Один из тюремщиков, пыхтя, влез в мою темницу. Минуту-другую он не издавал никаких звуков, потом раздался тяжелый топот и исступленный вопль:
— Кушак! Дуй скорее сюда, туды твою растуды! Ее здесь нет!
Бегущие шаги, скрип перекладин приставной лестницы и новый голос:
— Ты что, пьян? Как это — нет?
— А вот так! Давай-давай, залезай! Сам полюбуйся.
Сообщник принял приглашение. Через несколько секунд он с проклятиями пересек чердак и остановился у окна.
— Зараза! Этого не может быть! Не могла она сюда пролезть! Тут и младенец застрянет.
— Тогда где же она? — с издевкой поинтересовался другой и пьяно завопил:
— Ку-ку, детка! Выходи, мы так не играем!
Его голос показался мне знакомым. Где-то я слышала этот жирный баритон, причем совсем недавно.
Тот, кого он назвал Кушаком, сделал три быстрых шага и загремел досками, сваленными в углу.
— Ну что, умник, — продолжал глумиться обладатель сочного баритона. Птичка-то тю-тю? Предупреждал я, что она не по твоим когтям, сокол спецназовский!
— Это невозможно… — твердил ошеломленный Кушак. — Чудо уже то, что ей удалось так скоро прочухаться. Сначала девку шандарахнули по черепу, потом она надышалась эфиром, потом ты вкатил ей полный шприц, рассчитанный на здорового жлоба, а у нее вес недокормленного подростка. Видишь лужу блевотины, Акопян? Представляешь, какое у малышки сейчас самочувствие? У тебя после недельного запоя бывает лучше! Она не то что спуститься по веревке, она на ногах стоять не должна.
— Хватит лепить горбатого! — возмутился названный Акопяном. — Тебе просто не хочется признаваться, что ты прокололся второй раз. Ну как же — такая фитюлька — и обвела вокруг пальца матерого профи! Только ты забыл, что ее послали серьезные люди, а они не пользуются услугами дилетантов.
Кушак в ответ разразился длинной многоэтажной инвективой, потом скомандовал:
— Одеваемся и идем на поиски! После зелья ей далеко не убежать, тем более босиком. Здесь только одна дорога. Даже если малышка решит идти лесом, чтобы не попасться нам на глаза, все равно не станет углубляться — побоится заплутать. А в лесу снег во время оттепели тает не так сильно, значит, в мороз там нет такого льда. Найдем следы и догоним.
С этими словами он скатился по лестнице. Его более грузный сообщник осторожно спустился следом. Минут через пять где-то внизу хлопнула дверь, и все стихло, но оставить свое убежище я решилась далеко не сразу. Не исключено, что кто-то остался в доме, и тогда пропадут все мои усилия. Однако перспектива замерзнуть насмерть тоже не радовала. Минут пятнадцать я лежала и прислушивалась, потом, неловко орудуя одной рукой, отодвинула доску и выбралась из своей щели.
Моим похитителям не пришло в голову снова запереть крышку люка. Путь на свободу был открыт.
Дрожа и постанывая, я дотащилась до приставной лестницы, сползла на второй этаж и попала в темный коридор, куда выходили четыре двери — по две с каждой стороны. Я прошла его до конца, по дороге толкнув каждую. Все они были заперты. Как и следовало ожидать, коридор оканчивался лестницей на первый этаж. Спустившись по ней, я попала в небольшое помещение вроде прихожей. Дверей здесь было три. Одна — обитая клеенкой — вела в жилые помещения первого этажа. За второй — из цельного куска толстой фанеры — находился чулан. Третья деревянная — открывала путь в сени. Первым делом я вышла туда и убедилась, что входная дверь не заперта. Потом наведалась в чулан, который, по-видимому, заменял владельцам дома склад. Чего здесь только не было — начиная от инструментов и хозяйственных мелочей и кончая ворохом старой одежды и обуви!
Порывшись в этих залежах, я нашла детские валенки и мужскую телогрейку. Валенки были мне тесноваты, а телогрейка непомерно велика, но остальные вещи совершенно не подходили для длительной пешей прогулки в морозный день. Судя по обилию стоптанных босоножек, резиновых сапог и демисезонного барахла, хозяева использовали этот дом как дачу и в основном наведывались сюда в сезон сельскохозяйственных работ.
Покончив с выбором экипировки, я поспешила в жилую часть дома. Она состояла из двух просторных комнат, отапливаемых большой общей печью. Попав в блаженное тепло, я едва не разрыдалась от счастья. На низкой скамье перед печью стояло ведро с водой. Увидев его, я поняла, что умираю от жажды, схватила плавающий на поверхности ковш и влила в себя едва ли не целый литр. Теперь пришла пора осмотреться.
Идеальный порядок и заметный слой пыли на мебели в дальней из комнат наводил на мысль о том, что в ней давно никто не живет. Мои похитители оккупировали ближнюю. Обстановка здесь была простой и удобной. В уголке около печи хозяева обустроили что-то вроде маленькой зимней кухоньки: там висели рукомойник, полка для посуды, стояли рабочий стол с двухконфорочной электроплиткой и ребристой подставкой-сушилкой для тарелок. Остальная часть комнаты представляла собой нечто среднее между столовой и гостиной. Здесь стояли диван, небольшая кушетка, сервант, тумбочка с телевизором, круглый обеденный стол и три стула. На диване валялась свернутая в трубочку газета. Рядом с кушеткой стояли две одинаковые синие аэрофлотские сумки.
Решив, что имею несомненное моральное право поинтересоваться их содержимым, я открыла молнию первой и вытряхнула вещи на кушетку. Тренировочный костюм, белье, рубашки, носки, электробритва — все было новеньким, только что из магазина, даже с не сорванными этикетками. Содержимое второй сумки мало чем отличалось от первой. Такие же новые шмотки, только немного другой ассортимент. Ни документов, ни записной книжки, ни единого клочка исписанной от руки бумаги…
Я переключила внимание на стол. Он был завален деликатесами в вакуумной упаковке с нарезанной осетриной, ветчиной и бужениной, тут же лежала небольшая красная головка сыра с насыщенно-желтым срезом, остатки копченой курицы, вскрытая баночка черной икры, банка дорогого растворимого кофе и, наконец, хлеб. Довершали картину чревоугоднического разврата початая бутылка «Реми Мартена».
Поскольку я никак не могла согреться, глоток горячительного был весьма кстати. Я поскорее приложилась к бутылке и разом выхлебала добрых полстакана. В первое мгновение меня едва не вывернуло, зато желудок обожгло теплом, которое быстро разлилось по всему телу. Конечно, пить дорогой французский коньяк залпом из горла — неслыханное кощунство, но к смакованию напитка не располагала обстановка. Так или иначе, но своей цели я добилась: озноб наконец прекратился. Неожиданным, но приятным побочным эффектом лечебной процедуры было облегчение боли в ушибленной руке, которая к тому времени покраснела и довольно заметно увеличилась в объеме.
Я поглядела на яства. Есть совершенно не хотелось, но я не знала, сколько придется добираться до цивилизации, а потому взяла нож, нарезала хлеба и соорудила себе пяток бутербродов.
Когда с приготовлениями в дорогу было покончено, меня вдруг охватила такая истома, что сама мысль о длительном пешем переходе показалась абсурдной.
— Ты, пьяна, Варвара! — обвинила я самое себя нетрезвым голосом, с тоской глядя на диван — точную копию родительского, стоявшего у нас в квартире на заре моей юности. Эх, сейчас бы вздремнуть часок-другой! Но нельзя. Субъектов, невесть откуда свалившихся на мою голову, в любую минуту может покинуть азарт погони, их потянет назад, в тепло, и к этому времени я должна быть уже далеко.
Прикрыв осоловевшие глазки, я позволила себе пять минут покоя, необходимых, чтобы собраться с духом. Пять минут затянулись до получаса и, возможно, продлились бы еще дольше, если бы, задремав, я не уронила голову на стол. Разбуженная чувствительным ударом в лоб, я подняла голову и недовольно посмотрела на продукты, которые, как выяснилось, на роль подушки совершенно не годились. Тут меня посетила счастливая мысль: зачем оставлять запасы продовольствия врагу? Они ничем не заслужили такой любезности с моей стороны. «Фиг вам, а не еда! — злорадно подумала я. — Заберу с собой все до крошки. А надоест нести — выброшу в лесу, зверушки будут рады».
Я поискала глазами какой-нибудь пакет, но увидела только две выпотрошенные мной сумки. Слегка покачиваясь на непослушных ногах и мстительно хихикая, я взяла сумку, смахнула туда все, что лежало на столе, и двинулась к двери. В эту минуту за окном раздалось урчание мотора. Кто-то ехал к дому на машине.
«Возвращаются!» — от испуга с меня мигом слетел хмель. Я заметалась по комнате. Машина была еще довольно далеко, и, наверное, мне удалось бы выскочить из дома до появления похитителей, но, по виду из окна, дом стоял на открытом месте, и меня запросто могли заметить. Значит, нужно опять спрятаться в доме, и спрятаться хорошо, потому что, заметив распотрошенные сумки и пропажу продуктов, злодеи разберут дом по бревнышку.
Я бросилась в соседнюю комнату, потом вернулась, хотела выскочить в прихожую, но тут мой взгляд снова упал на старый диван. И второй раз за этот день детские воспоминания подкинули мне вдохновенную идею.
Когда-то в квартире моей нынешней чудовищной соседки Софочки жила семья, с которой наша была очень дружна. Многие праздники родители отмечали совместно с соседями. В одной из квартир собирались взрослые, а другую оставляли на растерзание детям. Соседские мальчишки, братья-погодки, были неистощимы на выдумки. В какие только игры мы с ними не играли! В индейцев, в пещерных людей (пещерой служил накрытый одеялом обеденный стол), в конкистадоров, в инопланетян, в космонавтов… Игра в космонавтов заключалась в следующем: одного из участников («космонавта») укладывали в мелкий ящик для постельного белья под сиденьем дивана. Потом сиденье опускали, остальные участники забирались на него с ногами и весело скакали над испытуемым. О, какие это были ощущения, когда во время скачек тело, сдавленное в «барокамере», подвергалось еще и ударному воздействию большущих пружин! Тем не менее каждый из участников игры прямо-таки рвался в утробу дивана. Мы оставили это развлечение, когда старшему из мальчишек исполнилось тринадцать лет. Он как-то внезапно вырос и перестал помещаться в тесном ящике (да и диван что-то чересчур быстро одряхлел). Насколько мне запомнилось, я теперешняя уступала в размерах ему тогдашнему, а значит у меня по-прежнему был шанс туда втиснуться.
Если не знать о существовании ящика, обнаружить его непросто. Он не выдвигается снизу, и увидеть его можно, лишь подняв сиденье, а оно довольно тяжелое. И я могу придерживать его изнутри.
Мотор за окном заглох. Машина остановилась. Хлопнула дверца, затем другая. Забыв о больной руке, я рванула вверх сиденье дивана, крякнула от боли, подперла крышку плечом, бросила в угол ящика сумку с продуктами, валенки, телогрейку и нырнула следом сама. Диванное сиденье упало на место одновременно с хлопком входной двери.
Две пары ног протопали через прихожую, дверь комнаты открылась, шаги замерли на пороге. Почти над самой моей головой раздался сухой невыразительный голос:
— Твоя правда, Акопян. Эта малявка мне не по зубам.
— Она сперла нашу жратву!
Ага, вот она, страшная месть! Видать, Акопян — обжора почище Прошки (хотя, казалось бы, это невозможно). Возмущению незадачливого костолома не было предела, словно мой поступок до основания потряс его веру в людей. Святая невинность!
— Этого и следовало ожидать, — невозмутимо заметил сообщник. — Пока мы барахтались в снегу, рыская по всему лесу в поисках следов, она преспокойно вернулась к дому, забрала свою куртку с сапогами, перетряхнула наши манатки, запаслась в дорогу провиантом и была такова.
— Куртка и сапоги в машине, — напомнил жирный баритон Акопяна.
— Значит, подобрала себе одежку из барахла, что свалено в чулане. Мать твою!.. Это же было очевидно! Ну почему я сразу не допер, что она не пойдет по морозу разутая и раздетая? Все, Акопян. Надо сматывать удочки. У нее в запасе было полтора часа. Если она двинулась в путь вскоре после нас, то сейчас уже подходит к шоссе. Немного везения с попуткой, и через два часа ее довезут до города. А если попадется водила с мобильником, то по нашу душу могут явиться еще засветло. Больше здесь оставаться нельзя. Быстро наводим в доме порядок и отчаливаем.
Там, на чердаке, человек по прозвищу Кушак непрерывно кричал и сыпал проклятиями. Теперь же, когда он говорил спокойно, я поняла, что и его слышала раньше — одновременно с жирным баритоном Акопяна. Конечно, удар по голове, пары эфира и неизвестный наркотик вкупе с французским коньяком сказались на моей памяти не лучшим образом, но, поднатужившись, я все же сумела извлечь из нее образы, соответствующие голосам.
"Василий и Анатолий! — внутренне ахнула я и почувствовала, как брови поползли вверх. — Странная парочка из поезда, купившая полчаса моего бесценного общества за тысячу баксов. Теперь кое-что проясняется, включая и их бредовые речи здесь, в доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Кушак! Дуй скорее сюда, туды твою растуды! Ее здесь нет!
Бегущие шаги, скрип перекладин приставной лестницы и новый голос:
— Ты что, пьян? Как это — нет?
— А вот так! Давай-давай, залезай! Сам полюбуйся.
Сообщник принял приглашение. Через несколько секунд он с проклятиями пересек чердак и остановился у окна.
— Зараза! Этого не может быть! Не могла она сюда пролезть! Тут и младенец застрянет.
— Тогда где же она? — с издевкой поинтересовался другой и пьяно завопил:
— Ку-ку, детка! Выходи, мы так не играем!
Его голос показался мне знакомым. Где-то я слышала этот жирный баритон, причем совсем недавно.
Тот, кого он назвал Кушаком, сделал три быстрых шага и загремел досками, сваленными в углу.
— Ну что, умник, — продолжал глумиться обладатель сочного баритона. Птичка-то тю-тю? Предупреждал я, что она не по твоим когтям, сокол спецназовский!
— Это невозможно… — твердил ошеломленный Кушак. — Чудо уже то, что ей удалось так скоро прочухаться. Сначала девку шандарахнули по черепу, потом она надышалась эфиром, потом ты вкатил ей полный шприц, рассчитанный на здорового жлоба, а у нее вес недокормленного подростка. Видишь лужу блевотины, Акопян? Представляешь, какое у малышки сейчас самочувствие? У тебя после недельного запоя бывает лучше! Она не то что спуститься по веревке, она на ногах стоять не должна.
— Хватит лепить горбатого! — возмутился названный Акопяном. — Тебе просто не хочется признаваться, что ты прокололся второй раз. Ну как же — такая фитюлька — и обвела вокруг пальца матерого профи! Только ты забыл, что ее послали серьезные люди, а они не пользуются услугами дилетантов.
Кушак в ответ разразился длинной многоэтажной инвективой, потом скомандовал:
— Одеваемся и идем на поиски! После зелья ей далеко не убежать, тем более босиком. Здесь только одна дорога. Даже если малышка решит идти лесом, чтобы не попасться нам на глаза, все равно не станет углубляться — побоится заплутать. А в лесу снег во время оттепели тает не так сильно, значит, в мороз там нет такого льда. Найдем следы и догоним.
С этими словами он скатился по лестнице. Его более грузный сообщник осторожно спустился следом. Минут через пять где-то внизу хлопнула дверь, и все стихло, но оставить свое убежище я решилась далеко не сразу. Не исключено, что кто-то остался в доме, и тогда пропадут все мои усилия. Однако перспектива замерзнуть насмерть тоже не радовала. Минут пятнадцать я лежала и прислушивалась, потом, неловко орудуя одной рукой, отодвинула доску и выбралась из своей щели.
Моим похитителям не пришло в голову снова запереть крышку люка. Путь на свободу был открыт.
Дрожа и постанывая, я дотащилась до приставной лестницы, сползла на второй этаж и попала в темный коридор, куда выходили четыре двери — по две с каждой стороны. Я прошла его до конца, по дороге толкнув каждую. Все они были заперты. Как и следовало ожидать, коридор оканчивался лестницей на первый этаж. Спустившись по ней, я попала в небольшое помещение вроде прихожей. Дверей здесь было три. Одна — обитая клеенкой — вела в жилые помещения первого этажа. За второй — из цельного куска толстой фанеры — находился чулан. Третья деревянная — открывала путь в сени. Первым делом я вышла туда и убедилась, что входная дверь не заперта. Потом наведалась в чулан, который, по-видимому, заменял владельцам дома склад. Чего здесь только не было — начиная от инструментов и хозяйственных мелочей и кончая ворохом старой одежды и обуви!
Порывшись в этих залежах, я нашла детские валенки и мужскую телогрейку. Валенки были мне тесноваты, а телогрейка непомерно велика, но остальные вещи совершенно не подходили для длительной пешей прогулки в морозный день. Судя по обилию стоптанных босоножек, резиновых сапог и демисезонного барахла, хозяева использовали этот дом как дачу и в основном наведывались сюда в сезон сельскохозяйственных работ.
Покончив с выбором экипировки, я поспешила в жилую часть дома. Она состояла из двух просторных комнат, отапливаемых большой общей печью. Попав в блаженное тепло, я едва не разрыдалась от счастья. На низкой скамье перед печью стояло ведро с водой. Увидев его, я поняла, что умираю от жажды, схватила плавающий на поверхности ковш и влила в себя едва ли не целый литр. Теперь пришла пора осмотреться.
Идеальный порядок и заметный слой пыли на мебели в дальней из комнат наводил на мысль о том, что в ней давно никто не живет. Мои похитители оккупировали ближнюю. Обстановка здесь была простой и удобной. В уголке около печи хозяева обустроили что-то вроде маленькой зимней кухоньки: там висели рукомойник, полка для посуды, стояли рабочий стол с двухконфорочной электроплиткой и ребристой подставкой-сушилкой для тарелок. Остальная часть комнаты представляла собой нечто среднее между столовой и гостиной. Здесь стояли диван, небольшая кушетка, сервант, тумбочка с телевизором, круглый обеденный стол и три стула. На диване валялась свернутая в трубочку газета. Рядом с кушеткой стояли две одинаковые синие аэрофлотские сумки.
Решив, что имею несомненное моральное право поинтересоваться их содержимым, я открыла молнию первой и вытряхнула вещи на кушетку. Тренировочный костюм, белье, рубашки, носки, электробритва — все было новеньким, только что из магазина, даже с не сорванными этикетками. Содержимое второй сумки мало чем отличалось от первой. Такие же новые шмотки, только немного другой ассортимент. Ни документов, ни записной книжки, ни единого клочка исписанной от руки бумаги…
Я переключила внимание на стол. Он был завален деликатесами в вакуумной упаковке с нарезанной осетриной, ветчиной и бужениной, тут же лежала небольшая красная головка сыра с насыщенно-желтым срезом, остатки копченой курицы, вскрытая баночка черной икры, банка дорогого растворимого кофе и, наконец, хлеб. Довершали картину чревоугоднического разврата початая бутылка «Реми Мартена».
Поскольку я никак не могла согреться, глоток горячительного был весьма кстати. Я поскорее приложилась к бутылке и разом выхлебала добрых полстакана. В первое мгновение меня едва не вывернуло, зато желудок обожгло теплом, которое быстро разлилось по всему телу. Конечно, пить дорогой французский коньяк залпом из горла — неслыханное кощунство, но к смакованию напитка не располагала обстановка. Так или иначе, но своей цели я добилась: озноб наконец прекратился. Неожиданным, но приятным побочным эффектом лечебной процедуры было облегчение боли в ушибленной руке, которая к тому времени покраснела и довольно заметно увеличилась в объеме.
Я поглядела на яства. Есть совершенно не хотелось, но я не знала, сколько придется добираться до цивилизации, а потому взяла нож, нарезала хлеба и соорудила себе пяток бутербродов.
Когда с приготовлениями в дорогу было покончено, меня вдруг охватила такая истома, что сама мысль о длительном пешем переходе показалась абсурдной.
— Ты, пьяна, Варвара! — обвинила я самое себя нетрезвым голосом, с тоской глядя на диван — точную копию родительского, стоявшего у нас в квартире на заре моей юности. Эх, сейчас бы вздремнуть часок-другой! Но нельзя. Субъектов, невесть откуда свалившихся на мою голову, в любую минуту может покинуть азарт погони, их потянет назад, в тепло, и к этому времени я должна быть уже далеко.
Прикрыв осоловевшие глазки, я позволила себе пять минут покоя, необходимых, чтобы собраться с духом. Пять минут затянулись до получаса и, возможно, продлились бы еще дольше, если бы, задремав, я не уронила голову на стол. Разбуженная чувствительным ударом в лоб, я подняла голову и недовольно посмотрела на продукты, которые, как выяснилось, на роль подушки совершенно не годились. Тут меня посетила счастливая мысль: зачем оставлять запасы продовольствия врагу? Они ничем не заслужили такой любезности с моей стороны. «Фиг вам, а не еда! — злорадно подумала я. — Заберу с собой все до крошки. А надоест нести — выброшу в лесу, зверушки будут рады».
Я поискала глазами какой-нибудь пакет, но увидела только две выпотрошенные мной сумки. Слегка покачиваясь на непослушных ногах и мстительно хихикая, я взяла сумку, смахнула туда все, что лежало на столе, и двинулась к двери. В эту минуту за окном раздалось урчание мотора. Кто-то ехал к дому на машине.
«Возвращаются!» — от испуга с меня мигом слетел хмель. Я заметалась по комнате. Машина была еще довольно далеко, и, наверное, мне удалось бы выскочить из дома до появления похитителей, но, по виду из окна, дом стоял на открытом месте, и меня запросто могли заметить. Значит, нужно опять спрятаться в доме, и спрятаться хорошо, потому что, заметив распотрошенные сумки и пропажу продуктов, злодеи разберут дом по бревнышку.
Я бросилась в соседнюю комнату, потом вернулась, хотела выскочить в прихожую, но тут мой взгляд снова упал на старый диван. И второй раз за этот день детские воспоминания подкинули мне вдохновенную идею.
Когда-то в квартире моей нынешней чудовищной соседки Софочки жила семья, с которой наша была очень дружна. Многие праздники родители отмечали совместно с соседями. В одной из квартир собирались взрослые, а другую оставляли на растерзание детям. Соседские мальчишки, братья-погодки, были неистощимы на выдумки. В какие только игры мы с ними не играли! В индейцев, в пещерных людей (пещерой служил накрытый одеялом обеденный стол), в конкистадоров, в инопланетян, в космонавтов… Игра в космонавтов заключалась в следующем: одного из участников («космонавта») укладывали в мелкий ящик для постельного белья под сиденьем дивана. Потом сиденье опускали, остальные участники забирались на него с ногами и весело скакали над испытуемым. О, какие это были ощущения, когда во время скачек тело, сдавленное в «барокамере», подвергалось еще и ударному воздействию большущих пружин! Тем не менее каждый из участников игры прямо-таки рвался в утробу дивана. Мы оставили это развлечение, когда старшему из мальчишек исполнилось тринадцать лет. Он как-то внезапно вырос и перестал помещаться в тесном ящике (да и диван что-то чересчур быстро одряхлел). Насколько мне запомнилось, я теперешняя уступала в размерах ему тогдашнему, а значит у меня по-прежнему был шанс туда втиснуться.
Если не знать о существовании ящика, обнаружить его непросто. Он не выдвигается снизу, и увидеть его можно, лишь подняв сиденье, а оно довольно тяжелое. И я могу придерживать его изнутри.
Мотор за окном заглох. Машина остановилась. Хлопнула дверца, затем другая. Забыв о больной руке, я рванула вверх сиденье дивана, крякнула от боли, подперла крышку плечом, бросила в угол ящика сумку с продуктами, валенки, телогрейку и нырнула следом сама. Диванное сиденье упало на место одновременно с хлопком входной двери.
Две пары ног протопали через прихожую, дверь комнаты открылась, шаги замерли на пороге. Почти над самой моей головой раздался сухой невыразительный голос:
— Твоя правда, Акопян. Эта малявка мне не по зубам.
— Она сперла нашу жратву!
Ага, вот она, страшная месть! Видать, Акопян — обжора почище Прошки (хотя, казалось бы, это невозможно). Возмущению незадачливого костолома не было предела, словно мой поступок до основания потряс его веру в людей. Святая невинность!
— Этого и следовало ожидать, — невозмутимо заметил сообщник. — Пока мы барахтались в снегу, рыская по всему лесу в поисках следов, она преспокойно вернулась к дому, забрала свою куртку с сапогами, перетряхнула наши манатки, запаслась в дорогу провиантом и была такова.
— Куртка и сапоги в машине, — напомнил жирный баритон Акопяна.
— Значит, подобрала себе одежку из барахла, что свалено в чулане. Мать твою!.. Это же было очевидно! Ну почему я сразу не допер, что она не пойдет по морозу разутая и раздетая? Все, Акопян. Надо сматывать удочки. У нее в запасе было полтора часа. Если она двинулась в путь вскоре после нас, то сейчас уже подходит к шоссе. Немного везения с попуткой, и через два часа ее довезут до города. А если попадется водила с мобильником, то по нашу душу могут явиться еще засветло. Больше здесь оставаться нельзя. Быстро наводим в доме порядок и отчаливаем.
Там, на чердаке, человек по прозвищу Кушак непрерывно кричал и сыпал проклятиями. Теперь же, когда он говорил спокойно, я поняла, что и его слышала раньше — одновременно с жирным баритоном Акопяна. Конечно, удар по голове, пары эфира и неизвестный наркотик вкупе с французским коньяком сказались на моей памяти не лучшим образом, но, поднатужившись, я все же сумела извлечь из нее образы, соответствующие голосам.
"Василий и Анатолий! — внутренне ахнула я и почувствовала, как брови поползли вверх. — Странная парочка из поезда, купившая полчаса моего бесценного общества за тысячу баксов. Теперь кое-что проясняется, включая и их бредовые речи здесь, в доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42