Мы говорили об этом год назад. Ты должна была оставаться во Франции и любыми средствами заставить Эдуарда поспешить мне на помощь. Он бы тебя послушал, потому что все еще влюблен.
– Это в прошлом, – сухо уточнила Анна. Уорвик осекся.
– Что значит – в прошлом? Анна усмехнулась.
– Моя венценосная свекровь заявила, что я скверная жена, а Эдуард слишком преданный сын, чтобы не согласиться с матушкой.
Уорвик медленно приблизился к дочери.
– Значит, ты действительно была плохой женой. Он смотрел ей в лицо, и девушка отвела взгляд. Уорвик внезапно выругался:
– Ты упряма, как сотня мулов! Как можно быть столь строптивой, чтобы не повиноваться мужу, которому принадлежишь душой и телом и который к тому же принц крови!
Анна вскинула голову. В ее глазах пламенел вызов.
– Я не хочу быть королевой, милорд герцог! Тяжелая пощечина швырнула ее на пол, прежде чем она успела что-либо сообразить. Уорвик, казалось, и сам не ожидал такого от себя. Он глядел в растерянные, полные слез глаза дочери и молчал. Анна всхлипнула. Тогда он поднял ее и судорожно обнял.
– Никогда, Энни, ты слышишь – никогда больше не смей произносить этих слов! Ты будешь королевой! Верь мне. Я даже велел составить твой гороскоп, и там это начертано так же ясно, как и то, что я люблю тебя больше жизни.
Анна закрыла лицо ладонями. Потом вдруг сказала:
– Дай мне глоток твоей асквибо, отец.
Он удивленно взглянул на нее.
Анна попыталась улыбнуться сквозь слезы.
– Ты ведь пьешь, когда тебе плохо? Вот и я не хочу, чтобы мне было плохо, когда я с тобой.
Уорвик нерешительно достал из буфета два кубка. Налил себе и дочери.
Асквибо явно не пришлась Анне по душе.
– Надо быть диким, как горец, чтобы глотать подобную гадость.
– Покорнейше благодарю, – усмехнулся Уорвик.
– Ты слышишь? Кажется, ветер стих. Действительно, их окружала полнейшая тишина. Не хлопали ставни, не дребезжали стекла в свинцовых переплетах. Даже огонь в камине горел ровным беззвучным пламенем.
Донесся далекий крик лодочника на Темзе:
– Завтра день святого Давида, первое марта. Весна! Уорвик коротко взглянул на дочь.
– Обещай мне, что завтра же напишешь Эдуарду нежное письмо. Ты должна мурлыкать, как кошечка.
Он под каблуком у Маргариты, не спорю, но влюблен-то он все же в тебя, или же мои глаза ничего не видят и годятся лишь воронью. Анна молчала.
– Девочка…
– Хорошо. Я напишу мужу, хотя, Господь свидетель, это мало чему поможет.
– Не говори так! Он обязан прибыть в Англию, он должен мне помочь. В противном случае его опередит Йорк, и тогда я не поручусь, что моя голова не окажется на Лондонском мосту.
Анна вздрогнула.
– Нет. Вы, милорд, сильнее всех. И это вы Делатель Королей!
Уорвик печально усмехнулся:
– Не притворяйся глупее, чем ты есть, Энни. С тобой я откровеннее, чем с кем-либо. Я устал, я измотан, болен и…
– И ты, тем не менее, пьешь!.. Анна так стукнула кубком по столу, что расплескала водку.
– Клянусь святым Давидом, отец, что завтра я напишу Эду. Но при одном условии. Обещай мне, что несколько дней, хотя бы неделю, ты не будешь пить. И не говори мне ничего. Молись, уповай на Бога, уйди с головой в дела, спи, принимай послов, скачи в дальние гарнизоны, но не пей.
Уорвик поднял бровь.
– Что это, юная леди? Вы ставите условия?
– Да. Ты мой отец, и у меня нет выбора. Уорвик усмехнулся.
– Это шантаж, дитя.
Анна негодующе взмахнула рукой.
– Ах, отец, не стоит касаться моральных устоев, которые ты сам давно расшатал. Всем известно, что Уорвик никогда ничего не делает просто так.
– Это политика, дитя.
– Надеюсь, мне, как будущей королеве, полагается это знать.
И она, точь-в-точь как отец, повела бровью. Герцог засмеялся:
– Что ж, твоя взяла. Как политик, я нахожу твое предложение выгодным и соглашаюсь на него.
В тот же миг бутыль полетела в камин. Уорвик проследил за ее полетом.
– Procul ex oculus, procul ex mente! – смеясь, воскликнула Анна.
Уорвик хмыкнул.
– Ты что же, думаешь, у меня нет другой?
– Да хоть дюжина. Это неважно. Главное – у меня есть твое слово.
Какое-то время они с улыбкой глядели друг на друга.
– Уже поздно, Анна. Ступай к себе. Анна приблизилась к отцу и подставила лоб для поцелуя.
– Храни тебя Господь, дитя мое!
– Да пребудет он и с тобой, отец! Я напишу письмо мужу! Обещаю!
Подхватив шлейф, она быстро пошла к двери. Высокая, стремительная, легкая. Уорвик с печальной нежностью глядел ей вслед.
Ни отец, ни дочь не знали, что это была их последняя встреча.
4.
Анна потянулась всем телом. Вставать не хотелось, но уже пора. Вчерашняя ссора с отцом обескуражила ее. Он потребовал от дочери вернуться к супругу, а Анна скорее откусила бы себе язык, чем поведала ему о своих отношениях с Ланкастером, А теперь… Теперь она дала слово написать письмо. Письмо Эду.
Откинув одеяло, она села. Вайки, звякнув бубенчиками на ошейнике, спрыгнул на пол. Девушка встала. Гофрированная рубашка из белого батиста облегала ее до пят. Она сунула ноги в меховые шлепанцы и пошла к столу, где возвышался массивный письменный прибор и лежали наготове листы пергамента.
– Я напишу это письмо… Я напишу это письмо… Она вспомнила Эдуарда. Серые глаза, гладкие душистые волосы до плеч, персиковый румянец, как у девушки. «Он казался завидным женихом, – думала она. – И отец уверен, что Эд любит меня. Я должна написать ему так, чтобы он примчался в Англию на помощь отцу».
Она обмакнула перо и начертала:
«Высокочтимый принц Уэльский! Я, Анна, супруга вашего высочества, справляюсь о вашем здравии и…»
Анна сжала виски пальцами и швырнула лист в огонь. Несколько мгновений она глядела, как скручивается и темнеет в пламени пергамент. Она вспоминала письма, которые посылал ей Эдуард в эти два месяца. Поначалу тон их был тревожным, даже нежным. Упреков не было. Лишь неотступно звучал вопрос: кто был до него? Ричард Глостер или… Филип Майсгрейв? Это имя возникло не сразу, но Анна была до того напугана, что не стала распечатывать последующие письма, сразу кидая их в камин. Тогда Эдуард прислал ей записку через своего отца-короля. Записка была сухой, официальной, но Анне сразу стало легче. Пришло даже послание от королевы Маргариты – любезное, полное литературного красноречия. Анжуйка владела живым и легким стилем. Письмо было написано на латыни. Но и ей Анна не стала отвечать. И вот теперь отец…
«Я должна написать нечто такое, чтобы Эд приехал как можно быстрее. Но что? Может, следует пробудить его ревность?»
Вайки расположился на полу там, где лежало солнечное пятно. Анна посмотрела на окно и вдруг осознала, что сегодня первый день весны, впервые после бесконечных дождей выглянуло солнце. Она улыбнулась. С солнцем возвращается надежда.
Филип… Она летела к нему как на крыльях. Анна прикрыла глаза, вспоминая смуглое скуластое лицо, прямой нос, пронзительно-синие глаза под прямыми стрелами бровей, мягкие и пышные, как заросли папоротника, волосы. Фил… Мой Филип…
Неожиданно она потянула к себе новый лист пергамента и начала быстро писать:
«Как плохо мне без тебя! Я даже не представляла, какая тоска охватит меня, когда тебя не будет рядом. Ты смеялся вместе со мной, как мальчишка, а глаза твои были нежны. Я, наверное, глупая, но я ничего не могу с собою поделать и медленно умираю вдали от тебя. Как ты был не прав, допустив эту разлуку, как был не прав, воздвигнув между нами столько препятствий! Ибо недаром провидению было угодно, чтобы глаза наши встретились, а сердца забились в унисон. Ты нужен мне, мне нужно твое дыхание, твои руки, твои губы… Знай всегда, что я твоя, что не было мгновения, когда бы я не жила тобой, мой любимый, мой…»
Она едва не вывела: «Фил». Смахнула тыльной стороной ладони слезы и твердо вписала: «Эд». И сейчас же расплакалась навзрыд.
Все написанное ею сейчас было ложью. Ее супруг не заслуживал столь явного обмана, каковы бы ни были их отношения. Но иначе она не сможет заставить Эдуарда поспешить отцу на помощь. Отец утверждает, что принц Уэльский любит ее. И если все пойдет, как должно… Что ж, она еще раз попытается стать ему доброй женой. Это письмо, предназначенное другому, соединит ее с Эдуардом Ланкастером. Если он действительно хоть немного ее любит…
Анна облегченно вздохнула. Что ж, по крайней мере, слово свое она сдержала, и письмо написано.
Еще раз вздохнув, Анна поставила подпись и запечатала послание.
5.
Прошло несколько дней. В воскресенье двор собрался послушать мессу в соборе Святого Павла. По этому случаю Анна надела платье из пепельно-серого генуэзского бархата с небольшим заостренным декольте и накладным воротником, сплошь расшитым жемчугом. Платье было с высокой талией, и под грудью его стягивал широкий, в ладонь, пояс, также весь унизанный рядами мерцающих молочно-белых жемчужин. Позади веерными складками расходился небольшой шлейф, а рукава были двойными: одни, выходящие из-под жемчужных опоясок над локтями, ниспадали почти до пола, другие, узкие, обхватывали руку до самых пальцев и, по бургундской моде, оканчивались воронкообразными манжетами.
Анна долго рассматривала себя в большом, оправленном в перламутр зеркале. «Я красива, – отметила она. – Но отчего же тогда ни красота, ни богатство, ни власть не могут изгнать эту живущую в глубине души безысходную тоску?»
Она опустилась на бархатный пуф и глубоко вздохнула. В покое пахло духами и притираниями и еще розовой эссенцией, которую добавляли в воду для купания. Запахи были густые, тяжелые, и от них голова шла кругом.
За спиной принцессы появилась высокая фигура ее камеристки Сьюзен Баттерфилд. Сия елейная особа, походившая на овцу, была отдаленной родственницей Невилей.
– Ах, ваше высочество, вы просто восхитительны! Серый бархат придает вашим глазам изумительную яркость, они сверкают, как изумруды. Однако вы немного бледны. Не желаете ли наложить немного румян?
Сьюзен подала серебряную коробочку филигранной работы – подобие маленькой раки для мощей. Анна последовала ее совету и коснулась кисточкой щек. Ее лицо сразу ожило. Кто бы сейчас мог подумать, что эту юную женщину гложет тоска?
Неподалеку от принцессы на резной скамеечке сидела ее молоденькая фрейлина Бланш Уэд, перебирая струны лютни и напевая веселую французскую песенку графини де Она:
+Мне любовь дарит отраду,
Чтобы звонче пела я.
Я заботу и досаду
Прочь гоню, мои друзья!
Леди Бланш всегда пребывала в отличном расположении духа и не расставалась с лютней. Анне она нравилась, но суровая Грэйс Блаун считала ее непростительно легкомысленной и беспечной и не раз выговаривала ей, так что Анне приходилось заступаться за свою любимицу, чей веселый голосок разгонял ее меланхолию.
Вот и сейчас, когда строгая статс-дама заворчала на бедняжку Бланш, требуя, чтобы та занялась ногтями принцессы, Анна остановила ее жестом и, протянув руку, сказала:
– Дорогая леди Блаун, оставьте Бланш в покое. С этой обязанностью вы справляетесь намного лучше. А юная Уэд пусть напевает.
Девушка тут же ударила по струнам:
+Злобный ропот ваш не стих,
Но глушить мой смелый стих –
Лишь напрасная затея:
О своей пою весне я!
Тучная Грэйс Блаун опустилась подле принцессы на складной стул и молча принялась полировать ее ногти. Рогатый головной убор статс-дамы подрагивал от усердия, но Анна знала, что эта женщина ненавидит ее всей душой и проявляет старание лишь по долголетней привычке покоряться Ланкастерам. Да и эта овечка, леди Сьюзен, что хлопочет сейчас за ее спиной и старается придать своему голосу медовую сладость, на самом деле властна и жестока с младшей прислугой и мечтает лишь о том, чтобы приобрести как можно большее влияние при дворе.
– Ах, моя принцесса, какие у вас волосы!, Этот каштановый отлив я замечала лишь у соболя. Густые, пышные и гладкие, словно грива породистой лошади!
Анна поморщилась. Это сравнение не слишком ей понравилось, хотя своими волосами она действительно гордилась.
В этот момент дверь распахнулась и появилась Дебора Шенли. Она шла настолько торопливо, что едва не оттолкнула дежурившего у дверей пажа. Это совсем не походило на всегда ровную, сдержанную баронессу.
Сьюзен Баттерфилд уперла руки в бедра.
– Вы что, не в себе, милочка? Кто позволил вам врываться в покои принцессы Уэльской, когда ее туалет не окончен?
Леди Дебора стояла, сцепив пальцы, и молчала. Лицо ее заливала бледность, а в ее глазах сверкало такое отчаяние, что Анна поняла: произошло нечто из ряда вон выходящее.
– Оставьте нас наедине с баронессой! – приказала она.
Лютня Бланш Уэд смолкла, а леди Блаун рискнула напомнить, что если принцесса не поспешит, то может опоздать к мессе.
Анна оборвала ее:
– Пусть моими волосами займется баронесса Шенли. Всем известно, что она в этом большая мастерица, и самые лучшие прически леди Бофор делает ей ее камер-фрейлина. Думаю, она не откажет в подобной услуге и мне.
Еще в ту пору, когда Анна только осваивалась в Вестминстере и знакомилась со двором, она была приятно удивлена, узнав в одной из придворных дам леди Маргариты Бофор вдову грозного Мармадьюка Шенли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Это в прошлом, – сухо уточнила Анна. Уорвик осекся.
– Что значит – в прошлом? Анна усмехнулась.
– Моя венценосная свекровь заявила, что я скверная жена, а Эдуард слишком преданный сын, чтобы не согласиться с матушкой.
Уорвик медленно приблизился к дочери.
– Значит, ты действительно была плохой женой. Он смотрел ей в лицо, и девушка отвела взгляд. Уорвик внезапно выругался:
– Ты упряма, как сотня мулов! Как можно быть столь строптивой, чтобы не повиноваться мужу, которому принадлежишь душой и телом и который к тому же принц крови!
Анна вскинула голову. В ее глазах пламенел вызов.
– Я не хочу быть королевой, милорд герцог! Тяжелая пощечина швырнула ее на пол, прежде чем она успела что-либо сообразить. Уорвик, казалось, и сам не ожидал такого от себя. Он глядел в растерянные, полные слез глаза дочери и молчал. Анна всхлипнула. Тогда он поднял ее и судорожно обнял.
– Никогда, Энни, ты слышишь – никогда больше не смей произносить этих слов! Ты будешь королевой! Верь мне. Я даже велел составить твой гороскоп, и там это начертано так же ясно, как и то, что я люблю тебя больше жизни.
Анна закрыла лицо ладонями. Потом вдруг сказала:
– Дай мне глоток твоей асквибо, отец.
Он удивленно взглянул на нее.
Анна попыталась улыбнуться сквозь слезы.
– Ты ведь пьешь, когда тебе плохо? Вот и я не хочу, чтобы мне было плохо, когда я с тобой.
Уорвик нерешительно достал из буфета два кубка. Налил себе и дочери.
Асквибо явно не пришлась Анне по душе.
– Надо быть диким, как горец, чтобы глотать подобную гадость.
– Покорнейше благодарю, – усмехнулся Уорвик.
– Ты слышишь? Кажется, ветер стих. Действительно, их окружала полнейшая тишина. Не хлопали ставни, не дребезжали стекла в свинцовых переплетах. Даже огонь в камине горел ровным беззвучным пламенем.
Донесся далекий крик лодочника на Темзе:
– Завтра день святого Давида, первое марта. Весна! Уорвик коротко взглянул на дочь.
– Обещай мне, что завтра же напишешь Эдуарду нежное письмо. Ты должна мурлыкать, как кошечка.
Он под каблуком у Маргариты, не спорю, но влюблен-то он все же в тебя, или же мои глаза ничего не видят и годятся лишь воронью. Анна молчала.
– Девочка…
– Хорошо. Я напишу мужу, хотя, Господь свидетель, это мало чему поможет.
– Не говори так! Он обязан прибыть в Англию, он должен мне помочь. В противном случае его опередит Йорк, и тогда я не поручусь, что моя голова не окажется на Лондонском мосту.
Анна вздрогнула.
– Нет. Вы, милорд, сильнее всех. И это вы Делатель Королей!
Уорвик печально усмехнулся:
– Не притворяйся глупее, чем ты есть, Энни. С тобой я откровеннее, чем с кем-либо. Я устал, я измотан, болен и…
– И ты, тем не менее, пьешь!.. Анна так стукнула кубком по столу, что расплескала водку.
– Клянусь святым Давидом, отец, что завтра я напишу Эду. Но при одном условии. Обещай мне, что несколько дней, хотя бы неделю, ты не будешь пить. И не говори мне ничего. Молись, уповай на Бога, уйди с головой в дела, спи, принимай послов, скачи в дальние гарнизоны, но не пей.
Уорвик поднял бровь.
– Что это, юная леди? Вы ставите условия?
– Да. Ты мой отец, и у меня нет выбора. Уорвик усмехнулся.
– Это шантаж, дитя.
Анна негодующе взмахнула рукой.
– Ах, отец, не стоит касаться моральных устоев, которые ты сам давно расшатал. Всем известно, что Уорвик никогда ничего не делает просто так.
– Это политика, дитя.
– Надеюсь, мне, как будущей королеве, полагается это знать.
И она, точь-в-точь как отец, повела бровью. Герцог засмеялся:
– Что ж, твоя взяла. Как политик, я нахожу твое предложение выгодным и соглашаюсь на него.
В тот же миг бутыль полетела в камин. Уорвик проследил за ее полетом.
– Procul ex oculus, procul ex mente! – смеясь, воскликнула Анна.
Уорвик хмыкнул.
– Ты что же, думаешь, у меня нет другой?
– Да хоть дюжина. Это неважно. Главное – у меня есть твое слово.
Какое-то время они с улыбкой глядели друг на друга.
– Уже поздно, Анна. Ступай к себе. Анна приблизилась к отцу и подставила лоб для поцелуя.
– Храни тебя Господь, дитя мое!
– Да пребудет он и с тобой, отец! Я напишу письмо мужу! Обещаю!
Подхватив шлейф, она быстро пошла к двери. Высокая, стремительная, легкая. Уорвик с печальной нежностью глядел ей вслед.
Ни отец, ни дочь не знали, что это была их последняя встреча.
4.
Анна потянулась всем телом. Вставать не хотелось, но уже пора. Вчерашняя ссора с отцом обескуражила ее. Он потребовал от дочери вернуться к супругу, а Анна скорее откусила бы себе язык, чем поведала ему о своих отношениях с Ланкастером, А теперь… Теперь она дала слово написать письмо. Письмо Эду.
Откинув одеяло, она села. Вайки, звякнув бубенчиками на ошейнике, спрыгнул на пол. Девушка встала. Гофрированная рубашка из белого батиста облегала ее до пят. Она сунула ноги в меховые шлепанцы и пошла к столу, где возвышался массивный письменный прибор и лежали наготове листы пергамента.
– Я напишу это письмо… Я напишу это письмо… Она вспомнила Эдуарда. Серые глаза, гладкие душистые волосы до плеч, персиковый румянец, как у девушки. «Он казался завидным женихом, – думала она. – И отец уверен, что Эд любит меня. Я должна написать ему так, чтобы он примчался в Англию на помощь отцу».
Она обмакнула перо и начертала:
«Высокочтимый принц Уэльский! Я, Анна, супруга вашего высочества, справляюсь о вашем здравии и…»
Анна сжала виски пальцами и швырнула лист в огонь. Несколько мгновений она глядела, как скручивается и темнеет в пламени пергамент. Она вспоминала письма, которые посылал ей Эдуард в эти два месяца. Поначалу тон их был тревожным, даже нежным. Упреков не было. Лишь неотступно звучал вопрос: кто был до него? Ричард Глостер или… Филип Майсгрейв? Это имя возникло не сразу, но Анна была до того напугана, что не стала распечатывать последующие письма, сразу кидая их в камин. Тогда Эдуард прислал ей записку через своего отца-короля. Записка была сухой, официальной, но Анне сразу стало легче. Пришло даже послание от королевы Маргариты – любезное, полное литературного красноречия. Анжуйка владела живым и легким стилем. Письмо было написано на латыни. Но и ей Анна не стала отвечать. И вот теперь отец…
«Я должна написать нечто такое, чтобы Эд приехал как можно быстрее. Но что? Может, следует пробудить его ревность?»
Вайки расположился на полу там, где лежало солнечное пятно. Анна посмотрела на окно и вдруг осознала, что сегодня первый день весны, впервые после бесконечных дождей выглянуло солнце. Она улыбнулась. С солнцем возвращается надежда.
Филип… Она летела к нему как на крыльях. Анна прикрыла глаза, вспоминая смуглое скуластое лицо, прямой нос, пронзительно-синие глаза под прямыми стрелами бровей, мягкие и пышные, как заросли папоротника, волосы. Фил… Мой Филип…
Неожиданно она потянула к себе новый лист пергамента и начала быстро писать:
«Как плохо мне без тебя! Я даже не представляла, какая тоска охватит меня, когда тебя не будет рядом. Ты смеялся вместе со мной, как мальчишка, а глаза твои были нежны. Я, наверное, глупая, но я ничего не могу с собою поделать и медленно умираю вдали от тебя. Как ты был не прав, допустив эту разлуку, как был не прав, воздвигнув между нами столько препятствий! Ибо недаром провидению было угодно, чтобы глаза наши встретились, а сердца забились в унисон. Ты нужен мне, мне нужно твое дыхание, твои руки, твои губы… Знай всегда, что я твоя, что не было мгновения, когда бы я не жила тобой, мой любимый, мой…»
Она едва не вывела: «Фил». Смахнула тыльной стороной ладони слезы и твердо вписала: «Эд». И сейчас же расплакалась навзрыд.
Все написанное ею сейчас было ложью. Ее супруг не заслуживал столь явного обмана, каковы бы ни были их отношения. Но иначе она не сможет заставить Эдуарда поспешить отцу на помощь. Отец утверждает, что принц Уэльский любит ее. И если все пойдет, как должно… Что ж, она еще раз попытается стать ему доброй женой. Это письмо, предназначенное другому, соединит ее с Эдуардом Ланкастером. Если он действительно хоть немного ее любит…
Анна облегченно вздохнула. Что ж, по крайней мере, слово свое она сдержала, и письмо написано.
Еще раз вздохнув, Анна поставила подпись и запечатала послание.
5.
Прошло несколько дней. В воскресенье двор собрался послушать мессу в соборе Святого Павла. По этому случаю Анна надела платье из пепельно-серого генуэзского бархата с небольшим заостренным декольте и накладным воротником, сплошь расшитым жемчугом. Платье было с высокой талией, и под грудью его стягивал широкий, в ладонь, пояс, также весь унизанный рядами мерцающих молочно-белых жемчужин. Позади веерными складками расходился небольшой шлейф, а рукава были двойными: одни, выходящие из-под жемчужных опоясок над локтями, ниспадали почти до пола, другие, узкие, обхватывали руку до самых пальцев и, по бургундской моде, оканчивались воронкообразными манжетами.
Анна долго рассматривала себя в большом, оправленном в перламутр зеркале. «Я красива, – отметила она. – Но отчего же тогда ни красота, ни богатство, ни власть не могут изгнать эту живущую в глубине души безысходную тоску?»
Она опустилась на бархатный пуф и глубоко вздохнула. В покое пахло духами и притираниями и еще розовой эссенцией, которую добавляли в воду для купания. Запахи были густые, тяжелые, и от них голова шла кругом.
За спиной принцессы появилась высокая фигура ее камеристки Сьюзен Баттерфилд. Сия елейная особа, походившая на овцу, была отдаленной родственницей Невилей.
– Ах, ваше высочество, вы просто восхитительны! Серый бархат придает вашим глазам изумительную яркость, они сверкают, как изумруды. Однако вы немного бледны. Не желаете ли наложить немного румян?
Сьюзен подала серебряную коробочку филигранной работы – подобие маленькой раки для мощей. Анна последовала ее совету и коснулась кисточкой щек. Ее лицо сразу ожило. Кто бы сейчас мог подумать, что эту юную женщину гложет тоска?
Неподалеку от принцессы на резной скамеечке сидела ее молоденькая фрейлина Бланш Уэд, перебирая струны лютни и напевая веселую французскую песенку графини де Она:
+Мне любовь дарит отраду,
Чтобы звонче пела я.
Я заботу и досаду
Прочь гоню, мои друзья!
Леди Бланш всегда пребывала в отличном расположении духа и не расставалась с лютней. Анне она нравилась, но суровая Грэйс Блаун считала ее непростительно легкомысленной и беспечной и не раз выговаривала ей, так что Анне приходилось заступаться за свою любимицу, чей веселый голосок разгонял ее меланхолию.
Вот и сейчас, когда строгая статс-дама заворчала на бедняжку Бланш, требуя, чтобы та занялась ногтями принцессы, Анна остановила ее жестом и, протянув руку, сказала:
– Дорогая леди Блаун, оставьте Бланш в покое. С этой обязанностью вы справляетесь намного лучше. А юная Уэд пусть напевает.
Девушка тут же ударила по струнам:
+Злобный ропот ваш не стих,
Но глушить мой смелый стих –
Лишь напрасная затея:
О своей пою весне я!
Тучная Грэйс Блаун опустилась подле принцессы на складной стул и молча принялась полировать ее ногти. Рогатый головной убор статс-дамы подрагивал от усердия, но Анна знала, что эта женщина ненавидит ее всей душой и проявляет старание лишь по долголетней привычке покоряться Ланкастерам. Да и эта овечка, леди Сьюзен, что хлопочет сейчас за ее спиной и старается придать своему голосу медовую сладость, на самом деле властна и жестока с младшей прислугой и мечтает лишь о том, чтобы приобрести как можно большее влияние при дворе.
– Ах, моя принцесса, какие у вас волосы!, Этот каштановый отлив я замечала лишь у соболя. Густые, пышные и гладкие, словно грива породистой лошади!
Анна поморщилась. Это сравнение не слишком ей понравилось, хотя своими волосами она действительно гордилась.
В этот момент дверь распахнулась и появилась Дебора Шенли. Она шла настолько торопливо, что едва не оттолкнула дежурившего у дверей пажа. Это совсем не походило на всегда ровную, сдержанную баронессу.
Сьюзен Баттерфилд уперла руки в бедра.
– Вы что, не в себе, милочка? Кто позволил вам врываться в покои принцессы Уэльской, когда ее туалет не окончен?
Леди Дебора стояла, сцепив пальцы, и молчала. Лицо ее заливала бледность, а в ее глазах сверкало такое отчаяние, что Анна поняла: произошло нечто из ряда вон выходящее.
– Оставьте нас наедине с баронессой! – приказала она.
Лютня Бланш Уэд смолкла, а леди Блаун рискнула напомнить, что если принцесса не поспешит, то может опоздать к мессе.
Анна оборвала ее:
– Пусть моими волосами займется баронесса Шенли. Всем известно, что она в этом большая мастерица, и самые лучшие прически леди Бофор делает ей ее камер-фрейлина. Думаю, она не откажет в подобной услуге и мне.
Еще в ту пору, когда Анна только осваивалась в Вестминстере и знакомилась со двором, она была приятно удивлена, узнав в одной из придворных дам леди Маргариты Бофор вдову грозного Мармадьюка Шенли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58