Еще одно послабление жестких тюремных правил.
Узника просто закормили деликатесами. Сокамерники с удовольствием поглощали холодец с хреном, нахваливали пирожки с картошкой и с капустой, чаевничали с рулетами и печеньями, лакомились фруктами и дорогостоящими сырами. Все это доставлялось с наглаженными салфетками, приправами и сладостями. Клавдия старалась, не покладая рук, понимая, как важно для узника ощутить домашнее тепло.
Вчера Оленька сказала, что тюремный режим благотворно сказывается на женихе — лицо округлилось, морщины на лбу разгладились, на щеках появился сытый румянец. А все, что говорит Оленька — истина в последней инстанции, аксиома, не терпящая обсуждения.
Лавр полюбил дышать свежим воздухом в прогулочном дворике под частой сеткой. Опять же, по причине недавнего депутатства, время прогулок не ограничивается — гуляй, сиди, спи, хоть с утра до вечера. Жаль, в дворике нет ни кушетки, ни табурета.
Остальное время сокамерники под руководством «дирижера» пели. Русские народные песни, частушки, даже отрывки из опер. Общаясь с ними, Лавр забывал об опасном увлечении сына, о зловещем Маме. Во время прогулок наваливались нелегкие мысли, царапали душу — впору завыть по волчьи…
На этот раз следак не вызвал подследственного в комнату для допросов — сам пришел в прогулочный дворик. Судя по его поведению, для доверительной беседы. Благожелательно улыбается, поправляет прическу. Знакомые симптомы! Лавр не доверял этим обезьяним ужимкам, старался разгадать намерения следователя. Расслабить, заставить раскрыться? Не получится, хреновый хитрец, не откроюсь!
Внешне нормальный человек, не в милицейской униформе — в штатском костюме и одноцветном галстуке. Но это — внешне, а что таится в душе? Разгадаешь — на коне, ошибешься — под ним. Что-то было в следователе неприятное, заставляющее настораживаться. Неизменная, приклеенная к губам улыбочка или манера поправлять аккуратную прическу?
А вдруг произошло что-нибудь полезное? Санчо с Федечкой нашли деньги для залога? Или надуманные факты обвинения оказались ложными и задуманный процесс развалился, не начавшись?
Следак не пожал руку арестанта — для тюремного «этикета» это было бы уже слишком демократично — протянул открытую пачку «Президента».
— Закуривайте, Федор Павлович. Думаю, завтра у вас не будет проблем с сигаретами.
Явный перебор! Клавдия переслала столько блоков «Галуаза» — на весь следственный изолятор хватит и еще останется для других московских тюрем. Очередная ментовская хитрость? Может быть и такое, у ментов в арсенале — множество ухищрений, предназначенных для воздействия на несчастных, бесправных узников.
Лавр сначала решил ограничиться понимающей гримасой. Дескать, ценю ваш тонкий юмор, вам бы — на сцену к Петросяну. Потом передумал — съязвил.
— Круглосуточная торговая палатка откроется в изоляторе? Круто! Настоящая забота о подопечных! Огромное спасибо!
Следак разгадал плохо скрытую иронию. Не обиделся, ответил серьезно.
— Не отгадали, Федор Павлович. Скорей всего, следующую ночь вы проведете дома.
Сердце у Лавра вздрогнуло и застучало сильно и быстро. Как у любого арестанта, услышавшего желанную весть об освобождении…
А вдруг очередная хитрость?
— Так быстро муссон сменился пассатом?
Следователь охотно принял шутку — благожелательно улыбнулся. Обычно строгий, неулыбчивый, сейчас он так и светился добротой, кажется, вот-вот обнимет и облобызает подследственного. Лавр насторожился. Жизнь научила его никому не доверять, во всем видеть подвох.
— Вроде того… Только что мне позвонил адвокат, господин Резников. Ваши близкие готовы внести залог.
Значит, дело еще не развалилось? Жаль. Мама с подельниками не перестали торжествовать. А Федечка ради отца лишился всего своего состояния, с жалостью и благодарностью подумал Лавр. И не только состояния — мечты об окимовской «консерве». Как он переживет это?
— Они на самом деле близкие, а не далекие, — тихо проговорил он. Не следователю — себе. Приказал пальцам не дрожать, взял из пачки очередную сигарету, закурил. По сравнению с привычным «беломором», горькая кислятина. — Не курево — слабенькая показуха.
— Такие теперь носят, — не понял следователь. Подумал, что замечание относится к его костюму или — к галстуку. — Решение суда состоится только утром. Сами понимаете, пока то да се. Поэтому ориентируйтесь на середину дня.
Лавр огорченно вздохнул. До чего же хотелось сейчас, немедленно распрощаться с сокамерниками и покинуть осточертевший изолятор. Схватить такси или частника, помчаться в коттедж Кирсановых, посмотреть в лучистые глаза обрадованной Оленьки. Потом, вместе с ней — в деревенскую избу к Санчо и Клавдии.
Господи, какое это счастье!
— Ага. Считай, весь день пропал, — недовольно пробурчал он.
— Изволите шутить?
Интересно, а как бы отреагировал ты, посмеялся или погоревал, раздраженно подумал Лавр.
— Какие там шутки-прибаутки — просто иронизирую… Как-то не солидно получается. Только-только акклиматизировался, с коллективом камерным познакомился, начал учить господ подследственных хоровому пению, и — нате вам! Гуд бай, милые, май вам, уважаемые! И не только сокамерникам — охранникам, разносчикам баланды, библиотекарем, вам, конечно… Выражаясь по фене, западло это!
Он не притворялся и не кокетничал, действительно было жалко расставаться с «хористами» и с доброй немолодой женщиной, которая разносила по камерам заказанную литературу. Об остальных упомянул, чтобы не обидеть. Не умел он обижать, не дано!
Странное состояние единства противоположностей, чудовищный коктейль, сбитый из «хочу-не хочу», «в цвет-не в цвет». Только что мечтал поскорей покинуть надоевший изолятор и тут же — жалко расставаться. Кажется, пришла пора навестить психиатра.
Лавр огорченно вздохнул и виновато посмотрел на собеседника. Заметил ли тот некоторые отклонения в психике или не обратил внимания.
Кажется, не обратил. Самолюбивый глупец внимательно выслушал исповедь собеседника и выделил из нее, конечно, упоминание о своей персоне.
— Ну, наше с вами общение на этом не закончится. Следствие не завершено, точка не поставлена. Еще не раз встретимся.
Приподняв очки, Лавр насмешливо поглядел на следака. На что он рассчитывает? На признание или на появление серии доказательных фактов совершенного «преступления»? Признаваться он не собирается, алиби заранее продумано вместе с Санчо, каких-нибудь улик не найдут.
— Ой ли! Сами знаете — дохлый номер. Непроходной балл для возвращения в ваш монастырь.
Следователь поморщился. Будто ему подсунули что-то протухшее.
— Кому как… Лично мне дальнейшее развитие событий, связанных с вами, по человечески интересно. Безотносительно к результату расследования. Не только с профессиональной, но и с научной точки зрения.
Исследователь дерьмовый! Режет людей-образцов по живому, изучает душу, тело, делает глубокомысленные замечания, заносит их в школьную тетрадку. С тем, чтобы перенести их в диссертацию. Судьба «образца» его не интересует, она — не по его «линии».
Лавра охватила холодная ярость. Слава Богу, у него не было оружия, иначе «исследователь» и двух минут бы не прожил.
— И по человечески, и с научной точки зрения вот что я вам скажу, Александр Маркович. Нельзя пугать выборочно и по заказу, нельзя ковыряться в душах своих беззащитных жертв. Западло это! Противно, унизительно, но не страшно. Или пугайте всех сразу и надолго, или карайте мерзавцев, которые вокруг вас жируют. Иначе, как говорил товарищ Верещагин, за державу обидно.
Следователь обиделся. Исчез радостный румянец, на скулах обозначились желваки.
— Отповедь — не по адресу. Я просто выполняю свои обязанности. Руководят, нацеливают, инструктируют другие.
— Значит, с боку припеку? Тогда понятно… Это, Александр Маркович, не нотация и не отповедь. Скромная рекомендация рядового гражданина снизу. И — без адреса. До востребования, — уже более спокойно, даже с участием, промолвил Лавр. Возможно, следак не так уж и виновен, его выпестовала система, она же вручила беспредельную власть над преступниками, которые зачастую не совершали ничего преступного. Что касается научных изысканий, то без них не обойтись, не реклама — двигатель прогресса, как круглосуточно твердят и по телевизору и в газетах, а именно реформы. Вот только проводить их нужно максимально безболезненно и осторожно. — Так что, извините за резкость.
Щеки снова порозовели, желваки на скулах исчезли.
— Ничего. Я понимаю…
Вот и слава Богу, что понимает, про себя обрадовался Лавр. Можно надеяться, что допрашивая очередных подследственных, он станет обращаться с ними более бережно, а не по живодерски.
— Я могу идти заранее собирать вещички? А то вдруг забуду мыльницу или зубную щетку. Знаете ли, недобрая примета.
— Да, конечно… Особенно, не забудьте зубную щетку, — рассмеялся следователь. — По себе знаю, они чаще всего теряются… И — до встречи. При необходимости — приглашу. Не повесткой, не пугайтесь — по телефону…
А он не такой уж плохой парень, размышлял Лавр шагая впереди вертухая с заложенными за спину руками. С малость поврежденным сознанием, но это не беда — еще пара таких же бесед — выправится. Он забыл, что завтра покинет изолятор, что исправительных бесед уже не будет. При последующих возможных допросах следователь может забыть о напряженном разговоре в прогулочном дворике…
В камере уже знали о завтрашнем освобождении Маэстро. Его так и называли «наш Маэстро», уважительно и со значением. Дескать, в других камерах таких нет и не может быть. Потому что «хоровая» камера — особенная.
Нигде так быстро не распространяются слухи, как в тюрьме. Не успеет начальник изолятора созвать очередное, сверхсекретное совещание, все знают: намечен грандиозный щмон. Мигом исчезают недозволенные предметы, испаряется наркота, обитатели камер походят на первоклашек, еще не познавших мерзостей жизни. Появятся в полном боевом омоновцы, забегают вертухаи, заволнуются следователи — верная примета: кто-то свалил.
А уж весть об освобождении, когда еще нет решения суда, протеста либо согласия прокурора, беспрепятственно проникает в зарешеченные окна, протискивается в замочные скважины, выплескивается из миски с остывшей баландой, падает с потолка, подмигивает из параши.
Рассказывают: однажды изолятор обходил важный чиновник из прокуратуры. Интересовался условиями содержания подследственных, их настроением и намерениями на будущее. Нужно ему это, как петуху коровье вымя, но порядок есть порядок, инструкции положено выполнять. В одной из камер один узник пожелал ему здоровья. Я вполне здоров. — удивился посланец прокуратуры. Вы сейчас чхнете, — уверенно возразил парень. И чхнул же! Так сладко и громко — уши заложило.
Анекдот, конечно, но байка со значением. Дескать, не скрывайтесь, не таитесь, мы все о вас знаем! И о прошлом, и о настоящем, и о будущем.
Проводы Лавра растянулись на сутки. До самого ужина — концерт с исполнением всего наработанного под руководством Маэстро репертуара. В соседних камерах поддержали. Казалось, пел весь изолятор. Даже вертухаи подпевали — не громко, опасаясь втыка со стороны начальства, шевелили губами.
После ужина пришла пора всяческих просьб и наставлений.
Обязательно навестить супругу, передать ей привет и наилучшие пожелания… Попросить мать переслать несколько пачек отечественных сигарет, от зарубежных никакого удовольствия — только кашель и тошнота… Передать любимой подруге, что если она, шалава, не перестанет ложиться под парней, возвращусь — надвое раздеру!… Посоветовать рецензенту не особенно торопиться с отзывом на пока не состоявшуюся диссертацию… Узнать о состоянии здоровья отца… Родила ли беременная телка или все еще на сносях?… Пусть дружан перепрячет волыну, как бы не засветиться…
Блокнот Лавра распух от адресов, номеров телефонов, добрых и не очень добрых пожеланий, требований, угроз расправы.
В эту ночь дежурил немолодой, предпенсионого возраста охранник со странной кликухой Жлоб. Понимая состояние своих подопечных, он не требовал выполнения правил тюремного режима, не угрожал вызвать «успокоительную» команду с дубинками, только просил говорить потише.
Утром «хоровики» накрыли праздничный стол. Не поскупились — выставили на него всю заначку, в основном, Клавкины деликатесы. Горячительное не выставлено, спиртяга спрятан под койкой в резиновой грелке. Шмон не предвидится, но береженного и Бог бережет.
От алкоголя Лавр решительно отказался. Он и в молодости не был поклонником Бахуса, сейчас — тем более. Чокался стаканом с ягодным морсом. Главное не содержимое посуды — настрой души. А она, душа немолодого авторитета, буквально пела.
В начале двенадцатого пришла со стопкой заказанных книг библиотекарша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Узника просто закормили деликатесами. Сокамерники с удовольствием поглощали холодец с хреном, нахваливали пирожки с картошкой и с капустой, чаевничали с рулетами и печеньями, лакомились фруктами и дорогостоящими сырами. Все это доставлялось с наглаженными салфетками, приправами и сладостями. Клавдия старалась, не покладая рук, понимая, как важно для узника ощутить домашнее тепло.
Вчера Оленька сказала, что тюремный режим благотворно сказывается на женихе — лицо округлилось, морщины на лбу разгладились, на щеках появился сытый румянец. А все, что говорит Оленька — истина в последней инстанции, аксиома, не терпящая обсуждения.
Лавр полюбил дышать свежим воздухом в прогулочном дворике под частой сеткой. Опять же, по причине недавнего депутатства, время прогулок не ограничивается — гуляй, сиди, спи, хоть с утра до вечера. Жаль, в дворике нет ни кушетки, ни табурета.
Остальное время сокамерники под руководством «дирижера» пели. Русские народные песни, частушки, даже отрывки из опер. Общаясь с ними, Лавр забывал об опасном увлечении сына, о зловещем Маме. Во время прогулок наваливались нелегкие мысли, царапали душу — впору завыть по волчьи…
На этот раз следак не вызвал подследственного в комнату для допросов — сам пришел в прогулочный дворик. Судя по его поведению, для доверительной беседы. Благожелательно улыбается, поправляет прическу. Знакомые симптомы! Лавр не доверял этим обезьяним ужимкам, старался разгадать намерения следователя. Расслабить, заставить раскрыться? Не получится, хреновый хитрец, не откроюсь!
Внешне нормальный человек, не в милицейской униформе — в штатском костюме и одноцветном галстуке. Но это — внешне, а что таится в душе? Разгадаешь — на коне, ошибешься — под ним. Что-то было в следователе неприятное, заставляющее настораживаться. Неизменная, приклеенная к губам улыбочка или манера поправлять аккуратную прическу?
А вдруг произошло что-нибудь полезное? Санчо с Федечкой нашли деньги для залога? Или надуманные факты обвинения оказались ложными и задуманный процесс развалился, не начавшись?
Следак не пожал руку арестанта — для тюремного «этикета» это было бы уже слишком демократично — протянул открытую пачку «Президента».
— Закуривайте, Федор Павлович. Думаю, завтра у вас не будет проблем с сигаретами.
Явный перебор! Клавдия переслала столько блоков «Галуаза» — на весь следственный изолятор хватит и еще останется для других московских тюрем. Очередная ментовская хитрость? Может быть и такое, у ментов в арсенале — множество ухищрений, предназначенных для воздействия на несчастных, бесправных узников.
Лавр сначала решил ограничиться понимающей гримасой. Дескать, ценю ваш тонкий юмор, вам бы — на сцену к Петросяну. Потом передумал — съязвил.
— Круглосуточная торговая палатка откроется в изоляторе? Круто! Настоящая забота о подопечных! Огромное спасибо!
Следак разгадал плохо скрытую иронию. Не обиделся, ответил серьезно.
— Не отгадали, Федор Павлович. Скорей всего, следующую ночь вы проведете дома.
Сердце у Лавра вздрогнуло и застучало сильно и быстро. Как у любого арестанта, услышавшего желанную весть об освобождении…
А вдруг очередная хитрость?
— Так быстро муссон сменился пассатом?
Следователь охотно принял шутку — благожелательно улыбнулся. Обычно строгий, неулыбчивый, сейчас он так и светился добротой, кажется, вот-вот обнимет и облобызает подследственного. Лавр насторожился. Жизнь научила его никому не доверять, во всем видеть подвох.
— Вроде того… Только что мне позвонил адвокат, господин Резников. Ваши близкие готовы внести залог.
Значит, дело еще не развалилось? Жаль. Мама с подельниками не перестали торжествовать. А Федечка ради отца лишился всего своего состояния, с жалостью и благодарностью подумал Лавр. И не только состояния — мечты об окимовской «консерве». Как он переживет это?
— Они на самом деле близкие, а не далекие, — тихо проговорил он. Не следователю — себе. Приказал пальцам не дрожать, взял из пачки очередную сигарету, закурил. По сравнению с привычным «беломором», горькая кислятина. — Не курево — слабенькая показуха.
— Такие теперь носят, — не понял следователь. Подумал, что замечание относится к его костюму или — к галстуку. — Решение суда состоится только утром. Сами понимаете, пока то да се. Поэтому ориентируйтесь на середину дня.
Лавр огорченно вздохнул. До чего же хотелось сейчас, немедленно распрощаться с сокамерниками и покинуть осточертевший изолятор. Схватить такси или частника, помчаться в коттедж Кирсановых, посмотреть в лучистые глаза обрадованной Оленьки. Потом, вместе с ней — в деревенскую избу к Санчо и Клавдии.
Господи, какое это счастье!
— Ага. Считай, весь день пропал, — недовольно пробурчал он.
— Изволите шутить?
Интересно, а как бы отреагировал ты, посмеялся или погоревал, раздраженно подумал Лавр.
— Какие там шутки-прибаутки — просто иронизирую… Как-то не солидно получается. Только-только акклиматизировался, с коллективом камерным познакомился, начал учить господ подследственных хоровому пению, и — нате вам! Гуд бай, милые, май вам, уважаемые! И не только сокамерникам — охранникам, разносчикам баланды, библиотекарем, вам, конечно… Выражаясь по фене, западло это!
Он не притворялся и не кокетничал, действительно было жалко расставаться с «хористами» и с доброй немолодой женщиной, которая разносила по камерам заказанную литературу. Об остальных упомянул, чтобы не обидеть. Не умел он обижать, не дано!
Странное состояние единства противоположностей, чудовищный коктейль, сбитый из «хочу-не хочу», «в цвет-не в цвет». Только что мечтал поскорей покинуть надоевший изолятор и тут же — жалко расставаться. Кажется, пришла пора навестить психиатра.
Лавр огорченно вздохнул и виновато посмотрел на собеседника. Заметил ли тот некоторые отклонения в психике или не обратил внимания.
Кажется, не обратил. Самолюбивый глупец внимательно выслушал исповедь собеседника и выделил из нее, конечно, упоминание о своей персоне.
— Ну, наше с вами общение на этом не закончится. Следствие не завершено, точка не поставлена. Еще не раз встретимся.
Приподняв очки, Лавр насмешливо поглядел на следака. На что он рассчитывает? На признание или на появление серии доказательных фактов совершенного «преступления»? Признаваться он не собирается, алиби заранее продумано вместе с Санчо, каких-нибудь улик не найдут.
— Ой ли! Сами знаете — дохлый номер. Непроходной балл для возвращения в ваш монастырь.
Следователь поморщился. Будто ему подсунули что-то протухшее.
— Кому как… Лично мне дальнейшее развитие событий, связанных с вами, по человечески интересно. Безотносительно к результату расследования. Не только с профессиональной, но и с научной точки зрения.
Исследователь дерьмовый! Режет людей-образцов по живому, изучает душу, тело, делает глубокомысленные замечания, заносит их в школьную тетрадку. С тем, чтобы перенести их в диссертацию. Судьба «образца» его не интересует, она — не по его «линии».
Лавра охватила холодная ярость. Слава Богу, у него не было оружия, иначе «исследователь» и двух минут бы не прожил.
— И по человечески, и с научной точки зрения вот что я вам скажу, Александр Маркович. Нельзя пугать выборочно и по заказу, нельзя ковыряться в душах своих беззащитных жертв. Западло это! Противно, унизительно, но не страшно. Или пугайте всех сразу и надолго, или карайте мерзавцев, которые вокруг вас жируют. Иначе, как говорил товарищ Верещагин, за державу обидно.
Следователь обиделся. Исчез радостный румянец, на скулах обозначились желваки.
— Отповедь — не по адресу. Я просто выполняю свои обязанности. Руководят, нацеливают, инструктируют другие.
— Значит, с боку припеку? Тогда понятно… Это, Александр Маркович, не нотация и не отповедь. Скромная рекомендация рядового гражданина снизу. И — без адреса. До востребования, — уже более спокойно, даже с участием, промолвил Лавр. Возможно, следак не так уж и виновен, его выпестовала система, она же вручила беспредельную власть над преступниками, которые зачастую не совершали ничего преступного. Что касается научных изысканий, то без них не обойтись, не реклама — двигатель прогресса, как круглосуточно твердят и по телевизору и в газетах, а именно реформы. Вот только проводить их нужно максимально безболезненно и осторожно. — Так что, извините за резкость.
Щеки снова порозовели, желваки на скулах исчезли.
— Ничего. Я понимаю…
Вот и слава Богу, что понимает, про себя обрадовался Лавр. Можно надеяться, что допрашивая очередных подследственных, он станет обращаться с ними более бережно, а не по живодерски.
— Я могу идти заранее собирать вещички? А то вдруг забуду мыльницу или зубную щетку. Знаете ли, недобрая примета.
— Да, конечно… Особенно, не забудьте зубную щетку, — рассмеялся следователь. — По себе знаю, они чаще всего теряются… И — до встречи. При необходимости — приглашу. Не повесткой, не пугайтесь — по телефону…
А он не такой уж плохой парень, размышлял Лавр шагая впереди вертухая с заложенными за спину руками. С малость поврежденным сознанием, но это не беда — еще пара таких же бесед — выправится. Он забыл, что завтра покинет изолятор, что исправительных бесед уже не будет. При последующих возможных допросах следователь может забыть о напряженном разговоре в прогулочном дворике…
В камере уже знали о завтрашнем освобождении Маэстро. Его так и называли «наш Маэстро», уважительно и со значением. Дескать, в других камерах таких нет и не может быть. Потому что «хоровая» камера — особенная.
Нигде так быстро не распространяются слухи, как в тюрьме. Не успеет начальник изолятора созвать очередное, сверхсекретное совещание, все знают: намечен грандиозный щмон. Мигом исчезают недозволенные предметы, испаряется наркота, обитатели камер походят на первоклашек, еще не познавших мерзостей жизни. Появятся в полном боевом омоновцы, забегают вертухаи, заволнуются следователи — верная примета: кто-то свалил.
А уж весть об освобождении, когда еще нет решения суда, протеста либо согласия прокурора, беспрепятственно проникает в зарешеченные окна, протискивается в замочные скважины, выплескивается из миски с остывшей баландой, падает с потолка, подмигивает из параши.
Рассказывают: однажды изолятор обходил важный чиновник из прокуратуры. Интересовался условиями содержания подследственных, их настроением и намерениями на будущее. Нужно ему это, как петуху коровье вымя, но порядок есть порядок, инструкции положено выполнять. В одной из камер один узник пожелал ему здоровья. Я вполне здоров. — удивился посланец прокуратуры. Вы сейчас чхнете, — уверенно возразил парень. И чхнул же! Так сладко и громко — уши заложило.
Анекдот, конечно, но байка со значением. Дескать, не скрывайтесь, не таитесь, мы все о вас знаем! И о прошлом, и о настоящем, и о будущем.
Проводы Лавра растянулись на сутки. До самого ужина — концерт с исполнением всего наработанного под руководством Маэстро репертуара. В соседних камерах поддержали. Казалось, пел весь изолятор. Даже вертухаи подпевали — не громко, опасаясь втыка со стороны начальства, шевелили губами.
После ужина пришла пора всяческих просьб и наставлений.
Обязательно навестить супругу, передать ей привет и наилучшие пожелания… Попросить мать переслать несколько пачек отечественных сигарет, от зарубежных никакого удовольствия — только кашель и тошнота… Передать любимой подруге, что если она, шалава, не перестанет ложиться под парней, возвращусь — надвое раздеру!… Посоветовать рецензенту не особенно торопиться с отзывом на пока не состоявшуюся диссертацию… Узнать о состоянии здоровья отца… Родила ли беременная телка или все еще на сносях?… Пусть дружан перепрячет волыну, как бы не засветиться…
Блокнот Лавра распух от адресов, номеров телефонов, добрых и не очень добрых пожеланий, требований, угроз расправы.
В эту ночь дежурил немолодой, предпенсионого возраста охранник со странной кликухой Жлоб. Понимая состояние своих подопечных, он не требовал выполнения правил тюремного режима, не угрожал вызвать «успокоительную» команду с дубинками, только просил говорить потише.
Утром «хоровики» накрыли праздничный стол. Не поскупились — выставили на него всю заначку, в основном, Клавкины деликатесы. Горячительное не выставлено, спиртяга спрятан под койкой в резиновой грелке. Шмон не предвидится, но береженного и Бог бережет.
От алкоголя Лавр решительно отказался. Он и в молодости не был поклонником Бахуса, сейчас — тем более. Чокался стаканом с ягодным морсом. Главное не содержимое посуды — настрой души. А она, душа немолодого авторитета, буквально пела.
В начале двенадцатого пришла со стопкой заказанных книг библиотекарша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35