружил, что его родина странным образом изменилась. Амброз более не был народным героем, как прежде. Налоги стремительно росли, война подрывала торговлю, неурожай случался три года подряд. Королеву Сиан обезглавили по обвинению в измене, и место ее заняла Королева Гаральда. В городах царили причудливые моды. Джентльмены щеголяли высокими плоеными воротниками, пышными манжетами, плащами с разрезами, расшитыми жилетами и широкополыми шляпами с перьями. Леди исчезли под слоями пышных драпировок; рукава платьев свисали до земли, а то, что оставалось видно от лиц, выглядывало из-под вычурных тюрбанов. На подъездах к столице Дюрандаль узнал, что должен искать своего государя в новом большом дворце в Нокере. Впрочем, доклад Королю мог подождать пару дней; у него было дело и поважнее.
Он прискакал в Старкмур около полудня и был встречен двумя высланными ему наперехват всадниками. С первого взгляда они узнали в нем Клинка, но отсалютовали ему, ничем не выказав того, что узнали его лично.
– Кандидат Бандит к вашим услугам, сэр.
– Кандидат Сокол, сэр.
Судя по их взволнованным лицам, раскрасневшимся на ветру, они были из Младших, однако оба были вооружены. Оба выглядели настолько типичными представителями школы, что после столь долгого отсутствия показались ему почти близнецами. Он обратил внимание на то, что Сокол курнос, а у Бандита сросшиеся брови, и мысленно выругал себя за то, что вынужден различать людей по таким пустякам, но при первой встрече на поросших вереском, пустынных холмах ему просто не оставалось ничего другого.
Он не назвал им свое имя, которое к этому времени все, должно быть, забыли. Они все равно решили бы, что это дурная шутка.
– Я приехал вернуть меч, – только и сказал он. – Я не могу остаться.
Они переглянулись, нахмурившись, потом Сокол повернул коня и галопом поскакал обратно с донесением, а Бандит вместе с гостем поехал следом. У него хватило ума, чтобы понять, что Дюрандаль не расположен к беседе, и такта, чтобы молчать самому. Когда они проезжали в ворота, ударил большой колокол.
Дюрандаль спешился у высокой входной двери и передал поводья незнакомому конюху.
– Я здесь не задержусь, – сказал он. – Задай ей овса, напои и приведи обратно.
Он надеялся, что со временем боль в сердце притупится, но ощущал ее заново, доставая Клык из мешка и поднимаясь по лестнице. Сердце разрывалось при мысли о Волкоклыке – о его дружбе, преданности, сообразительности, выносливости; о том, как много он мог совершить, а погиб почти ни за что. Сердце разрывалось при мысли о собственных ошибках. Никогда больше не примет он от Короля другого Клинка. Он тысячу раз клялся себе в этом по дороге из Самаринды, и еще раз поклялся здесь, под кровом Зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54