— Простоват, — усмехнулся Пафнутьев. — Не каждый день таких князей приходится допрашивать... Которые в лифте кончают при виде юбки.
— Не надо, начальник, — уже кажется, попросил Амон. — А то я за себя не отвечаю.
— А тебе и не надо отвечать. За тебя сейчас я отвечаю. Слушай меня, дорогой... Тебя взяли в ресторане, где ты затеял драку с представителем прокуратуры, то есть со мной. История с лифтом — это два. Есть люди, — Пафнутьев положил ладонь на листки, лежащие на столе, — есть люди, которые видели тебя при угоне машины. Там, во дворе, остался труп. Удар ножом нанесен сзади, в спину. Козел вонючий, — вырвалось у Пафнутьева.
— Кто козел вонючий? — тихо спросил Амон.
— Убийца.
— А я тут при чем?
— Ни при чем. Ты же не козел? Или козел?
— Не надо, начальник. Прошу тебя — не надо.
— Это уже мне решать. Будем проводить опознания. Если тебя узнают... Плохи твои дела.
— О моих делах не надо думать. О своих лучше думай.
— С некоторых пор, Амон... Твои дела — это мои дела.
— Звезду хочешь?
— Хочу. И вот он хочет, — Пафнутьев кивнул в сторону Дубовика. — И еще одно... Недавно произошла очень неприятная история в двенадцатом отделении милиции. Сбежал преступник. Очень опасный преступник. Перед этим нанес тяжкие телесные повреждения начальнику отделения майору Шаланде, другим сотрудникам. Нанесен большой материальный ущерб помещению. Оскорблена честь, достоинство офицера при исполнении служебного долга, — Пафнутьев сознательно заговорил казенными словами, понимая, что Амон лучше воспримет именно такие слова.
— А я причем? — спросил Амон без прежнего напора, это Пафнутьев уловил сразу. — Что где случилось и все на меня вешаешь?
— Сейчас сюда придет майор Шаланда... Он уже выздоровел, врачи разрешили ему выходить на улицу, вот с ним и поговори... При чем ты или ни при чем.
— А что там во дворе произошло? Машину угнали? — спросил Амон несколько фальшивым голосом — это ясно услышал Пафнутьев.
— Машина — ладно... Человека убили.
— Хорошего человека? — усмехнулся Амон.
— На глазах у его дочки... Дочке семь лет...
— Очень жаль, — произнес Амон.
— На месте преступления убийца оставил следы.
— Какие следы?
— Следы, которые позволяют твердо, обоснованно, документально сказать, кто именно убил.
— И кто же убил?
— Ты, Амон.
— И докажешь?
— Уже доказал.
— Мне докажи!
— Это в мои обязанности не входит. Главное — чтоб суд поверил. На вышку тянешь, Амон.
Амон откинулся на спинку стула, скованные наручниками руки лежали на коленях. Он долго смотрел в окно, потом взгляд его, ленивый и какой-то отсутствующий взгляд скользнул вниз, на наручники, потом он быстро и как-то воровато взглянул на Дубовика, на Пафнутьева, лицо его слегка оживилось, как у человека, принявшего спасительное решение.
— Хорошо, начальник, — вздохнул Амон. — Поговорили и ладно. Попугали немножко друг друга, обидели немножко... Миллион хочешь? Каждому из вас по миллиону? А?
— А что на него купишь, на миллион? — уныло спросил Дубовик, даже не подняв голову, не оторвав взгляда от бумаг, которые лежали перед ним.
— Да? — Амон посмотрел на Дубовика с уважением. — Но миллион и есть миллион.
— Колесо от машины, — обронил Дубовик.
— По костюмчику нам предлагают, — заметил Пафнутьев. — Правда, по хорошему костюмчику. Раньше такие костюмы стоили не меньше ста рублей.
— Хорошо, — тихо произнес Амон. — Если все закроете без следов... По машине. Даю слово.
— По какой машине? — спросил Пафнутьев, опасаясь, что дрогнет его голос при этом вопросе, что замолчит Амон, что-то почувствовав или испугавшись. Но голос не дрогнул, Амон ничего не заметил.
— По любой, — ответил он. — Выбирайте. Любая советская марка машины.
— Сколько же у тебя их, если можешь любую предложить?
— Мое дело. Сколько надо, столько и есть, — Амон горделиво вскинул голову.
Все-таки слишком много выплеснулось на него за два часа допроса, слишком много было перепадов в настроении, в обвинениях. И Амон уже не мог контролировать себя, осознавать — говорит ли он нечто оправдывающее его или усугубляющее подозрения следователей. Ему казалось, что он ведет выигрышный для себя торг, что он обводит вокруг пальца этих, двух замухранных следователей и не замечал, не замечал, простая душа, дитя гор, что только сейчас прозвучали самые важные вопросы. Два часа Пафнутьев не решался задать их, и вот надо же, Амон сам помог, предложив торг, предложив взятку. Своими неосторожными словами Амон подтвердил самые смелые предположения и подозрения. Конечно, не все слова лягут в протокол допроса, но работал магнитофон, и Пафнутьев в эти секунды искренне благодарил тех неведомых ему законодателей, которые позволили, наконец, магнитную запись считать документом, доказательством, уликой.
— Новая? — спросил Пафнутьев.
— Почти, — честно ответил Амон.
— Что значит почти? Сто тысяч пробега? Тридцать тысяч? Пять тысяч?
— Зачем сто... Десять, двадцать... Не больше.
— Пять! — с вызовом произнес Пафнутьев, не давая возможности Амону осознать суть торга, в котором он зашел слишком уж далеко, чтобы можно было на ходу, без раздумий, осознать суть выскакивающих слов.
— Можно и пять, — поморщился Амон — слишком уж капризничал следователь. — Бери, начальник. Можно «девятку», «восьмерку»... «Семерка» тоже хорошая машина, — Амон улыбался по-свойски, полагая, что дело сделано, что наживку следователи заглотнули. Да и кто откажется от машины, если стоит юна десяток миллионов.
— И «семерка» есть? — спросил Дубовик.
— Бери «девятку»! У «семерки» кресла высокие, девочку не положишь... Девочке неудобно будет лежать.
— Какая девочка, — покраснел Дубовик — не часто ему, видимо, приходилось говорить на подобные темы.
А Пафнутьев понял другое — «семерки» почти не выпускались, и найти машину с пробегом в пять-девять тысяч километров было трудно. А «девятку» — проще, они шли с конвейера потоком.
— Но тогда полная «девятка», — выдвинул Пафнутьев новое условие. — Девяносто девятая.
— Могу, — кивнул Амон. Он не сказал, что у него есть такая машина, не сказал, что знает человека, у которого есть такая машина, он сказал «могу». Это были слова не хозяина, это были слова угонщика.
— И мне «девятку», — напомнил о себе Дубовик. — Тоже полную.
— Будет, — кивнул Амон, не сознавая, что цена заломлена слишком высока. Тем самым он подтвердил, что деньги для него значат не слишком много, что он вел счет не на рубли, а на машины.
— Не обманешь? — спросил Пафнутьев, чтобы не допускать перерыва, не дать Амону возможности спохватиться.
— Нет, начальник. Не обману.
— Как докажешь?
— Не знаю... Если обману, всегда можешь взять меня снова, верно?
— А если уедешь к себе, в свои горы, степи и долины?
— Не уеду. Мне здесь нравится.
— Машина с документами? — вставил вопрос Дубовик, подхватывая затею Пафнутьева — не давать передышки.
— Ты что же, документы не можешь себе сделать? — усмехнулся Амон. И это был вопрос угонщика. Он подтвердил, что его машины будут без документов, то есть, ворованные.
— А ты можешь?
— Могу.
— Ну и сделай! — уже с вызовом сказал Дубовик, понимая, что допрос идет хорошо, что доказательства, пусть косвенные, получены, что причастность Амона к машинным делам установлена.
— И сделаю! — завелся Амон.
— Фальшивые?
— Зачем, начальник! — Амон уже не мог остановиться. — Зачем фальшивые? Настоящие. Только фотографию дай, остальное — мои проблемы.
Ответить Пафнутьев не успел — зазвонил телефон.
Трубку поднял Дубовик. Послушал, склонив голову к плечу, выразительно посмотрел на Пафнутьева.
— Тебя. Он, — Дубовик показал пальцем в потолок.
— Слушаю, — настораживаясь, сказал Пафнутьев. Знал — не будет Анцыферов звонить по пустякам во время допроса, а о задержании Амона уже знала вся прокуратура.
— Зайди ко мне, — сказал Анцыферов холодновато и повесил трубку.
Пафнутьев повертел трубку перед глазами, бросил взгляд на Амона — тот улыбался. Анцыферов нервничает, — подумал Пафнутьев, — Амон улыбается, что-то затевается. Дубовик тоже почувствовал неладное, заерзал на стуле.
— Вы тут поторгуйтесь без меня, — сказал Пафнутьев, — а я скоро приду. Свидетели, наверно, подошли, — повернулся он к Дубовику. — Начинай опознание. И не тяни. Чем быстрее, тем лучше.
— А может, обойдемся без этих процедур, а, начальник? — приподнялся со стула Амон.
— Должны же мы подстраховаться, — усмехнулся Пафнутьев. — Не бойся, это не больно.
— Я боли не боюсь, — мрачно ответил Амон.
— А чего боишься?
— Ничего.
— Я тоже, — ответил Пафнутьев.
* * *
Анцыферов нервно ходил из угла в угол, изредка бросая придирчивые взгляды на самого себя в стеклах шкафов. Был он тщательно причесан, с четким пробором, из чего Пафнутьев заключил, что совсем недавно здесь была девочка из парикмахерской. Золотисто-вишневые томики Ленина из прокурорских шкафов были с позором изгнаны, снесены в сырые подвалы, а за стеклянными дверцами горками выросла брошюровочная шелуха нынешних вождей — как они шли по жизни, как презирали власть, которая поднимала их все выше и выше, как они тяготились ею, как стремились из роскошных поликлиник в районные медицинские забегаловки, описывали, насколько приятнее им было добираться на службу в потном месиве трамваев и троллейбусов, нежели в этих отвратительных правительственных «Чайках» с кондиционерами, барами, телевизорами и опять же ласковыми девочками на задних сидениях...
И надо же, находились люди, которые верили! Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем невиновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю — это и есть вожделение.
— Леонард! — простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге. — У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?
— Происходит, — кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева. — Кто там у Дубовика?
— Задержали одну гниду поганую... Некий Амон.
Думаю, что это тот самый...
— Это хорошо, — перебил его Анцыферов. — Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.
— Тогда начинай думать ты, — Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.
— Паша, — Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло. — Паша, скажи, мы с тобой соратники?
— Да! — твердо ответил Пафнутьев. — Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.
— Я не о том, — поморщился Анцыферов с досадой. — Я хотел спросить о другом... Мы с тобой единомышленники?
— По гроб жизни! — заверил Пафнутьев и кажется, даже выпучил от усердия глаза.
— Паша, — укоризненно протянул Анцыферов. — Остановись, прошу себя. Все серьезнее, чем ты думаешь.
— Этого не может быть!
— Почему?
— Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, — ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов не всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.
— Ну хорошо... — прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву. — Этого... Как его... Амона... Паша, его надо выпустить.
— Не понял? — Пафнутьев откинулся на спинку кресла.
— Да, Паша, да.
— Почему?
— Потому, — ответил Анцыферов.
— Звучит убедительно... Он? — Пафнутьев указал пальцем в потолок.
— Да.
— И тверд в своем скромном пожелании?
— Как никогда.
— Дал сроки?
— Никаких сроков.
— Немедленно?
— Чем скорее, тем лучше.
— Для кого?
— Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его, как следует, на полную катушку и пусть катится ко всем чертям! Из, города можно выпихнуть, карточку завести...
— Как на дворового хулигана?
— Вот именно. Как на невинного шалунишку.
— У этого шалунишки руки по локоть в крови.
— Есть доказательства?
— Будут, — слукавил Пафнутьев, не решившись, сказать об отпечатках пальцев на куртке убитого, в отделении у Шаланды, и подумал — из сейфа документы надо срочно убрать, не то пропадут. — Будут, — повторил Пафнутьев.
— Вот когда будут, тогда и бери его, касатика. Тогда и сажай его в камеру смертников. А сейчас.., Оформляй драку в ресторане и отпускай. Это важно для тебя ничуть не меньше, чем для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80