Держу путь в Диярбакыр, к женщине, покупающей старые жемчуга.
Стюардесса везет тележку с напитками. Глаза у нее тусклые от долгих перелетов и сухости воздуха. Сидящий рядом мужчина передает мне кофе. У него очень белые зубы, мятый костюм, загорелая кожа. Он с улыбкой смотрит на мою книгу.
— Что вы читаете?
— Мне это нужно по работе.
— Работа, икота. Связанная с разъездами, так? Вам она нравится? Места разные, морока все та же, верно? Хотите почитать эту вещь? — Протягивает свою книгу. «Поездка в Индию». — Мне ее дала жена. У меня она интереса не вызывает. Можно обменяться.
Я качаю головой:
— Не люблю беллетристику. Но все же спасибо. Смотрю в иллюминатор, за ним непроглядная темень. Думаю. Драгоценности имеют обыкновение возвращаться к своему прошлому. Возможно, «Братья» уже побывали в Диярбакыре. Хотя где только они не бывали! Я могу всю жизнь следовать за ними и не объехать и одной десятой тех мест.
Гудение двигателей из-за металлической обшивки кажется далеким. Я раскрываю книгу. Свою неизменную мороку. Мраморная бумага ее форзацев похожа на образ, вызванный в воображении музыкой. Текст набран плохо, это трактат об азиатском происхождении тюдоровских драгоценностей. Выдержки из инвентарной описи 1530 года, упоминается складной алтарь из Или, проданный на тогдашнем черном рынке: Самая тонкая его часть позолочена и украшена сапфирами, баласами, мелкими изумрудами и жемчужинами неправильной формы.
На внутренней стороне обложки — формуляр бомбейской библиотеки. Он сам по себе выглядит антикварным, несколько фамилий на нем спустя столетие кажутся необыкновенными — Оди, Шукла, Суэдлинг. Еще одна фамилия, написанная мелким почерком, почти неразборчивая, словно кто-то подделывал подпись, не зная букв. Сейчас она кажется мне похожей на «Мистер Три Бриллианта». Я откладываю книгу и засыпаю.
Мне снится седой волос. Он растет вниз, сквозь голову, в сердце. Я чувствую его — холодный, жесткий, тонкий. Врастая в меня, он медленно кристаллизуется. Похож на стержень турмалина под землей. Теперь он останется во мне навсегда.
Это сновидение исчезает, приходит другое. Я на морском берегу неподалеку от дома. В руке у меня камни. Голыши с пляжа, два серых, один черный. В солнечном свете искрятся брызги прибоя.
Грохочет прибой оглушительно. Я отворачиваюсь от моря и вижу вдалеке женщину, идущую в мою сторону по круто спускающейся улице. Деревья заслоняют ее лицо, она подходит ближе, лицо ее остается закрытым. Женщина становится все выше, наконец иллюзия движения исчезает, вижу, что это я, что стою на месте, и, вскрикнув, сознаю, что у меня перехватило дыхание.
Я просыпаюсь. За окном иллюминатора уже почти совсем светло. Самолет летит над ущельями и каменистыми равнинами к Диярбакыру. Различаю столбы высоковольтной линии, протянувшейся по равнине, кажущиеся сверху плоскими. Тень самолета увеличивается, проносится по бахчам, по разбросанным далеко друг от друга домам-башням. Вдали огромная река, поблескивая, струится к югу, напоминая какой-то разрез. Ничто больше на много миль не движется.
В городском аэропорту красноватое дежурное освещение. У меня только ручной багаж, и я не задерживаюсь. Из окон автобуса вижу два самолета — один аэробус «Теркиш эрлайнз 310», на котором мы прилетели, другой с номером 737-400, темно-серебристый.
Снаружи стоят такси, водители покуривают в утреннем свете. Я показываю свой конверт первому, к которому подхожу. Он морщит лоб, потом машет рукой, подзывая других водителей. Они устраивают совещание, тыча пальцами в еле видный почтовый код. Через некоторое время водитель распахивает дверцу машины и жестом приглашает меня на заднее сиденье.
Мы выезжаем на равнину. Я откидываюсь назад. Вдали высятся горы, а впереди виднеются административные здания и черные базальтовые стены Диярбакыра. Я закрываю глаза. Руки мои лежат на коленях. Я ищу «Трех братьев». Прислушиваюсь к тому, как шуршат стеклоочистители в созвездиях пыли.
Ш-ш-ш.
Ш-ш-ш.
Ш-ш-ш.
Часть вторая
БРАТЬЯ
Ш-ш-ш — шумела поднимавшаяся в реке вода. Много лет спустя, возвращаясь в Ирак, Даниил осознал, что не забыл этого звука. Ему помнился разлив Тигра в ночи, шум его прибывающих вод.
Он возвращался весной. Шел апрель, месяц разлива рек. В Мосуле Даниил купил новую одежду для Залмана и себя — черные халаты, туфли и носки, а также маленькие, окрашенные индиго тюрбаны. Смиренную одежду евреев в оттоманской стране. Отдал за нее Даниил четыре звена своей золотой часовой цепочки. Помог Залману одеться, натянул рукава на его узловатые руки. Ощущение кожей грубой ткани казалось непривычным, тело не помнило ее. За год пути братья отощали, халаты свободно болтались вокруг их тел.
Путь на юг, в Багдад, был долгим. Тигр стал слишком бурным, чтобы по нему можно было пуститься в плавание. Даже со свежими упряжными лошадьми, купленными в Тикрите, на езду по раскисшим дорогам ушло четыре дня. Тем временем, пока Залман бормотал во сне, Даниил оглядывал страну, в которой они родились.
Ирак. Арабское название, произошедшее от персидского. Значения названий страны частично совпадают, как следы давних наводнений: Две Вены, по двум рекам; Страна Предков; Страна Сражений. Даниил знал теперь другие названия этой земли. Европейские истолкования, точные, как границы: Месопотамия, Междуречье. Он видел, что над восточными горами идет дождь, пелену его несло ветром. И отвернулся в западную сторону, к Евфрату.
Даниилу было двадцать восемь лет. Он впервые наблюдал, как две большие реки охватывают эту землю. Среди рисовых полей и лакричных деревьев были дамбы, старицы и болота, оставшиеся с незапамятных времен системы каналов. Могильные курганы древних цивилизаций, от которых сохранились только названия да груды камней. Вавилон, Ниневия, Нимруд, Ур. Тигр и Евфрат несли свои воды, оставляя большие города среди дюн. Ландшафт обусловливался этими двумя реками. А между ними, он видел, лежал Багдад. Словно сердце.
Они въехали в обнесенный стеной город через ворота, названные Талисман. Уже наступил вечер. На улицах не было газовых фонарей, горели мерцающие масляные лампы. Возница-курд бранился, когда проезду мешали скопления лошадей и ослов. Даниил подумал: «Я дома, мы дома», — и взял Залмана за руку.
А потом, когда потянулись дни за днями, он понял, что они не дома. Их очень долго здесь не было. Даже Тигр, петляя по пустыне, изменил русло. Богатые еврейские семьи уехали на восток, в Бомбей, Китай или Японию. Куда уехали бедные, мало кто помнил. В том самом доме на Островной дороге Даниил обнаружил три семьи друзов. На своем ломаном арабском друзы рассказали то, что ему нужно было знать, но не хотелось слышать. Старая еврейка умерла три года назад; знал он ее? Похороны оплатила синагога. Никого из родных, чтобы прочесть молитвы над ее могилой, не оказалось.
Иуда, старый раввин, помнил Даниила. Они чуть свет отправились на кладбище. Могилу нашли с трудом. Даниил прочел молитву, раввин приходил ему на помощь, когда он запинался. Плакал Даниил уже потом, в одиночестве, чтобы не пугать Залмана. Звуки рыданий отражались от стен.
Братья сняли комнаты в доме Иуды. Его внучка приготовила им еду. Эта тихая женщина, как и Рахиль, приправила стряпню уксусом и тамариндом. Еда была кислой, знакомой. За ужином Залман рассказывал вкрадчивым голосом истории о коронах и драгоценностях. Даниил не позволял себе стыдиться его.
За кофе с лимоном раввин рассказал, что в Старом Городе появились новые люди, друзы и сабейцы. Рахили никто из них не знал. Она перестала выходить на улицу. Однажды арабская семья вломилась в дом, утверждая, что он пуст. Рахиль, смеясь, простоволосая, с ножом в руке прогнала их. Умерла она во сне, сказал Иуда, на плоской крыше, в летней одежде. Так что друзы по крайней мере нашли ее, их привлекли птицы.
Дни Даниил проводил в ходьбе. Пытался найти тот, прежний, город и свое место в нем. Прошел по грязным улицам еврейского квартала; над низкими куполами полупокинутых синагог возле Хадимайнского базара высились минареты мечетей, наступавших из-за реки на обнесенный стеной город.
Было поздно, муэдзин уже прокричал призыв к вечерней молитве. Даниил стал подниматься от Майдена к цитадели. Даже идти казалось труднее. Даниилу представлялось, что время здесь шло вспять уже десятилетия. На вершине холма ему пришлось остановиться и отдышаться, прежде чем посмотреть на город. Оттуда было видно все.
И все переменилось, будто в сказке. Моряк, проведший ночь в подводном городе, просыпается и обнаруживает, что на земле пролетело столетие. Даниил оглядывал Багдад и ничего не узнавал. Мощные колонны большой синагоги, масличные пальмы во дворах, вечерний шум базаров и щебет детей, укладывающихся спать на крышах и балконах, — все помнилось ему не таким.
Теплый ветер трепал его восточные одеяния. Даниил распустил халат на груди, где висели часы на ставшей короче цепочке. Он вынул их. В золотом корпусе, с репетиром. Вокруг заводной головки шла надпись: «Tempus metitur omnia sed metior ipsum» — «Время измеряет все, но я измеряю его». Один англичанин в приемной дворца объяснил ему, что это означает.
Даниил открыл крышку. Часы остановились. Название фирмы на белом циферблате в сумерках было неразборчивым, но Даниил знал его наизусть. Английские слова, разделенные черной цифрой:
Ранделл и Бридж XII, Лондон. Лудгейт-Хилл.
Закрыв часы, Даниил прислушался. Сквозь негромкие уличные звуки доносился шум реки. Если закрыть глаза, все вновь окажется таким, словно он перенесся обратно в 1820 год. Снова стал девятилетним. Лежащим на крыше без сна, прислушиваясь к речному шуму и думая о бриллиантах.
«Ничто здесь не изменилось, — подумал Даниил. — Кроме меня».
Он посмотрел на Тигр. В воде поблескивали отражения огней. На дальнем берегу в подступавших к реке лачугах было темно. Вода поднималась, пенясь вокруг кирпичных опор моста.
Ш-ш-ш.
Прислушиваясь, Даниил начал вспоминать то, на поиски чего отправился, любовь к брату с его любовью к вещам. И отступил назад, словно теряя под собой опору, голова закружилась от воспоминаний. Он словно бы провалился в себя, представил себе, что оставил и утратил.
Дом с двумя дверями. Пчел во дворе. Невредимого Залмана. Живую Рахиль. Он закрыл глаза и услышал шум Тигра, бурлившего в ночи.
1820 года не было: Даниил вспомнил, что знал этот год по другой системе отсчета. 1820-й в мусульманском летоисчислении был 1198-м. Он вспоминал себя, девятилетнего, одного в синагоге. Считающего века с сотворения мира. Снаружи Залман звал его, выкрикивая название реки.
Сколько Даниил помнил, они носили названия рек.
Братьев прозвали наименованиями Двух Вен еще до того, как государство дало им фамилию, Бен Леви, еврейскую, записанную по-арабски в канцеляриях турецкого наместника. Слова эти были их частью, думал Даниил. Первым делом имена, потом — названия рек. Фамилия была последней и самой незначительной.
1820. 1198. Менялись даже названия годов. «Фрат, ты там? Фрат, ты где?» — мальчишеский голос у открытого окна.
Семья их была небольшой. Хагав и Лия Леви умерли от холеры через год после рождения Залмана. Даниил помнил родителей очень смутно. Его семьей стали Рахиль и Юдифь. Их было более чем достаточно.
Рахиль и прозвала их Евфратом и Тигром, хотя впоследствии не употребляла этих прозвищ. Манеру называть братьев так переняли выжившие Бен Леви, потом семьи, с которыми они некогда были связаны, давние свойственники. И наконец, рыбаки в доках, бедуины, пьющие, как козы, из уличного фонтана, турецкий страж порядка при полуденном обходе.
Залман был Тигром, Даниил — Евфратом, Фратом, как его звали. Это были хорошие прозвища. Братьям они нравились, потому что благодаря прозвищам они нравились окружающим. Залману было шесть лет, Даниилу — девять.
Прозвища были хорошими, потому что приносили удачу. Эти реки были еще одним объектом веры, а в старом Багдаде было полно всяких вер. Были сабейцы со своим обожествлением воды и звезд. Бабушка Юдифь со своими темными приметами еврейского каббализма. Юсуф — торговец медом, и Юсуф — городской нищий со своими бедуинскими суевериями. Когда братья были маленькими и еще ничего не понимали, сезоны разлива рек имели свои плюсы — тогда им приносили жертвы в виде лакомств, словно Тигр и Фрат обладали чародейными силами, способными спасти от гибели.
Прозвища были хорошими, потому что подходили им. Случайных прозвищ не дают. Залман не мог быть Евфратом, а Даниил — Тигром. И наконец, прозвища были хорошими, так как под ними можно было скрываться.
Возле реки или в синагоге, где они проводили время, братья слышали, как обращаются к Евфрату и Тигру, и, отзываясь, чувствовали себя спрятавшимися. Словно бы нырнувшими в воду. Они больше не были Даниилом Бен Леви, Залманом Бен Леви. Со своими вненациональными прозвищами они могли скрыться, исчезнуть из установленного порядка вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Стюардесса везет тележку с напитками. Глаза у нее тусклые от долгих перелетов и сухости воздуха. Сидящий рядом мужчина передает мне кофе. У него очень белые зубы, мятый костюм, загорелая кожа. Он с улыбкой смотрит на мою книгу.
— Что вы читаете?
— Мне это нужно по работе.
— Работа, икота. Связанная с разъездами, так? Вам она нравится? Места разные, морока все та же, верно? Хотите почитать эту вещь? — Протягивает свою книгу. «Поездка в Индию». — Мне ее дала жена. У меня она интереса не вызывает. Можно обменяться.
Я качаю головой:
— Не люблю беллетристику. Но все же спасибо. Смотрю в иллюминатор, за ним непроглядная темень. Думаю. Драгоценности имеют обыкновение возвращаться к своему прошлому. Возможно, «Братья» уже побывали в Диярбакыре. Хотя где только они не бывали! Я могу всю жизнь следовать за ними и не объехать и одной десятой тех мест.
Гудение двигателей из-за металлической обшивки кажется далеким. Я раскрываю книгу. Свою неизменную мороку. Мраморная бумага ее форзацев похожа на образ, вызванный в воображении музыкой. Текст набран плохо, это трактат об азиатском происхождении тюдоровских драгоценностей. Выдержки из инвентарной описи 1530 года, упоминается складной алтарь из Или, проданный на тогдашнем черном рынке: Самая тонкая его часть позолочена и украшена сапфирами, баласами, мелкими изумрудами и жемчужинами неправильной формы.
На внутренней стороне обложки — формуляр бомбейской библиотеки. Он сам по себе выглядит антикварным, несколько фамилий на нем спустя столетие кажутся необыкновенными — Оди, Шукла, Суэдлинг. Еще одна фамилия, написанная мелким почерком, почти неразборчивая, словно кто-то подделывал подпись, не зная букв. Сейчас она кажется мне похожей на «Мистер Три Бриллианта». Я откладываю книгу и засыпаю.
Мне снится седой волос. Он растет вниз, сквозь голову, в сердце. Я чувствую его — холодный, жесткий, тонкий. Врастая в меня, он медленно кристаллизуется. Похож на стержень турмалина под землей. Теперь он останется во мне навсегда.
Это сновидение исчезает, приходит другое. Я на морском берегу неподалеку от дома. В руке у меня камни. Голыши с пляжа, два серых, один черный. В солнечном свете искрятся брызги прибоя.
Грохочет прибой оглушительно. Я отворачиваюсь от моря и вижу вдалеке женщину, идущую в мою сторону по круто спускающейся улице. Деревья заслоняют ее лицо, она подходит ближе, лицо ее остается закрытым. Женщина становится все выше, наконец иллюзия движения исчезает, вижу, что это я, что стою на месте, и, вскрикнув, сознаю, что у меня перехватило дыхание.
Я просыпаюсь. За окном иллюминатора уже почти совсем светло. Самолет летит над ущельями и каменистыми равнинами к Диярбакыру. Различаю столбы высоковольтной линии, протянувшейся по равнине, кажущиеся сверху плоскими. Тень самолета увеличивается, проносится по бахчам, по разбросанным далеко друг от друга домам-башням. Вдали огромная река, поблескивая, струится к югу, напоминая какой-то разрез. Ничто больше на много миль не движется.
В городском аэропорту красноватое дежурное освещение. У меня только ручной багаж, и я не задерживаюсь. Из окон автобуса вижу два самолета — один аэробус «Теркиш эрлайнз 310», на котором мы прилетели, другой с номером 737-400, темно-серебристый.
Снаружи стоят такси, водители покуривают в утреннем свете. Я показываю свой конверт первому, к которому подхожу. Он морщит лоб, потом машет рукой, подзывая других водителей. Они устраивают совещание, тыча пальцами в еле видный почтовый код. Через некоторое время водитель распахивает дверцу машины и жестом приглашает меня на заднее сиденье.
Мы выезжаем на равнину. Я откидываюсь назад. Вдали высятся горы, а впереди виднеются административные здания и черные базальтовые стены Диярбакыра. Я закрываю глаза. Руки мои лежат на коленях. Я ищу «Трех братьев». Прислушиваюсь к тому, как шуршат стеклоочистители в созвездиях пыли.
Ш-ш-ш.
Ш-ш-ш.
Ш-ш-ш.
Часть вторая
БРАТЬЯ
Ш-ш-ш — шумела поднимавшаяся в реке вода. Много лет спустя, возвращаясь в Ирак, Даниил осознал, что не забыл этого звука. Ему помнился разлив Тигра в ночи, шум его прибывающих вод.
Он возвращался весной. Шел апрель, месяц разлива рек. В Мосуле Даниил купил новую одежду для Залмана и себя — черные халаты, туфли и носки, а также маленькие, окрашенные индиго тюрбаны. Смиренную одежду евреев в оттоманской стране. Отдал за нее Даниил четыре звена своей золотой часовой цепочки. Помог Залману одеться, натянул рукава на его узловатые руки. Ощущение кожей грубой ткани казалось непривычным, тело не помнило ее. За год пути братья отощали, халаты свободно болтались вокруг их тел.
Путь на юг, в Багдад, был долгим. Тигр стал слишком бурным, чтобы по нему можно было пуститься в плавание. Даже со свежими упряжными лошадьми, купленными в Тикрите, на езду по раскисшим дорогам ушло четыре дня. Тем временем, пока Залман бормотал во сне, Даниил оглядывал страну, в которой они родились.
Ирак. Арабское название, произошедшее от персидского. Значения названий страны частично совпадают, как следы давних наводнений: Две Вены, по двум рекам; Страна Предков; Страна Сражений. Даниил знал теперь другие названия этой земли. Европейские истолкования, точные, как границы: Месопотамия, Междуречье. Он видел, что над восточными горами идет дождь, пелену его несло ветром. И отвернулся в западную сторону, к Евфрату.
Даниилу было двадцать восемь лет. Он впервые наблюдал, как две большие реки охватывают эту землю. Среди рисовых полей и лакричных деревьев были дамбы, старицы и болота, оставшиеся с незапамятных времен системы каналов. Могильные курганы древних цивилизаций, от которых сохранились только названия да груды камней. Вавилон, Ниневия, Нимруд, Ур. Тигр и Евфрат несли свои воды, оставляя большие города среди дюн. Ландшафт обусловливался этими двумя реками. А между ними, он видел, лежал Багдад. Словно сердце.
Они въехали в обнесенный стеной город через ворота, названные Талисман. Уже наступил вечер. На улицах не было газовых фонарей, горели мерцающие масляные лампы. Возница-курд бранился, когда проезду мешали скопления лошадей и ослов. Даниил подумал: «Я дома, мы дома», — и взял Залмана за руку.
А потом, когда потянулись дни за днями, он понял, что они не дома. Их очень долго здесь не было. Даже Тигр, петляя по пустыне, изменил русло. Богатые еврейские семьи уехали на восток, в Бомбей, Китай или Японию. Куда уехали бедные, мало кто помнил. В том самом доме на Островной дороге Даниил обнаружил три семьи друзов. На своем ломаном арабском друзы рассказали то, что ему нужно было знать, но не хотелось слышать. Старая еврейка умерла три года назад; знал он ее? Похороны оплатила синагога. Никого из родных, чтобы прочесть молитвы над ее могилой, не оказалось.
Иуда, старый раввин, помнил Даниила. Они чуть свет отправились на кладбище. Могилу нашли с трудом. Даниил прочел молитву, раввин приходил ему на помощь, когда он запинался. Плакал Даниил уже потом, в одиночестве, чтобы не пугать Залмана. Звуки рыданий отражались от стен.
Братья сняли комнаты в доме Иуды. Его внучка приготовила им еду. Эта тихая женщина, как и Рахиль, приправила стряпню уксусом и тамариндом. Еда была кислой, знакомой. За ужином Залман рассказывал вкрадчивым голосом истории о коронах и драгоценностях. Даниил не позволял себе стыдиться его.
За кофе с лимоном раввин рассказал, что в Старом Городе появились новые люди, друзы и сабейцы. Рахили никто из них не знал. Она перестала выходить на улицу. Однажды арабская семья вломилась в дом, утверждая, что он пуст. Рахиль, смеясь, простоволосая, с ножом в руке прогнала их. Умерла она во сне, сказал Иуда, на плоской крыше, в летней одежде. Так что друзы по крайней мере нашли ее, их привлекли птицы.
Дни Даниил проводил в ходьбе. Пытался найти тот, прежний, город и свое место в нем. Прошел по грязным улицам еврейского квартала; над низкими куполами полупокинутых синагог возле Хадимайнского базара высились минареты мечетей, наступавших из-за реки на обнесенный стеной город.
Было поздно, муэдзин уже прокричал призыв к вечерней молитве. Даниил стал подниматься от Майдена к цитадели. Даже идти казалось труднее. Даниилу представлялось, что время здесь шло вспять уже десятилетия. На вершине холма ему пришлось остановиться и отдышаться, прежде чем посмотреть на город. Оттуда было видно все.
И все переменилось, будто в сказке. Моряк, проведший ночь в подводном городе, просыпается и обнаруживает, что на земле пролетело столетие. Даниил оглядывал Багдад и ничего не узнавал. Мощные колонны большой синагоги, масличные пальмы во дворах, вечерний шум базаров и щебет детей, укладывающихся спать на крышах и балконах, — все помнилось ему не таким.
Теплый ветер трепал его восточные одеяния. Даниил распустил халат на груди, где висели часы на ставшей короче цепочке. Он вынул их. В золотом корпусе, с репетиром. Вокруг заводной головки шла надпись: «Tempus metitur omnia sed metior ipsum» — «Время измеряет все, но я измеряю его». Один англичанин в приемной дворца объяснил ему, что это означает.
Даниил открыл крышку. Часы остановились. Название фирмы на белом циферблате в сумерках было неразборчивым, но Даниил знал его наизусть. Английские слова, разделенные черной цифрой:
Ранделл и Бридж XII, Лондон. Лудгейт-Хилл.
Закрыв часы, Даниил прислушался. Сквозь негромкие уличные звуки доносился шум реки. Если закрыть глаза, все вновь окажется таким, словно он перенесся обратно в 1820 год. Снова стал девятилетним. Лежащим на крыше без сна, прислушиваясь к речному шуму и думая о бриллиантах.
«Ничто здесь не изменилось, — подумал Даниил. — Кроме меня».
Он посмотрел на Тигр. В воде поблескивали отражения огней. На дальнем берегу в подступавших к реке лачугах было темно. Вода поднималась, пенясь вокруг кирпичных опор моста.
Ш-ш-ш.
Прислушиваясь, Даниил начал вспоминать то, на поиски чего отправился, любовь к брату с его любовью к вещам. И отступил назад, словно теряя под собой опору, голова закружилась от воспоминаний. Он словно бы провалился в себя, представил себе, что оставил и утратил.
Дом с двумя дверями. Пчел во дворе. Невредимого Залмана. Живую Рахиль. Он закрыл глаза и услышал шум Тигра, бурлившего в ночи.
1820 года не было: Даниил вспомнил, что знал этот год по другой системе отсчета. 1820-й в мусульманском летоисчислении был 1198-м. Он вспоминал себя, девятилетнего, одного в синагоге. Считающего века с сотворения мира. Снаружи Залман звал его, выкрикивая название реки.
Сколько Даниил помнил, они носили названия рек.
Братьев прозвали наименованиями Двух Вен еще до того, как государство дало им фамилию, Бен Леви, еврейскую, записанную по-арабски в канцеляриях турецкого наместника. Слова эти были их частью, думал Даниил. Первым делом имена, потом — названия рек. Фамилия была последней и самой незначительной.
1820. 1198. Менялись даже названия годов. «Фрат, ты там? Фрат, ты где?» — мальчишеский голос у открытого окна.
Семья их была небольшой. Хагав и Лия Леви умерли от холеры через год после рождения Залмана. Даниил помнил родителей очень смутно. Его семьей стали Рахиль и Юдифь. Их было более чем достаточно.
Рахиль и прозвала их Евфратом и Тигром, хотя впоследствии не употребляла этих прозвищ. Манеру называть братьев так переняли выжившие Бен Леви, потом семьи, с которыми они некогда были связаны, давние свойственники. И наконец, рыбаки в доках, бедуины, пьющие, как козы, из уличного фонтана, турецкий страж порядка при полуденном обходе.
Залман был Тигром, Даниил — Евфратом, Фратом, как его звали. Это были хорошие прозвища. Братьям они нравились, потому что благодаря прозвищам они нравились окружающим. Залману было шесть лет, Даниилу — девять.
Прозвища были хорошими, потому что приносили удачу. Эти реки были еще одним объектом веры, а в старом Багдаде было полно всяких вер. Были сабейцы со своим обожествлением воды и звезд. Бабушка Юдифь со своими темными приметами еврейского каббализма. Юсуф — торговец медом, и Юсуф — городской нищий со своими бедуинскими суевериями. Когда братья были маленькими и еще ничего не понимали, сезоны разлива рек имели свои плюсы — тогда им приносили жертвы в виде лакомств, словно Тигр и Фрат обладали чародейными силами, способными спасти от гибели.
Прозвища были хорошими, потому что подходили им. Случайных прозвищ не дают. Залман не мог быть Евфратом, а Даниил — Тигром. И наконец, прозвища были хорошими, так как под ними можно было скрываться.
Возле реки или в синагоге, где они проводили время, братья слышали, как обращаются к Евфрату и Тигру, и, отзываясь, чувствовали себя спрятавшимися. Словно бы нырнувшими в воду. Они больше не были Даниилом Бен Леви, Залманом Бен Леви. Со своими вненациональными прозвищами они могли скрыться, исчезнуть из установленного порядка вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62